Жребий (Жребий Салема), стр. 44

— Если ночью что-нибудь понадобится, зови меня. Все равно, что. Даже если приснится плохой сон. Позовешь, Майк?

— Да.

— Я не шучу. Все равно, что. Моя дверь — прямо в конце коридора.

— Ладно.

Мэтт замешкался, чувствуя, что мог бы сделать и еще что-то, потом вышел.

Сна не было ни в одном глазу, а от звонка Бену Мирсу Мэтта теперь удерживало лишь то, что он понимал: у Евы в пансионе все спят. В пансионе было полно стариков, а телефонный звонок поздно ночью означает только одно: кто-то умер.

Ворочаясь в постели, Мэтт следил, как светящаяся стрелка будильника движется от одиннадцати тридцати к полуночи. В доме царила противоестественная тишина — быть может, из-за того, что Мэтт сознательно настроился расслышать малейший шум. Дом был старым, солидной постройки, поэтому давно прекратил оседать и не скрипел. Тишину нарушало только тиканье часов да слабый ветер за окном. В будние дни машины по Тэггарт-стрим-роуд ночью не ездили.

То, о чем ты думаешь, безумие.

Но шаг за шагом Мэтта теснили назад, заставляли поверить. Конечно, бегло просматривая случай Дэнни Глика, Джимми Коди, как человек образованный, первым делом подумал именно об этом. Они вместе посмеялись над таким предположением. Может быть, теперь Мэтту воздавалось за тот смех.

Царапины? Эти отметины — не царапины. Это проколы.

Люди приучены, что так не бывает, что события в духе «Кристабель» Колриджа или злых сказок Брэма Стокера —не более, чем извращения фантазии. Разумеется, чудовища существуют: это те, чей палец лежит на пусковых кнопках ядерных ракет в шести странах, угонщики самолетов, те, кто занимается массовым уничтожением людей и те, кто насилует и убивает детей. Но такое… нет. Нам лучше знать. Метка дьявола на груди женщины — всего лишь родимое пятно, воскресший мертвец, ставший в саване под дверями жены, просто страдал локомоторной атаксией, а бормочущий и кривляющийся в уголке детской спальни бука — не более чем холмик простыней. Некое духовное лицо объявило, что даже Господь, этот преподобный белый колдун, мертв.

В Майке не осталось почти ни кровинки.

Из коридора не доносилось ни звука. Мэтт подумал: спит, как убитый. А почему бы нет? Он же приглашал Майка к себе именно для того, чтобы тот как следует выспался и ему не мешали… плохие сны? Мэтт вылез из кровати, зажег лампу и подошел к окну.

Отсюда как раз был виден конек крыши дома Марстена, покрытый изморозью лунного света.

Я боюсь.

Однако дело обстояло еще хуже: Мэтт был перепуган до смерти. Он мысленно перебрал средства от недуга, который невозможно упомянуть вслух: чеснок, святая вода и облатки, распятие, розы, текучая вода. Ничего освященного в доме не было. Мэтт, хоть и был методистом, в церковь не ходил и в глубине души считал, что Джон Гроггинс — величайший осел Запада.

Единственным предметом культа в доме была…

В молчащем доме тихо, но явственно прозвучали слова, которые выговаривал голос Майка Райерсона — мертвенный сонный голос:

— Да. Входи У Мэтта захватило дух. Потом в беззвучном крике воздух со свистом вырвался обратно. Он почувствовал дурноту страха. Живот словно бы стал свинцовым. Гениталии поджались. Что, скажите на милость, получило приглашение войти к нему в дом?

Стало слышно, как в комнате для гостей осторожно отодвигают шпингалет окна. Потом окно толкнули кверху, дерево со скрипом прошлось по дереву. Можно было пойти вниз. Сбегать в столовую, взять со столика Библию. Бегом вернуться наверх, рывком распахнуть дверь в комнату для гостей, высоко поднять Библию: Во имя Отца, Сына и Святого Духа, приказываю — изыди…

Но кто был в комнате?

Если ночью что-то будет нужно, зови меня.

Но я не могу, Майк. Я старый человек. Мне страшно.

В мозг Мэтта вторглась ночь, превратив его в клоунаду вселяющих ужас образов, которые плясали, то появляясь из тени, то исчезая в ней. Белые клоунские лица, огромные глаза, острые зубы. Из теней выскальзывали силуэты с длинными руками, они тянулись к… к… Мэтт со стоном закрыл лицо руками.

Не могу. Боюсь.

Учитель не сумел бы подняться даже, если бы начала поворачиваться латунная ручка двери в его собственную спальню. Страх парализовал его. Он бешено жалел, что вечером поехал к Деллу.

Мне страшно. и, бессильно сидя на постели, спрятав в ладонях лицо, в страшной, гнетущей тишине дома Мэтт услышал высокий, радостный, злобный детский смех…

…а потом чмоканье.

ЧАСТЬ II. ПЛОМБИРНЫЙ ИМПЕРАТОР

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. БЕН (III)

Должно быть, стучали уже давно —стук словно бы эхом разносился вдаль улиц его сна, а он тем временем боролся, освобождаясь от дремоты. Кругом царила тьма, но, обернувшись, чтобы схватить часы и поднести к лицу, он сшиб их на пол. Он чувствовал, что сбит с толку и напуган.

— Кто там? — крикнул он.

— Это Ева, мистер Мирс. Вас к телефону.

Он встал, натянул штаны и, голый до пояса, открыл. Там стояла Ева Миллер в белом махровом халате, с лицом, полным тупой уязвимости человека, на две пятых еще спящего. Они, не таясь, переглянулись, и Бен подумал: кто-то заболел? умер?

— Межгород?

— Нет, это Мэтью Бэрк.

Знание не принесло должного облегчения.

— Который час?

— Начало пятого. Судя по тону, мистер Бэрк очень расстроен.

Бен спустился вниз и взял трубку.

— Слушаю, Мэтт.

Мэтт быстро дышал в трубку. Воздух вырывался резкими короткими всхлипами.

— Бен, можете приехать? Прямо сейчас?

— Да, конечно. А в чем дело? Вы заболели?

— Не по телефону. Просто приезжайте. — Буду через десять минут.

— Бен…

— Да?

— У вас нет распятия? Или образка Святого Христофора? Чего-нибудь такого?

— Черт, нету. Я баптист… бывший. — Ладно. Приезжайте побыстрее.

Бен повесил трубку и поспешно вернулся наверх. Ева стояла, положив ладонь на столбик перил, лицо переполняли тревога и нерешительность: с одной стороны, хотелось знать, с другой, не было желания вмешиваться в дела жильца.

— Мистер Мирс, мистер Бэрк заболел?

— Говорит, что нет. Он просто попросил меня… скажите, вы католичка?

— Мой муж был католиком.

— У вас есть распятие, или розарий, или образок Святого Христофора?

— Ну… в спальне — крест моего мужа… я могла бы…

— Да, пожалуйста.

Она пошла по коридору, шаркая меховыми тапочками по выцветшим полоскам ковра. Бен вошел к себе в комнату, натянул вчерашнюю рубашку и скользнул босыми ногами в кроссовки. Когда он снова вышел в коридор, у дверей стояла Ева, держа крест, блеснувший на свету тусклым серебром.

— Спасибо, — сказал Бен, взявшись за крест.