Противостояние. Армагеддон, стр. 25
— Вы слышите меня, Лайон?
— Слышим, база Блу.
— Троя, — сказал Старки решительно. — Повторите, Лайон: Троя.
Молчание. Отдаленный треск помех. Старки вспомнил о тех телефонах, которые они делали в детстве: две консервных банки и двадцать ярдов вощеной бечевки.
— Повторяю…
— О Господи! — раздалось из Сайп Спрингса.
— Повтори, сынок, — сказал Старки.
— Т-т-троя, — сказал голос. Потом, более уверенно: — Троя.
— Очень хорошо, — сказал Старки. — Благослови тебя Бог, сынок. Отбой.
— И вас, сэр. Отбой.
За щелчком последовали сильные помехи, потом снова щелчок, молчание, и голос Лена Крейтона.
— Билли?
— Да, Лен.
— Я слышал весь разговор.
— Прекрасно, Лен, — сказал устало Старки. — Ты можешь доложить об этом в какой угодно форме.
— Ты не понял. Билли, — сказал Лен. — Ты поступил правильно. Думаешь, я не понимаю этого?
Старки позволил глазам закрыться. На мгновение все замечательные «отрубоны» перестали действовать.
— Благослови и тебя Бог, Лен, — сказал он еле слышно. Он отключил переговорное устройство и занял свою привычную позицию перед монитором 2. Через некоторое время он вновь почувствовал себя вполне сносно.
Если поехать на юг от Сайп Спрингса по шоссе N36, то за день можно добраться до Хьюстона. По дороге неслась машина — старый «Понтиак», выжимавший восемьдесят миль в час. Машина поднялась на холм. Внизу дорогу перегораживал «Форд», что чуть не привело к катастрофе.
Водитель, тридцатишестилетний репортер хьюстонской ежедневной газеты, нажал на тормоза.
— Боже мой! — завопил фотограф, сидевший рядом с водителем. Он уронил фотоаппарат на пол и ухватился за ремень безопасности.
Голубой дымок вырвался из-под шин. Радио продолжало орать:
Крошка, поймешь ли ты своего парня?
Он — парень что надо.
Он парень шикарный.
Крошка, поймешь ли ты своего парня?
«Понтиак» наконец-то остановился. Водитель облегченно вздохнул и разразился приступом кашля. Им начал овладевал гнев. Он вышел из машины и, сжав кулаки, направился к двум молодым людям, стоявшим за «Фордом».
— Ага, раздолбай! — закричал он. — Вы нас чуть на хрен не угробили, и я хочу…
Четыре года он прослужил в армии. Добровольцем. Ему как раз хватило времени на то, чтобы определить тип винтовок, которые они доставали из багажника «Форда». Он ошеломленно остановился под палящим техасским солнцем и намочил свои штаны.
Он начал кричать и мысленно повернулся и побежал обратно к «Понтиаку», но ноги его не сдвинулись с места. Пули вырвали бесформенные куски мяса у него из груди и мошонки. Он упал на колени, немо протягивая руки в жесте пощады. Следующая пуля попала ему в лоб над правым глазом и снесла ему полголовы.
Фотограф, сползший с сиденья, был не в состоянии понять, что же происходит, до тех пор, пока двое молодых людей не переступили через тело репортера и не направились к нему с винтовками наперевес. Он успел завести мотор и тронуться, прежде чем они начали стрелять. Прострелив обе задние шины, молодые люди бросились к своему «Форду», номер которого числился в списке военных средств передвижения Пентагона, и, развернувшись, ринулись за «Понтиаком». «Форд» резко подскочил, когда они переезжали тело репортера. Сержант, сидевший рядом с водителем, испуганно чихнул, брызнув слюной на ветровое стекло.
Фотограф начал плакать, заметив в зеркале заднего вида увеличивающийся силуэт «Форда». Он утопил педаль газа до предела, но «Понтиак» с пробитыми шинами не выжимал больше сорока. По радио Ларри Андервуда сменила Мадонна. Мадонна утверждала, что она девчонка что надо.
«Форд» обогнал «Понтиак» и притормозил. Раздался визг раздираемого металла. Фотограф ударился о рулевую колонку, и кровь хлынула у него из носа. Он соскользнул с сиденья и, извернувшись, выскочил из правой двери. Он выбежал на обочину и спрыгнул с откоса. Перед ним оказалось ограждение из колючей проволоки, и он попытался его перепрыгнуть. «Я смогу убежать, — подумал он. — Я могу бежать вечно».
