Темная половина, стр. 18

Здравый смысл советовал ей уйти, уйти, пока еще есть путь назад, н этот здравый смысл всегда был очень силен в ней. Любопытство толкало ее оставаться здесь и поглядеть... и оно было еще сильнее.

Она повертела головой у входа в гостиную и сперва посмотрела направо, где стоял этот дурацкий камин и находились два окна, открывавшие обзор на Эл-стрит. Там не было больше ничего. Затем она посмотрела налево, и ее голова внезапно застыла. Казалось, ее закрепили в этом положении. Глаза Доди вытаращились.

Это оцепенение длилось секунды три, не более, но показалось ей намного дольше. И она увидела все, вплоть до мельчайших деталей; ее мозг сделал собственную фотографию того, что увидели глаза, с той же ясностью и четкостью, которую затем вскоре пытался обеспечить следственный фотограф.

Она увидела две бутылки пива «Эмстел» на кофейном столике, одну пустую, другую наполовину полную с кружочком пены, еще оставшимся на ее горлышке. Она увидела поднос с надписью «ЗЕМЛЯ ЧИКАГО» на изогнутой поверхности. Она увидела два окурка сигарет без фильтра, вдавленных посередине кристально белого подноса, хотя, как она знала, «Большой кадр» и не курил — по крайней мере сигареты. Она увидела небольшую пластиковую коробку с кнопками, лежащую между бутылками и подносом. Большинство кнопок, которыми Клоусон прикреплял на доске в кухне всякие вырезки, были рассыпаны по стеклянной поверхности кофейного столика. Она также заметила, что некоторые кнопки застряли в журнале «Пипл», том самом номере, где рассказывалась история о Таде Бомонте и Джордже Старке. Она могла увидеть мистера и миссис Бомонт, пожимающих на фотографии руки другу другу через могилу Старка, хотя с ее места они казались стоящими где-то ниже могилы. Эту историю, как говорил Фредерик Клоусон, не должны никогда напечатать. Поэтому он и надеялся стать сравнительно богатым человеком. Но он ошибался. Вообще, как выяснялось, он ошибался во всем.

Она могла видеть Фредерика Клоусона, сидящего в одном из двух кресел гостиной. Он был привязан. Он был раздет, и вся его одежда была заброшена комком под кофейный столик. Она увидела кровавую дыру в его паху. Во рту мистера «Большой кадр» торчал его же член. Убийца также вырезал язык Клоусона, прибив его на стену теми же самыми кнопками. Вся эта ужасная картина молниеносно отпечаталась в мозгу Доди. Кровь растеклась по обоям причудливыми волнами.

Убийца использовал еще одну кнопку с ярко зеленой шляпкой, чтобы приколоть вторую страницу статьи из журнала «Пипл» к груди бывшего «Большого кадра». Она не могла рассмотреть лицо Лиз Бомонт — оно было залито кровью Клоусона, не смогла увидеть женскую руку, высовывающую парочку гномов для демонстрации их улыбающемуся Таду. Она вспомнила, что это фото особенно раздражало Клоусона. — «Какая чушь! — воскликнул тогда он. — Она ненавидит домашнее хозяйство — я помню, как она заявляла об этом в интервью сразу после публикации первого романа Бомонта».

На стене поверх прибитого языка были написаны кровью при помощи пальца следующие слова:

ВОРОБЬИ ЛЕТАЮТ СНОВА

— Иисус Христос, — подумалось вдруг ей. — Ведь это же совсем как роман Джорджа Старка... то, что обычно проделывает Алексис Мэшин.

Сзади нее послышался мягкий звук, как от легкого удара.

Доди Эберхарт вскрикнула и круто обернулась. Мэшин шел к ней со своими ужасными ножницами, обагренными кровью Фредерика Клоусона. Его лицо представляло собой лишь сетку шрамов, которыми разукрасила его Нони Гриффитс в самом конце романа «Путь Мэшина» и...

Но на самом деле здесь никого не было. Просто захлопнулась дверь, и все, а это нередко случается с дверьми.

«Что же это? — снова спросили самые потаенные закоулки ее мозга, все более громким и испуганным голосом. — Надо было остаться там, на лестнице, в стороне, не открывать эту проклятую дверь — и у тебя не было бы никаких проблем. Тебе же вполне хватило бы небольшой щели у двери, чтобы позвать его, даже без крика».

Теперь ее глаза снова обратились на пивные бутылки, стоявшие на кофейном столике. Одна пустая. Другая полупустая, с еще не осевшим колечком пены внутри горлышка.

