Плененные сердца, стр. 38
Новая боль змеей ужалила его в сердце. Маркиз почувствовал почти непреодолимое желание пробиться сквозь толпу к Шелфорду и влепить ему пощечину. Он даже сделал шаг вперед. Но ему помешала Сьюзен, потянувшая его за руку.
– Если я сейчас не выйду из этой душной залы, – прошептала она, – то просто потеряю сознание, так же как Аннабелла.
– Аннабелла? – спросил он, удивившись.
– Да. Леди Эль увела ее только что. У меня уже ноги подгибаются.
Она откинулась ему на руки. Обхватив ее за плечи, маркиз начал пробираться к выходу.
В соседней комнате было так же много народу, как и в зале. Тогда Брэндрейт решил вывести виконтессу во двор. Минутой позже он был уже на улице, но ни Аннабеллы, ни леди Эль нигде не было видно. Все его намерения влепить пощечину Шелфорду были скоро забыты в созерцании прелестного носика леди Фелмершэм.
25.
Вскоре после возвращения домой леди Эль стояла перед своим мраморным Зевсом. Слезы катились по ее морщинистым щекам. Она все плакала и плакала и никак не могла унять слезы, то и дело промокая их уже изрядно отсыревшим кружевным платком. Все беды разом обрушились на нее. Бедняжка Аннабелла обнаружила, что любит Шелфорда, в ту самую минуту, когда он сделал предложение Эвелине. Бестолковый Брэндрейт почему-то не сводил глаз с этой гнусной особы, леди Фелмершэм. И что всего хуже, если она завтра не удовлетворит некоторых кредиторов своего мужа, она потеряет даже дом, где живет.
Что ей делать?
Неподвижный взгляд Зевса был устремлен на нее со свирепостью, приданной ему рукой художника, изваявшего бюст из белого мрамора. Густые завитки волос, схваченные лавровым венком, величественно спускались ему на шею. Твердая линия подбородка и выдающиеся скулы придавали громовержцу властный вид, а густые брови были сурово сдвинуты.
Эвелина всегда говорила, что вид этой скульптуры действует на нее успокаивающе. Немного странно, конечно.
Что касается леди Эль, то ее он просто завораживал. В алькове, где он помещался, его черты мягко освещались пламенем свечей, горевших в шандалах по обеим сторонам скульптуры. Здесь царило древнее волшебство. Но сегодня это волшебство куда-то исчезло, растворилось под влиянием пережитых ею с утра волнений. Ах, эти кредиторы! Уму непостижимо. Если она не вручит этим джентльменам две тысячи фунтов – милосердное небо, две тысячи! – они примут соответствующие меры и потребуют продажи ее усадьбы за долги.
«Две тысячи фунтов!» – шептала она, прижимая к губам платок и как будто стараясь тем самым как-то смягчить безнадежность своего положения.
Мысли ее снова обратились к Брэндрейту и его предложению купить у нее скульптуру. Она никогда не хотела этого. Даже намерение такое было ей неприятно. Чувство чести не позволяло ей совершить такой корыстный поступок. В то же время она невольно воображала себя на улице, в разбитых башмаках, изношенной и изъеденной молью шали. Тощая и облезлая, она жалобно просила подаяния.
Представив себе такую картину, леди Эль рассмеялась ее нелепости. Она прекрасно знала, что излишне драматизировала ситуацию. У нее была большая семья, и ей никогда бы не пришлось страдать, как страдают настоящие бедняки. Но ей пришлось бы просить. До конца дней она была бы вынуждена жить у кого-то из членов семьи с их милостивого разрешения. Зависеть от других людей было невыносимо. Очень милые на расстоянии, они вполне могли оказаться малоприятными при тесном общении. Все, что угодно, только не это! Она не могла потерять Флитвик-Лодж!
Леди Эль содрогнулась. Мысль о том, что она может оказаться в непосредственной зависимости от кого-либо, вызвала у нее новый поток слез.
– Что мне делать? Что мне делать? – повторяла она снова и снова, прижимая к лицу платок.
И вдруг, словно откуда-то издалека, до нее донеслись звуки труб. Она оглянулась по сторонам, стараясь понять, чье прибытие они возвещали. Но эти звуки, казалось, исходили прямо из алькова, где находился бюст Зевса. Постепенно эти призрачные звуки заполнили всю комнату.
