Поступь хаоса, стр. 31
— Перекусить, Тодд! — вторит он, скача за мной по пятам.
— Интересно, как прошел день у Виолы…
Шагая к воротам склада, я вдруг замечаю, что один источник Шума отделился от общего бормотания.
Источник, который сейчас двигается прямиком к складу.
Я замираю в темноте.
В дверном проеме мелькает чья-то тень.
Мэтью Лайл.
И его Шум говорит: Никуда ты не пойдешь, сопляк!
19
И снова решает нож
— Прочь! Прочь! Прочь! — тут же взрывается Манчи.
В мачете Мэтью Лайла отражаются луны.
Я тяну руку за спину. Ножны я спрятал под рубашку, когда работал, но это не мешает мне достать и крепко стиснуть в руке нож.
— Старая карга ушла — тебя некому защитить, — говорит Мэтью, размахивая мачете, как бутто нарезая на куски воздух. — Ни одной юбки поблизости.
— Да я ничего не сделал! — вскрикиваю я, пятясь и стараясь не выдать мысль о задних воротах, которые у меня за спиной.
— Ну и что? — Мэтью идет прямо на меня. — У нас есть закон.
— Я не хочу с вами ссориться!
— Зато я хочу, сопляк. — Его Шум начинает бурлить гневом, а еще в нем проскальзывает какоето странное горе, яростная боль, которую можно буквально почувствовать на вкус. И непонятное волнение, как бы он ни пытался его скрыть.
Я снова пячусь в темноту.
— Я вапще-то неплохой человек, чтоб ты знал, — вдруг говорит Мэтью, почему-то смутившись, но по-прежнему размахивая мачете. — У меня жена есть. И дочка.
— Им не понравится, что вы напали на безобидного мальчика…
— Молчать! — Мэтью с трудом сглатывает слюну.
Он не уверен в себе. И не знает, что делать дальше.
Да что здесь происходит?!
— Ума не приложу, с чего вы так на меня взъелись, — говорю я, — но все равно прошу прощения. За что угодно…
— Прежде чем ты поплатишься, — выдавливает Мэтью, как бутто силится меня не слушать, — я хочу, чтобы ты уяснил вот что. Мою маму звали Джессика, сопляк!
Я отшатываюсь.
— Простите?
— Мою мать, — рычит он, — звали Джессика!
Ничего не понимаю.
— Что? Я не…
— Слушай, сопляк! Просто слушай.
И он широко открывает мне свой Шум.
И я вижу…
Вижу…
Вижу…
Я вижу, что он мне показывает.
— Вранье! — кричу я. — Гнусная ложь!
Ох, лучше бы я промолчал…
Мэтью испускает яростный вопль и кидается на меня.
— Беги! — ору я Манчи, разворачиваясь и со всех ног бросаясь к задним воротам. (Да ладно, вы всерьез думаете, что один нож на что-то годится против мачете?) Мой пес без умолку лает, его Шум взрывается у меня за спиной, я подбегаю к дверям, распахиваю их… И тут до меня доходит.
Манчи со мной нет.
Я оборачиваюсь. Когда я крикнул «Беги!», Манчи побежал в другую сторону: со всей звериной яростью он кинулся на Мэтью.
— Манчи!!!
На складе так темно, что я ничего не вижу, только слышу лай, рык и лязг, а в следующую секунду раздается крик боли: всетаки Мэтью досталось от моего пса.
Хороший пес, думаю я, хороший пес.
Не могу же я его бросить!
Я лечу обратно в темноту, туда, где Мэтью скачет и размахивает мачете, а мой пес, уворачиваясь от ударов, пляшет у него под ногами и лает как оголтелый:
— Тодд! Тодд! Тодд!
Я уже в пяти шагах от них, когда Мэтью хватает мачете обеими руками и со всей силы прорубает им воздух, такшто кончик втыкается в дощатый пол. Раздается визг — никаких слов, сплошная боль, — и Манчи отлетает в дальний угол.
Я с воплем врезаюсь прямо в Мэтью, и мы оба валимся на пол. Мне больно, но я хотя бы приземляюсь на него, а не наоборот, такшто могло быть и хуже.
Мы откатываемся в разные стороны, и я слышу человеческий крик. Я вскакиваю на ноги с ножом в руке: задние ворота теперь далеко, а Мэтью в нескольких метрах от меня — перегородил мне путь. Где-то в темноте скулит Манчи.
А еще из деревни, со стороны зала собраний, начинает подниматься какой-то Шум, но мне сейчас не до этого.
