Особые отношения, стр. 99
Я устраиваюсь поудобнее и кладу голову ей на плечо.
— И ты меня прости, — произношу я извинение, широкое и безграничное, как ночное небо.
Ванесса
Моя мама говорила, что женщина без помады — словно торт без сахарной глазури. Я никогда не видела, чтобы она выходила на улицу без своего «фирменного» цвета — «навеки». Каждый раз, когда мы заходили в аптеку за аспирином, тампонами или лекарством от астмы, она покупала пару тюбиков помады и прятала их в один из ящиков комода — ящик, доверху забитый маленькими серебристыми тюбиками.
— Не думаю, что компания разорится, — говорила я ей, но маме, конечно, было виднее.
В 1982 году компания перестала выпускать «навеки». К счастью, у мамы оказалось запасов помады еще лет на десять. Когда она лежала в больнице, так наколотая обезболивающим, что имени своего не помнила, я следила за тем, чтобы она всегда была накрашена. Когда она издала последний вздох, у нее на губах была «навеки».
Она бы сочла иронией судьбы, что я стала ангелом-хранителем ее макияжа, потому что бежала от кисточки с тушью, как только научилась ходить. Пока другие девочки часами проводили у полочек с косметикой, наблюдая, как их матери превращаются в произведения искусства, я на лице, кроме мыла, ничего терпеть не могла. Лишь один раз я подпустила к себе маму с карандашом для век, чтобы нарисовать мне над верхней губой усы, как у Гомеса Адамса, для школьного спектакля.
Я веду к тому, что в семь часов утра я тычу себе в глаз подводкой Зои. Я корчу рожи перед зеркалом, чтобы нанести на губы красную помаду оттенка «горячий тамале [23]». Если Уэйд Престон и судья О’Нил хотят увидеть традиционную домохозяйку, которая следит за маникюром и на ужин готовит жаркое, — на следующие восемь часов я стану такой домохозяйкой.
(Только если на меня не натянут юбку. Это исключено!)
Я откидываюсь на спинку стула, перед глазами у меня пляшут черные точки (очень сложно не выколоть глаз, нанося жидкую подводку), и пристально оцениваю в зеркало проделанную работу. И тут в ванную заглядывает еще сонная Зои. Она садится на крышку унитаза и, прищурившись, смотрит на меня.
Потом испуганно восклицает:
— Ты похожа на огородное пугало!
— Неужели? — удивляюсь я, растирая щеки. — Слишком много румян? — Я хмуро смотрю в зеркало. — Хотела выглядеть красоткой в стиле пятидесятых. А-ля Кэти Перри.
— А получился эксцентричный трансвестит Фрэнк эн Фертер из «Шоу ужасов Рокки Хоррора», — говорит Зои.
Она встает и толкает меня на свое место. Потом берет средство для снятия макияжа, выдавливает его на кусочек ваты и вытирает мне лицо.
— Почему тебе внезапно захотелось накраситься, не поделишься?
— Пыталась выглядеть более… женственно, — признаюсь я.
— Ты имеешь в виду — быть меньше похожей на лесбиянку, — поправляет Зои. Она упирает руки в бока. — Знаешь, Несс, ты и без косметики отлично выглядишь.
— Вот видишь, поэтому я и вышла замуж за тебя, а не за Уэйда Престона.
Она наклоняется, нанося румяна мне на скулы.
— А я думала, потому что у меня есть…
— Завивка для ресниц, — улыбаюсь я. — Я вышла за тебя из-за твоего «Шу Уемура».
— Перестань, — просит Зои. — Я чувствую себя какой-то дешевкой. — Она поднимает вверх мой подбородок. — Закрой глаза.
Она обмахивает меня кистью, колет чем-то. Я даже позволила ей завить мне ресницы, хотя при этом чуть не ослепла. Зои заканчивает тем, что велит открыть мне рот и не закрывать, и проводит по моим губам помадой.
— Готово! — говорит она.
Я ожидаю увидеть трансвестита, но вместо этого вижу совершенно другого человека.
— О боже, я превратилась в свою мать!
Зои заглядывает мне через плечо, и мы вместе смотрим на отражение в зеркале.
— Насколько мне известно, — говорит она, — это случается с лучшими из нас.
