Если наступит завтра, стр. 14
Медленно Трейси поднялась и начала раздеваться, повернувшись к остальным спиной. Она сняла все, кроме трусиков, и натянула через голову грубую ночную рубашку. Она чувствовала на себе глаза женщин.
– У тебя по-настоящему красивое тело, – прокомментировала Паулита.
– Ух, действительно, красивое, – подхватила Лола.
Трейси почувствовала холодок, пробежавший по спине. Эрнестина подошла к Трейси и посмотрела на нее сверху вниз.
– Мы твои друзья. Мы будем заботиться о тебе, – сказала она хрипло.
Трейси отпрянула:
– Оставьте меня. Все. Я… Я не из этого сорта.
Чернокожая захихикала:
– Ты будешь того сорта, какого мы захотим, детка.
– Hay tiempo. Уже много времени.
Свет погас.
Темнота была врагом Трейси. Она села на край койки, вся в напряжении. Она чувствовала, как остальные ожидают удобного случая напасть на нее. Или это только ее воображение? Она была настолько взвинчена, и ей казалось, что отовсюду грозит опасность. Угрожали ли они ей? На самом деле – нет. Они, вероятно, только пытались быть дружелюбными, а она истолковала их заигрывания как зловещие намерения. Она много слышала о гомосексуальных отношениях в тюрьмах, но чаще это было исключением, а не правилом. В тюрьмах не разрешаются такого рода развлечения. Все еще не проходило назойливое сомнение. Она решила, что будет бодрствовать всю ночь. Если одна из них хотя бы двинется в ее сторону, она позовет на помощь. Обязанностью охраны было наблюдать, чтобы ничего не случилось с заключенными. Трейси успокоила себя, что ничего плохого не случится. Она только должна оставаться настороже.
Трейси сидела на уголке койки в темноте, прислушиваясь к каждому звуку. Она слышала, как одна за одной женщины сходили в туалет и вернулись на свои койки. Когда Трейси уже не могла терпеть, она также сходила в туалет. Она попыталась спустить воду, но бачок не работал. Вонь была почти нестерпимой. Она вернулась к своей раскладушке и уселась на нее.
Скоро рассвет, думала она, утром я попрошу устроить мне встречу с начальником. Я расскажу ему о ребенке. Он переведет меня в другую камеру. Тело Трейси было напряжено и стеснено. Она прилегла на койку и через минуту почувствовала, как что-то поползло по шее. Она подавила крик.
Я должна вытерпеть это до утра. Утром все будет хорошо, думала Трейси – только одну минуту.
В три ночи она не могла уже больше лежать с открытыми глазами. Она заснула.
Трейси разбудила рука, зажавшая ей рот, и кто-то хватал ее за грудь. Она попыталась сесть и закричать, но тут увидела, что ночная рубашка и трусики содраны. Руки ползали по ее бедрам, раздвигая ноги в стороны. Трейси яростно боролась, стараясь подняться.
– Полегче, – зашептал в темноте голос. – Тебе не будет больно.
Трейси изо всех сил ударила ногой в направлении голоса. Она почувствовала, что попала.
– Carajo! Вмажь этой суке, – задохнулся голос. – Тащи ее на пол.
И Трейси получила один удар в лицо, другой – в солнечное сплетение. Кто-то взобрался на нее, пытаясь удушить, в то время как другие руки хладнокровно насиловали ее.
Трейси сумела на мгновение выбраться, но одна из женщин схватила ее и стукнула головой о край кровати. Она почувствовала, как из носа потекла кровь. Ее бросили на бетонный пол, а ноги и руки развели в стороны. Трейси боролась как сумасшедшая, но не могла ничего сделать.
Она чувствовала, как холодные руки и горячие языки ласкают тело. Кто-то раздвинул ноги и сунул в нее тяжелый холодный предмет. Она беспомощно корчилась от боли, отчаянно пытаясь позвать на помощь. Рука зажала ей рот, и Трейси со всей силой впилась в мучителя.
Раздался дикий крик:
– Ах ты, сволочь!
Удары один за одним посыпались в лицо. Она почувствовала адскую боль и потеряла сознание…
Ее пробудил вой сирены. Она лежала на холодном цементном полу, нагая. Три сокамерницы лежали на своих койках.