— Я не боюсь тебя убить! — кричу я, хотя боюсь еще как. Вся надежда на то, что в моем разгоряченном и испуганном Шуме сейчас ничего не разберешь.
— Тогда нас двое, — отвечает Мэтью, хватаясь за мачете. С первого раза оно не выходит, со второго тоже. Я не упускаю случая: ныряю в темноту и отправляюсь на поиски Манчи.
— Манчи! — зову его я, с надеждой заглядывая за снопы сена и корзины. Мэтью все еще сопит, пытаясь вытащить мачете из пола, а Шум в городе становится все громче.
— Тодд? — доносится из темноты, из-за вязанок силоса, из маленького закутка возле стены.
— Манчи? — шепчу я, засовывая туда голову.
И быстро оглядываюсь.
Мэтью с силой выдирает мачете из пола.
— Тодд? — говорит Манчи, напуганный и растерянный. — Тодд?
Мэтью идет к нам, идет тяжело и медленно, как бутто ему больше некуда торопиться, а впереди сплошной волной катится его Шум, не терпящий возражений.
У меня нет выбора. Я заползаю в закуток и выставляю вперед нож.
— Я уйду из деревни! Если вы нас не тронете, мы уйдем!
— Слишком поздно, — отвечает Мэтью. Он совсем близко.
— Вы ведь не хотите меня убивать! Я чувствую.
— Заткни пасть!
— Прошу, — говорю я, размахивая ножом. — Я тоже не хочу вам зла.
— Не убедил!
Он все ближе, ближе…
Откудато издалека доносится грохот. Люди бегут по улице и кричат, но ни я, ни Мэтью не оборачиваемся.
Я пытаюсь всем телом вжаться в закуток, но он слишком мал для меня. Озираюсь по сторонам: где же спрятаться?
Негде. Спрятаться негде.
Теперь решать моему ножу. Пусть даже он ничего не стоит против мачете.
— Тодд? — доносится из-за спины.
— Не бойся, Манчи, — говорю я. — Все будет хорошо.
Откуда мне знать, вдруг он поверит?
Мэтью почти рядом.
Я стискиваю нож.
Мэтью останавливается в метре от меня — так близко, что я вижу блеск его глаз.
— Джессика, — говорит он.
И замахивается мачете.
Я откидываюсь назад, заношу нож, собираю в кулак всю волю…
Но Мэтью мешкает…
Мешкает…
Я узнаю это замешательство…
И не теряю ни секунды.
Быстро помолившись — только бы они не были сделаны из той же резиновой дряни, что и канаты моста! — я одним движением перерезаю несколько веревок, скрепляющих вязанки силоса. Остальные веревки тут же рвутся, не выдержав тяжести, а я закрываю голову руками и как можно глубже вжимаюсь в закуток.
Гул, удар, «Ох!» от Мэтью, и я поднимаю глаза: его с головой завалило вязанками, только сбоку торчит рука, мачете валяется на полу. Я отшвыриваю его ногой и оглядываюсь по сторонам в поисках Манчи.
Он спрятался в темном углу за упавшими вязанками. Подбегаю к нему.
— Тодд? — говорит он. — Хвостик, Тодд?
— Манчи! — Вокруг темно, хоть глаз выколи, и мне приходится сесть на корточки. Хвост Манчи стал короче на две трети, всюду кровища, но — благослови Бог моего пса! — он все еще пытается им вилять.
— Ой, Тодд?
— Все хорошо, Манчи, — говорю я, плача в голос от радости, что ему оттяпали только хвост. — Мы тебя живо подлатаем.
— Ты, Тодд?
— Я цел, — отвечаю, гладя его по голове. Манчи прикусывает мою руку, но я не злюсь: это он от боли. Он лижет укушенное место и кусает снова. — Ой, Тодд!
— Тодд Хьюитт! — Женский голос со стороны главных ворот.
Франсиа.
— Я здесь! — кричу, вставая. — Все нормально. Мэтью сошел с ума…
Но она меня не слушает.
— Тебе надо спрятаться, щенок, — быстро произносит Франсиа. — Тебе надо…
Она умолкает, замечая под вязанками Мэтью, и тут же начинает их растаскивать.
— Что случилось? — Стащив одну с лица Мэтью, Франсиа проверяет, дышит ли он.
Я показываю на мачете.
— Вот что.
Франсиа смотрит на мачете, потом долго смотрит на меня, и по ее лицу ничего нельзя понять. Я не знаю, жив Мэтью или нет, и никогда не узнаю.
— На нас напали, щенок, — говорит она.