Анжела платит двадцать баксов сторожу, чтобы он пустил нас в здание суда через черный ход. Мы молча проходим, словно в шпионском романе, мимо котельной и чулана, где хранятся бумажные полотенца и туалетная бумага, и заходим в расшатанный, грязный служебный лифт, который поднимает нас на первый этаж. Сторож поворачивает ключ, нажимает кнопку и смотрит на меня.
— Мой двоюродный брат голубой, — говорит он, хотя за все время нашего пути не произнес и пары слов.
Поскольку я не знаю, какого он мнения о брате, то продолжаю молчать.
— Откуда вы знаете, кто мы? — спрашивает Зои.
Он пожимает плечами.
— Я сторож. Должен все знать.
Лифт доставляет нас в коридор рядом с кабинетом секретаря. Анжела петляет по лабиринту коридоров, пока мы не оказываемся перед входом в наш зал. Перед дверью в буквальном смысле живая стена из спин репортеров, которые ждут, что мы появимся на ступеньках у здания суда.
А мы уже стоим за спинами у этих идиотов.
Сейчас, как никогда, я испытываю к Анжеле огромное уважение.
— Пойди купи себе батончик или что-нибудь перекусить, — советует она. — Тебя не заметят, о тебе не вспомнят, пока в суд будет входить Престон. За тобой не будут охотиться журналисты.
Поскольку меня еще не допускают в зал суда, предложение звучит вполне разумно. Я вижу, как она без помех заводит Зои в зал и, пока прибывают представители истца, незамеченной скрывается в коридоре.
Я открываю пачку печенья «Натер Баттерз», но меня начинает подташнивать. Правда в том, что я не сильна в публичных выступлениях. Именно поэтому я работаю школьным психологом, а не стою перед целым классом. Способность Зои сидеть на стуле и петь, разрывая душу на части, вызывает у меня благоговейный трепет. Но с другой стороны, когда Зои под завязку загружает посудомоечную машинку, мое сердце тоже замирает.
— Ты сможешь, — шепчу я себе под нос и подхожу к двойным дверям, где меня уже ожидает судебный пристав.
Я прохожу все формальности — клянусь на Библии, называю свое имя и адрес. Ко мне подходит Анжела, которая выглядит намного более собранной и напряженной, чем когда находится вне зала суда.
— Где вы проживаете, мисс Шоу?
— В Уилмингтоне.
— Вы в данное время работаете? — спрашивает Анжела.
— Я работаю школьным психологом в средней школе.
— Что входит в ваши обязанности?
— Давать рекомендации ученикам старших классов, с девятого по двенадцатый. Контролировать их успеваемость. Следить, нет ли у них проблем дома, особо обращать внимание на депрессивные состояния, злоупотребление спиртным или наркотиками. Я помогаю школьникам поступить в колледж, заполнить необходимые документы.
— Вы замужем?
— Да, — улыбается она. — Я состою в браке с Зои Бакстер.
— У вас есть дети?
— Пока нет, но я надеюсь, что будут, после решения этого суда. Мы хотим, чтобы я выносила эмбрионы, которые биологически принадлежат Зои.
— У вас был опыт общения с маленькими детьми?
— Относительно небольшой, — отвечаю я. — Время от времени я сидела по выходным с соседскими детьми. Но, насколько мне известно от подруг, дети — это испытание огнем, сколько бы книг доктора Бразелтона ты ни прочитал.
— Сможете ли вы с Зои содержать этого ребенка финансово?
— Мы обе работаем и будем продолжать это делать. К счастью, при нашей работе возможен гибкий график. Мы планируем принимать одинаковое участие в воспитании ребенка. К тому же мама Зои живет от нас всего в десяти минутах езды и готова нам помогать.
— Какие у вас отношения, если таковые вас связывают, с Максом Бакстером?
Я вспоминаю нашу вчерашнюю ссору. Я навсегда буду связана с ним через Зои. Навсегда останутся частички ее сердца, которые она когда-то уже отдала кому-то другому.
— Он бывший муж моей супруги, — спокойно отвечаю я. — Он биологический отец этих эмбрионов. Я с ним лично не знакома. Знаю только по рассказам Зои.
— Вы позволите ему контактировать с ребенком, если таковой родится?