Он приземлился на другой стороне с ногой, запутавшейся в проволоке. Он все еще пытался отцепить брюки, когда двое молодых людей сошли с обочины с винтовками наперевес.
— За что? — попытался он спросить у них, но из его горла раздался лишь тихий и беспомощный птичий вскрик.
По официальным сообщениям, ничего тревожного в Сайп Спрингсе, штат Техас, в тот день не произошло.
17
Не успел Ник открыть дверь, отделявшую кабинет шерифа Бейкера от тюремных камер, как на него посыпался град угроз и насмешек. Винсент Хоган и Билли Уорнер сидели в двух камерах слева, Майк Чайлдрес занимал одну из камер справа. Еще одна камера пустовала, а пустовала она потому, что Рэю Буту, человеку с рубиновым перстнем, удалось сбежать.
— Эй, мудозвон! — позвал Чайлдрес. — Чертов мудозвон! Что с тобой будет, когда мы выйдем отсюда? А? Ты подумал об этом?
— Я лично отрежу ему яйца и засуну их в глотку так, чтобы он задохнулся, — сказал Билли Уорнер.
Только Винс Хоган не участвовал в этих упражнениях в красноречии. Утром шериф Бейкер насел на него, и он раскололся. Теперь все они сидели в камерах в ожидании суда. Бейкер сказал Нику, что он сможет получить обвинительный акт на этих ребят, но когда дело дойдет до суда присяжных, то показаниям Ника будут противостоять показаниях всех троих — или четверых, если они поймают Рэя Бута.
За последнее время Ник проникся к Бейкеру глубоким уважением. И не потому, что шериф арестовал людей, избивших и ограбивших Ника. Упрятав троицу за решетку, шериф, похоже, подхвативший сильную простуду, был вынужден уйти домой и оставил заключенных на попечение Ника. Через полчаса в тюрьме появился любопытный прыщавый мальчишка с тремя подносами, на которых стоял обед для арестованных. Ник жестом показал ему поставить подносы на койку и, взяв листок бумаги, написал: «Это оплачено?»
Мальчишка изучил записку со вниманием новичка-студента, взявшегося за «Моби Дика».
— Конечно, — сказал он. — У шерифа есть свой счет. Скажи, ты действительно не можешь говорить?
Ник кивнул.
— Хреновое дело, — сказал мальчишка и быстро ретировался, словно боялся, что немота заразна.
Ник отнес подносы к камерам и пропихнул их арестованным с помощью щетки. Вернувшись в кабинет, он вспомнил о том, что Бейкер попросил его вкратце изложить свою биографию. Он сел за письменный стол, положил в центре его блокнот, помедлил секунду и вывел наверху страницы:
Ник Андрос История Жизни
Он прервался, слегка улыбаясь. После небольшой паузы он снова начал писать:
«Я родился в Каслине, штат Небраска, 14 ноября 1968 года. Мой отец был фермером. Он и моя мама всегда жили на краю разорения. Они были должны трем разным банкам. Моя мать была уже шесть месяцев беременная мной, и отец решил отвезти ее к городскому доктору. Грузовик потерял управление и они заехали в кювет. У моего отца случился сердечный приступ, и он умер.
Тем не менее, спустя три месяца мать родила меня таким, какой я есть. Для нее это был тяжелый удар, особенно после потери мужа.
Она маялась с фермой до 1973 года, после чего ферма была конфискована в счет уплаты долгов. Родственников у нее не было, но она написала друзьям в Биг Спрингс, и кто-то из них нашел ей работу в булочной. Мы прожили там до 1977 года, когда она погибла в результате несчастного случая. Человек на мотоцикле сбил ее, когда она возвращалась домой после работы. В этом даже не было его вины, только невезение — у него отказали тормоза. Он даже не превысил скорость. Баптистская церковь похоронила мою маму за свой счет. Та же самая церковь послала меня в приют для сирот в Де Муан. Церкви всех вероисповеданий перечисляют средства в фонд этого приюта. Там я научился читать и писать…»
Здесь он остановился. Рука его заболела от долгого писания, но прервался он не по этой причине. Ему было трудно снова воскрешать все эти события в памяти. Он перечел последнюю строчку. «Там я научился читать и писать». Но это было не так-то просто. Он жил в безмолвном мире. Речь была для него танцем губ, зубов, языка. Только в четыре года он понял, что такое слово. Только в шесть лет он понял, что высокие зеленые штуки называются деревьями. Он хотел знать имена вещей, но не мог о них спросить.