Делириум, стр. 40

— Ночной рейд, — говорю я и сама удивляюсь, насколько спокойно звучит мой голос.

Музыка играет тихо, но энергично, она не такая безумная, как на прошлой вечеринке, но такая же необычная и завораживающая. Играют определенно в подвальном помещении. Это звучание напоминает что-то теплое, как солнечный свет, и тягучее, словно мед, а еще красные листья, кружащиеся на осеннем ветру. Если бы только не разговоры вокруг и скрип половиц под ногами.

— Что? — переспрашивает девушка и откидывает от уха прядь волос.

Я открываю рот, чтобы повторить предупреждение, но вместо собственного голоса слышу чужой. Этот голос, громкий и неестественный, несется снаружи, кажется, он звучит со всех сторон одновременно и, как ледяное лезвие кожу, рассекает теплые звуки музыки. Красные и белые пятна света начинают кружить по окаменевшим от ужаса лицам собравшихся в комнате ребят.

«Внимание! Это рейд. Не пытайтесь бежать. Не пытайтесь сопротивляться. Это рейд».

Еще две секунды, и дверь в дом разлетается в щепы, а яркий, как солнце, луч прожектора превращает всех в белые неподвижные изваяния.

А потом они спускают собак.

14

Как-то я видела в новостях репортаж о том, как дрессировщик в портлендском цирке случайно во время подготовки номера поранил бурого медведя. Я была еще маленькой, но я никогда не забуду, как это подействовало на медведя. Он превратился в огромный темный шар и носился по кругу по арене, на голове у него подпрыгивал дурацкий бумажный колпак красного цвета. Медведь рвал зубами все, что попадалось ему на пути, — серпантин, складные стулья, воздушные шарики… И дрессировщика. Медведь изувечил его, превратил его лицо в кусок мяса для гамбургера.

А самое худшее — то, что я никогда не забуду, — это рев обезумевшего от паники зверя. Жуткий и протяжный, он почему-то напоминал человеческий.

Это я вспоминаю, когда рейдеры вламываются в дом через двери и окна. Об этом я думаю, когда музыка резко обрывается и вместо нее воздух разрывают крики, лай собак и звон разбитого стекла. Меня толкают чьи-то горячие руки, чей-то локоть попадает мне в подбородок, другой локоть — под ребра. Я вспоминаю того медведя.

Толпа перепуганных насмерть ребят подхватывает меня и несет в глубь дома. Я слышу, как у меня за спиной щелкают челюсти собак, а регуляторы орудуют тяжелыми дубинками. Ребята кричат, их крики звучат как голос одного человека. Позади меня падает девушка, она пытается подняться, хватает меня за футболку, но в этот момент один из регуляторов бьет ее дубинкой по затылку, и я слышу тошнотворный треск. Пальцы девушки слабеют, я вырываюсь и продолжаю проталкиваться, протискиваться вперед. У меня нет времени на жалость, нет времени бояться, нет времени ни на что, я думаю только об одном — бежать, бежать, бежать.

Странно, но посреди всего этого хаоса я все вижу с поразительной четкостью и в замедленном темпе, как в кино. Я вижу, как собака прыгает на парня слева от меня; вижу, как этот парень с тихим, едва слышным, похожим на вздох стоном падает на колени, а из его шеи, из того места, куда вцепилась клыками собака, фонтаном хлещет кровь. Девушка с распущенными белокурыми волосами падает под ударами дубинок. Когда я вижу ее волосы, сердце у меня на секунду перестает биться, и мне кажется, что я умерла, что все кончилось. А потом девушка поворачивает голову в мою сторону, она что-то кричит, регулятор прыскает ей в лицо перечным спреем, а я вижу, что это не Хана… и чувствую облегчение.