«Уж не схожу ли я с ума?» – подумала она и испытала огромное облегчение, когда снова наступила тишина.
Что бы это значило? У нее было такое чувство, что все это имело отношение к кому-то из обитателей Олимпа, но трубные звуки никогда еще не оглашали ее гостиную. Взглянув на бюст, она глубоко вздохнула. Трубы отвлекли ее от печальных мыслей, но ненадолго. Один вид мраморной скульптуры снова поверг ее в отчаяние.
– Что мне делать?
– Мне всегда казалось, что по трудному пути нужно ступать легко, – прошептал ей в самое ухо низкий мужской голос. – А вы как думаете?
Застывшая при первых звуках этого голоса, леди Эль медленно повернула голову и ахнула:
– Ах, мое скромное жилище недостойно высочайшего посещения! Я… я…
– Надеюсь, вы не намерены упасть в обморок или удариться в истерику? – с шутливой улыбкой обратился к ней посетитель.
– О нет, не настолько уж я слаба. Но я совершенно потрясена. Сходство поистине изумительное. Вы так похожи на себя… я хочу сказать, на ваше изображение.
– На эту рухлядь? – рассмеялся он. – Не знаю, с чего это моя дочь так долго его хранила. Он недостаточно передает что-то, присущее только мне, вы не находите? Но, надо сказать, Афродита всегда меня удивляла. У нее безупречный вкус, когда речь идет о произведениях искусства, но этот бюст не делает ему чести. То, что она так долго держала его у себя в спальне, свидетельствует о ее любви ко мне, хотя по большей части она не выказывает ее столь явно.
Леди Эль с трудом могла поверить своим ушам, хотя ее не удивило, когда он подтвердил, что бюст принадлежит Афродите. Ее поразило, однако, что он так пренебрежительно отозвался о своем изображении. Она не очень-то разбиралась в скульптуре и никак не могла считаться знатоком искусства, но даже она могла увидеть в этом произведении руку мастера.
– Вы считаете это рухлядью? – переспросила она изумленно.
– Ну да. Если память мне не изменяет, я заказал его в подарок Афродите на ее семисотлетие. Она всегда была самой трудной из моих дочерей. Склонность к мести значительно превосходит в ней красоту. Но она все же очень хорошенькая, как вам кажется?
– О да, очень, – проговорила леди Эль. Интересно, знает ли Зевс, что она хорошо знакома и с Афродитой, и с Психеей. Она опасалась обнаружить свою осведомленность об их проделках – особенно Психеи.
– Во всяком случае, – продолжал он, улыбаясь, – я ей его подарил. С тех пор он и стоял у нее в спальне. Потом, лет тридцать назад, его украла у нее Психея, глупая девчонка!
– Психея? – воскликнула леди Эль. – Я так и знала. Бедняжка! Я надеюсь, вы не станете ее ругать. Я сильно подозреваю, что она стала заниматься воровством, потому что очень несчастна.
Зевс кивнул:
– Я знаю. Боюсь, она попала в ужасную семейку, а этот щенок Эрот, даже с помощью своего братца, никак не повзрослеет. А что до Афродиты, то, по ее мнению, на свете не найдется ни одной, будь то смертная или богиня, достойной ее драгоценного сыночка.
– Психея – прелестное дитя.
– Но с Афродитой ей не справиться.
– Но она старается. Я восхищаюсь силой ее Духа.
– О да. – Сцепив руки за спиной, Зевс слегка раскачивался на пятках. Он был в белом батистовом хитоне, поверх которого на нем был накинут пурпурный шитый золотом плащ. Золотая корона венчала его серебряную шевелюру. Истинный царь богов, властитель Олимпа. – Бедная Бабочка. Она просила меня поговорить с ее ветреным супругом, но я-то знаю, что это бесполезно. – Если он сам ценой страдания не поймет, как ему следует ценить жену, никакие слова на него не подействуют. Однако у меня есть план, который может привести все к благополучному завершению. Вы знаете, что Психея похитила пояс из покоев моей дочери?
– Нет, я этого не знала, – отвечала леди Эль. Она смотрела на Зевса, не понимая, почему на лице его играет улыбка. Судя по тому, как отзывались о нем другие обитатели Олимпа, у нее сложилось впечатление о царственном божестве как о суровом деспоте. Но он не мог быть таким, с этой-то шутливой усмешкой и озорным блеском в глазах! Ее мнение о нем еще больше возросло, когда он сказал: