Чернильная кровь, стр. 56

Она провела рукой по щеке Фарида. Он и вправду плакал. Мегги чувствовала под пальцами высохшие слезы.

— Предупреждал же Сырная Голова, — Мегги с трудом разбирала его шепот, — что я принесу ему несчастье.

— Ну что ты говоришь! Сажерук должен радоваться, что у него есть ты!

Фарид поднял глаза на небо, с которого все еще накрапывал дождь.

— Мне пора возвращаться, — сказал он. — Я за этим и пришел — сказать тебе, что останусь пока у Сажерука. Я теперь должен его охранять, понимаешь? Я не отойду от него ни на шаг, и с ним тогда ничего не случится. Зато ты можешь меня навещать в усадьбе Роксаны. Мы почти все время там. Сажерук в нее по уши влюблен и не расстается с ней ни на минуту. Только и слышно Роксана да Роксана.

В голосе Фарида звучала нескрываемая ревность.

Мегги понимала, что он сейчас чувствует. Она хорошо помнила первые недели в доме Элинор, свое сердечное смятение, когда Мо на долгие часы уходил гулять с Резой, даже не спросив, не хочет ли она пойти с ними, то чувство, которое она испытывала, стоя перед закрытой дверью, из-за которой доносился смех отца, обращенный не к ней, а к ее матери. «Ну что ты так на них смотришь?» — спросила Элинор, увидев однажды, как она наблюдает за родителями, прогуливающимися по саду. — «Ведь половина его сердца по-прежнему принадлежит тебе. Неужели этого мало?» Ей было так стыдно. Фарид хотя бы ревнует к чужой женщине, а она — к собственной матери…

— Мегги, прошу тебя! Я должен быть рядом с ним. Иначе кто будет его оберегать? Роксана? Она ничего не знает о кунице, и все равно…

Мегги отвернулась, чтобы не показать своего разочарования. Проклятая куница! Она рисовала носком сапога круги по мокрой от дождя земле.

— Ты придешь, правда? — Фарид взял ее за руки. — У Роксаны на грядках растут разные удивительные травы, а еще у нее есть гусь, который воображает себя собакой, и старая лошадь. Йехан, ее сын, уверяет, что у них в доме живет линчетто — понятия не имею, что это такое, но Йехан уверяет, что на него надо пукнуть, тогда он убежит. Йехан, конечно, еще совсем малыш, но мне кажется, он тебе понравится.

— Это сын Сажерука? — Мегги заложила прядь волос за ухо и попыталась улыбнуться.

— Нет, но представляешь, Роксана думает, что я — его сын! Подумать только! Мегги, прошу тебя, приходи к Роксане, ладно?

Фарид положил ей руки на плечи и поцеловал прямо в губы. Кожа у него была влажная от дождя. Она не отстранилась, и он взял ее лицо в руки и поцеловал еще — в лоб, в нос и снова в губы.

— Ты придешь, правда? Ты обещала! — прошептал он.

А потом повернулся и побежал прочь, легконогий, как всегда, — таким Мегги помнила его с того дня, когда впервые увидела. Уже на бегу он крикнул ей:

— Приходи обязательно! И лучше бы тебе пока пожить у нас. Этот старик — сумасшедший. Нельзя шутить с мертвецами!

И с этими словами исчез в темном проходе, ведущем на улицу, а Мегги прислонилась к стене дома, к тому месту, где только что стоял Фарид, и провела пальцами по губам, словно желая удостовериться, что они не изменились от его поцелуя.

— Мегги? — Наверху лестницы появился Фенолио с фонарем в руке. — Что ты там делаешь? Мальчишка ушел? Что ему тут понадобилось? Не хватало еще, чтобы он стоял с тобой под лестницей в темноте!

Мегги ничего не ответила. Ей не хотелось ни с кем разговаривать. Она жадно прислушивалась к тому, что говорило ее взбудораженное сердце.