Еще вспышки света. Это кино, только кино. Того, чего нет, не может случиться. Парень и девушка борются друг с другом, чтобы пробиться в одну из боковых комнат. Наверное, они думают, что там выход на улицу. Дверь слишком узкая, двоим одновременно не пройти. На парне рубашка с трафаретом «Военно-морская база Портленда», у девушки рыжие, как огонь, волосы убраны в хвост. Всего каких-нибудь пять минут они болтали, смеялись, стояли так близко друг к другу, что могли даже случайно поцеловаться. А теперь они — враги. Но парень крупнее девушки. Она, как собака, впивается зубами ему в руку. Парень воет от боли и злости, хватает девушку за плечи и припечатывает к стене, чтобы она не мешала ему бежать. Девушка подворачивает ногу, падает, пытается встать. В этот момент один из рейдеров, огромный мужчина с невообразимо красным лицом, хватает ее своей ручищей за хвост и рывком поднимает на ноги. Парню с базы ВМФ тоже не удается уйти, его настигают два рейдера, я на бегу слышу глухие удары дубинок и вопли парня.

«Животные, — думаю я, — мы все — животные».

Ребята толкают друг друга, тянут назад, используют соседа, как щит, а рейдеры продолжают неумолимо продвигаться вперед, их псы настигают нас, я шеей, затылком чувствую свист дубинок. Вокруг меня боль, и все окрашивается в красный цвет. Рейдеры движутся дальше, и толпа постепенно редеет. Я слышу за спиной удары дубинок, по одному вскрикивают и падают ребята, а там их прижимают к полу и рвут зубами собаки. Крики, крики. Один сплошной крик.

Мне чудом удается вырваться из комнаты, я несусь дальше по узким коридорам, вижу расплывчатые силуэты ребят и рейдеров. Снова вспышки света, опять бьются стекла в окнах. Я слышу урчание автомобильных двигателей, значит, они окружили дом. А потом, прямо напротив меня, — открытая задняя дверь, а за ней деревья, густой темный лес. Только бы выбраться из дома, только бы скрыться от света прожекторов…

Я слышу за спиной лай собаки, а за ней топот сапог, эти звуки настигают меня.

— Стоять!

Я вдруг понимаю, что одна в коридоре. Еще пятнадцать шагов… десять… Только бы добраться до темноты…

До двери остается пять футов, и тут дикая боль пронзает мою ногу. Это псина рейдеров вцепилась в мою щиколотку, я оборачиваюсь и вижу его, того здоровенного регулятора с красной мордой. Он улыбается, о боже, он улыбается, он получает от этого удовольствие! Дубинка взлетает вверх, она вот-вот опустится. Я закрываю глаза и представляю боль необъятную, как океан, у меня перед глазами кроваво-красное море. Я думаю о маме.

А потом меня рывком отбрасывает в сторону, я слышу треск удара дубинки об пол. Регулятор чертыхается. Обжигающая боль в ноге стихает, псина разжимает челюсти, а чья-то рука подхватывает меня за талию. Я слышу, как кто-то шепчет мне в самое ухо:

— Сюда.

Голос такой знакомый, мне кажется, я все это время ждала, когда наконец его услышу, кажется, я слышала его в своих снах.

Алекс держит меня за талию и чуть ли не тащит на себе. Теперь мы уже в другом коридоре, этот меньше предыдущего, и в нем никого нет. Всякий раз, когда я ступаю на правую ногу, боль в щиколотке вспыхивает с новой силой и пронзает меня до самой макушки. Рейдер продолжает нас преследовать, он разъярен. Алекс, видимо, выдернул меня из-под удара в самый последний момент, и рейдер вместо моей головы размозжил череп своей собаки. Я наверняка мешаю Алексу идти, но он ни на секунду не отпускает меня от себя.

— Сюда, — говорит он, и мы ныряем в какую-то комнату.

В этой комнате темно, хоть глаз выколи, но Алекс идет уверенно и шаг не сбавляет. Я позволяю ему вести себя. Поворачиваем налево, потом направо, снова налево и направо. Пахнет плесенью и чем-то еще… свежей краской и дымом, как будто здесь кто-то готовил. Но это невозможно. В этом доме уже много лет никто не живет.

У нас за спиной пробирается в темноте рейдер. Он натыкается на что-то и чертыхается. В следующую секунду что-то валится на пол, слышен звон разбитого стекла и снова ругательства. Судя по тому, как звучит голос рейдера, падал он.

— Наверх, — шепчет Алекс.

Он произносит это так тихо и так близко к моему уху, что это вполне могло мне показаться. Алекс легко поднимает меня, и я понимаю, что выскальзываю из окна. Шершавый подоконник царапает мне спину, я приземляюсь на здоровую ногу и стою на мягкой мокрой траве.