В коридоре раздавался голос Железных Трусов. – Вставайте и умывайтесь.
Надзирательница подошла к камере и увидела Трейси, лежавшую на полу, в небольшой луже крови, с разбитым лицом и заплывшим глазом.
– Что, черт побери, здесь происходит?
Она отперла дверь и вошла в камеру.
– Она свалилась с койки, – ответила Эрнестина Литтл.
Надзирательница подошла к лежащей Трейси и ткнула ее ногой.
– Ты! Вставай!
Трейси слышала этот голос откуда-то издалека.
Да, думала она. Я должна встать, я должна выбраться отсюда.
Но она совершенно не могла двинуться. Тело ее кричало от боли. Надзирательница схватила девушку за плечи и рывком посадила на пол.
Трейси почти пребывала в полуобморочном состоянии.
– Что случилось?
Одним глазом Трейси видела смутные очертания камеры и силуэты своих сокамерниц, ждущих, что же она ответит.
– Я… я… – Трейси пыталась говорить, но слова не шли из горла. Она снова попыталась, и какой-то глубоко сидящий древний инстинкт самосохранения заставил ее сказать:
– Я свалилась с койки.
Надзирательница отрезала:
– Ненавижу хитрые задницы, надо тебя в мусорку. Посидишь, пока не научишься вести себя.
Это было что-то вроде забвения, возвращения в чрево матери. Она была одна в темноте. В этой тесной подвальной камере совсем не было мебели, только тоненький грязный матрас, брошенный на цементный пол. Вонючая яма в полу служила туалетом.
Трейси лежала в темноте, напевая народную песенку, которой ее когда-то научил отец. Она даже не представляла, как близка была к помешательству.
Она не была уверена, где она была, но это и не имело значения. Только тупая неутихающая боль.
Я, должно быть, упала и разбилась, но мама позаботится обо мне.
Она позвала надломленным голосом:
– Мама!
Ответа не последовало, и она вновь уснула.
Она проспала около 48 часов и мучения окончательно отступили, боль заменили душевные страдания. Трейси открыла глаза. Ее окружало ничто. Было настолько темно, что она даже не видела очертаний камеры. Она, наконец, вспомнила. Они потащили ее к доктору. Она слышала его голос.
– Сломанное ребро и сломанное запястье. Мы забинтуем их… Порезы и синяки плохи, однако они залечатся. Но она потеряла ребенка…
– О, мой малыш, – заплакала Трейси. – Они убили моего ребенка.
И она зарыдала. Она оплакивала потерю ребенка, оплакивала себя, оплакивала потерю целого мира.
Трейси лежала на тонком матрасе в холодной темноте и ее переполняла такая ненависть, которая, казалось, буквально клокотала в ней. Лишь одна мысль, одно чувство жило в ее сознании – месть. Эта месть не была направлена против трех ее напарниц по камере. Они были такие же жертвы, как и она. Нет, месть для тех людей, которые сделали с ней это, тех, кто разбил ее жизнь.
Джо Романо:
– Старая леди держалась за меня. Но она утаила, что у нее есть такая красотка-дочь…
Энтони Орсатти:
– Джо Романо работает на человека по имени Энтони Орсатти. Орсатти держит в руках Новый Орлеан…
Перри Поуп:
– Признавая себя виновной, вы избежите судебного разбирательства…
Судья Генри Лоуренс:
– Следующие 15 лет вы проведете в Южной Луизианской Исправительной Колонии для женщин.
Вот они и были ее врагами. А потом был еще Чарльз, который даже не выслушал ее:
– Если тебе нужны были деньги, это скверно, ты могла обсудить это со мной. Вероятно, я никогда по-настоящему не знал тебя… Поступай с твоим ребенком, как ты считаешь нужным…
Она собиралась заставить их заплатить. Каждого. Как – она еще не знала. Но она знала, что собиралась взять реванш.
Завтра, думала она. Если наступит завтра.
Глава 7
Время потеряло свою ценность. В камере никогда не было света, поэтому не существовало разницы между днем и ночью. Она не имела представления, сколько же времени провела в этом одиночном заключении. Время от времени через маленькое отверстие в нижней части двери проталкивали холодную пищу. Но хотя у Трейси не было аппетита, она силой заставляла себя съесть каждую порцию.