31

ЭЛИНОР

Элинор провела в подполе несколько скверных дней и ночей. Утром и вечером Верзила приносил им поесть — по крайней мере, они думали, что это утро и вечер, в случае, если наручные часы Дариуса все еще шли правильно. Когда этот грубо сколоченный мужлан первый раз появился на пороге с хлебом и бутылкой воды, она швырнула ему в голову пластиковую бутылку. Точнее, она метила ему в голову, но амбал вовремя увернулся, и бутылка шмякнулась о стену.

— Больше никогда, Дариус! — прошептала Элинор, когда Верзила с насмешливой улыбкой снова запер дверь. — Никогда больше я не позволю себя запереть. Я поклялась себе в этом, сидя в вонючей клетке, пока поджигатели со своими ружьями вереницей проходили мимо и швыряли мне в лицо горящие окурки. И что же? Теперь я сижу взаперти в собственном подполе.

В первую ночь она поднялась с надувного матраса, от которого у нее болели все кости, и стала швырять об стену жестяные консервные банки. Дариус тихо сидел на садовой скамье, застеленной одеялом, и смотрел на нее во все глаза. К вечеру второго дня — или это был уже третий? — Элинор взялась и за стекло — и разрыдалась, поранив пальцы об острые края. Когда Верзила пришел за ней, Дариус как раз сметал в угол осколки.

Дариус хотел пойти с ней, но Верзила так ткнул его в узкую грудь, что бедняга споткнулся и упал прямо на оливки, маринованные помидоры и прочее содержимое разбитых банок.

— Подонок! — рявкнула Элинор на Верзилу, но тот лишь ухмыльнулся с довольным видом, как ребенок, опрокинувший башню из кубиков, и продолжал напевать, ведя ее в библиотеку.

«Ну и кто будет утверждать, что дурные люди не бывают счастливы?» — думала Элинор, когда он открыл дверь и кивком велел ей проходить.

Ее библиотека была в ужасном виде. Грязные тарелки и чашки, стоявшие повсюду — на подоконнике, на ковре, даже на витринах с лучшими ее сокровищами, — это еще не самое страшное. Нет! Самое страшное — книги! Все они были вытащены со своих мест и громоздились стопками на полу среди грязных кофейных чашек и на подоконниках. Некоторые валялись раскрытыми, переплетом кверху! У Элинор не было сил на это смотреть. Неужели эта скотина не знает, что у книг от такого положения ломается позвоночник?

Если Орфей об этом и знал, его это мало беспокоило. Он сидел в ее любимом кресле, перекинув жирные ноги через подлокотник, а рядом развалился мерзкий пес, держа в лапах что-то, подозрительно напоминавшее садовый башмак Элинор. Его хозяин рассматривал чудесно иллюстрированную книгу о феях, которую Элинор всего два месяца назад приобрела на аукционе за такую сумму, что Дариус, узнав об этом, закрыл лицо руками.

— Это, — сказала она дрожащим голосом, — чрезвычайно ценная книга.

Орфей повернул к ней голову и улыбнулся, как невоспитанный ребенок.

— Я знаю! — сказал он. — У вас, госпожа Лоредан, много чрезвычайно ценных книг.

— Это правда, — ледяным голосом ответила Элинор. — И поэтому я не кладу их одну на другую, как коробки с яйцами или ломтики сыра. Каждая должна стоять на своем месте.

Улыбка Орфея стала еще шире. Он захлопнул книгу, предварительно загнув страницу конвертиком. У Элинор перехватило дыхание.

— Книги — не хрустальные вазы, дорогая моя, — сказал Орфей, садясь в кресле прямо. — Они не такие хрупкие и служат не только для украшения. Это книги! В них важно содержание, а оно никуда не денется, даже если сложить их стопкой.

Он провел ладонью по гладким волосам, словно беспокоясь, на месте ли пробор.

— Сахарок сказал, что вы хотели со мной поговорить?

Элинор недоуменно взглянула на Верзилу:

— Сахарок?

Верзила улыбнулся, продемонстрировав такой уникальный набор испорченных зубов, что Элинор больше не задавала вопросов, почему его так прозвали.