Убийца был за дверью, когда она вошла. Если бы она повернула к нему голову, она бы тотчас увидела его... и, конечно, уже была бы на том свете, как и Клоусон.

И пока она стояла там, потрясенная столь красочным зрелищем, убийца просто вышел из квартиры, закрыв дверь.

Ноги не выдержали этого напряжения, она рухнула на колени с грацией слонихи, и в такой позе очень напоминала девушку, принимающую причастие в церкви. Ее мозг исступленно прокручивал одну и ту же мысль, подобно белке, бегущей в своем колесе: «Ох, я не должна кричать, он ведь вернется, ох, я не должна кричать, он ведь вернется, я не должна кричать...»

А потом она услышала его тяжелые шаги по паркету коридора. Позднее она убедилась, что эти придурочные Шульманы снова запустили свое стерео, и она попросту приняла тяжелый звук бас-гитары за шаги убийцы, но в тот момент она готова была поклясться, что это был Алексис Мэшин и он вернулся... человек столь целеустремленный и убийственный, что даже смерть не смогла бы остановить его.

Впервые в жизни Доди Эберхарт упала в обморок.

Она очнулась минуты через три, не ранее. Ноги по-прежнему не держали ее, и потому она поползла по коридору к выходу, а волосы закрывали ее лицо. Она подумала, стоит ли открывать дверь на лестничную площадку, чтобы выглянуть туда, но не решилась сделать это. Вместо этого, она закрыла замок не все обороты, вытащила щеколду и вставила дверную цепочку в металлический паз. Проделав все это, она уселась против двери, замерев и затаившись. Она ясно сознавала, что забаррикадировалась здесь вместе с окровавленным трупом, но это было еще не так уж и плохо. Это было даже совсем не плохо, если учесть все другие альтернативы.

Мало-помалу ее силы восстанавливались, и она уже смогла твердо стоять на ногах. Она проскользнула по коридору в самый его конец и добралась до кухни, где стоял телефон. Она старалась не смотреть на гостиную, где находилось то, что осталось от мистера Большой кадр, хотя это и было ненужным занятием: она надолго запомнила до мельчайших подробностей всю эту жуткую картину. Она вызвала полицию и, когда она прибыла, никого не впустила до тех пор, пока не было просунуто под дверь служебное удостоверение одного из полисменов.

— Как зовут вашу жену? — спросила она копа, чье имя на ламинированном картоне было обозначено как Чарльз Ф. Туми-младший. Ее голос звучал визгливо и трепетно, совсем не так, как обычно. Близкие друзья (если бы они имелись у нее) ни за что не узнали бы этот голос.

— Стефани, мэм, — терпеливо ответил из-за двери допрашиваемый полисмен.

— Я могу позвонить и проверить это в вашем участке, вы это знаете! — почти истерически провизжала она.

— Я знаю это, миссис Эберхарт, — согласился голос, — но не будет ли вам чуточку спокойнее, если вы просто впустите нас, как вы полагаете?

А поскольку она еще столь же легко узнавала голос копа, как легко почуяла Запах Беды, она не колеблясь открыла дверь и позволила войти Туми с коллегой. Когда они присоединились к ней, Доди сделала то, чего с ней никогда ранее не случалось: она истерично разрыдалась.

7. ДЕЛО ПОЛИЦИИ

Тад сидел наверху в кабинете и писал, когда появилась полиция.

Лиз читала книгу в гостиной, а Уильям и Уэнди возились в детском манеже, каждый на выбранной им стороне. Она подошла к двери и выглянула в одно из узких декоративных окон рядом с дверью, перед тем как открыть ее. Эта привычка появилась у нее после того, что было шутливо названо «дебютом» Тада в журнале «Пипл». Слишком много визитеров — любопытствующих зевак, как из соседних мест, так и из самого этого городка и даже несколько человек совсем издалека (это были ярые поклонники Старка) требовали этой меры предосторожности, чтобы не превратить их дом в проходной двор. Тад называл это «синдромом глазения на живых крокодилов» и сказал, что синдром должен исчезнуть через неделю-другую. Лиз надеялась, что он будет прав. Она все время опасалась, как бы кто из визитеров не оказался сумасшедшим охотником на крокодилов, того самого сорта, что и убийца Джона Леннона, а потому сперва рассматривала всех посетителей через боковое окошко. Она не была уверена, что распознает настоящего сумасшедшего, если увидит его, но она, по крайней мере, обеспечит Таду покой в те два часа по утрам, когда он работал. После этого утреннего бдения он сам ходил открывать дверь, обычно глядя на нее, как виноватый мальчуган, и она не знала, как реагировать на этот взгляд.