Комната страха, стр. 46

А пока нужно быть крайне осторожными. Если взбредет в голову господину Ольгину и на нас измыслить покушение, то угадать, где, когда и какое, почти невозможно.

36

Мы с маменькой вернулись домой и застали у нас гостя. Дедушку Алексея, того самого эвенкийского шамана, о котором накануне вспоминал Петя, а сегодня и я сама. Как я обрадовалась, и передать невозможно!

Дедушка Алексей заметно изменился. Нет, лицом он был прежним: множество морщинок, седые стриженные «под горшок» [57] волосы и все такая же седая негустая борода. По-прежнему молодые блестящие глаза, из-за некоторой их узости всегда кажется, что шаман смотрит на вас с хитрым прищуром. Впрочем, он и в самом деле любил смотреть на людей с хитринкой.

И двигался он, как и в прошлом году, совсем как молодой. Но зато одет был не в прежние эвенкийские меховые одежды, а вполне по-современному: в брючную пару и рубаху. Разве что галстука недоставало, а то вполне сошел бы за… скажем, акушера.

– Как же вы угадали с приездом! – воскликнула я. – Мы здесь всего на две недели, и вы как раз!

– Знал, что приедете, – коротко ответил Алексей Тывгунаевич.

– Не иначе колдовство? – спросила Мария Степановна и даже перекрестилась.

– Колдовство, – согласился шаман. – Телеграмма называется. Ваша сестра прислал.

Все засмеялись и потребовали от меня разъяснений насчет сестры. Пришлось рассказать, как год тому назад Петя переодевался девицей и в таком виде познакомился с дедушкой Алексеем.

– А где же ваши олени?

– Дома оставил. Поездом ехал. Быстрее вышло. Удобно, только мне душно было.

– Вы совсем современным человеком стали.

– Положено мне. Мы артель сбили, меня старшим поставили. Теперь купец Пушников прямо ко мне присылает приказчиков за пушниной. Хорошую цену дает.

– Так, может, вы и в театр пойдете? У нас сегодня последнее представление.

– Пойду. Если не один. Один боюсь.

– Так просите Марию Степановну и Пелагею. Мне кажется, что они и второй раз не прочь посмотреть.

– А что? – откликнулась наша хозяйка. – Сходим, сами удовольствие получим и гостя уважим. Только вы, Дарья Владимировна, на него повлияйте. Он опять-снова подарков гору привез, нельзя же так!

– Отчего нельзя? – спросил эвенк.

– Избалуете нас!

– Не избалую. Но за разговором слегка забыл. У меня для внучки и ее матери тоже подарки привезены.

– Ой! И я забыла. Мы же вам с Авуль [58] из Москвы подарки привезли! Не знали, как правильнее поступить: здесь оставить, чтобы вашего приезда дожидались, или с оказией [59] передать. Но раз вы здесь!

Я залезла в наш опустевший чемодан с привезенными подарками и достала из него коробку с граммофонными пластинками для Насти-Авуль и футляр с роскошной трубкой, купленной еще в Англии, для самого Алексея Тывгунаевича и несколько пачек наилучшего голландского табака. Пока доставала да возвращалась, и для меня подарок дедушка Алексей извлек из своего багажа. Багаж у него в этот раз состоял из кожаной большой сумки, расшитой орнаментом, и замечательного английского чемодана. Ну, очень современным человеком стал наш шаман.

А подарки были такими: вырезанные из моржового зуба белая медведица с двумя медвежатами, еще одна фигурка, изображающая медведя бурого, три деревянные чаши, украшенные вставками из кости, и связка соболей. Маменька от такого богатства даже слегка растерялась, но спорить не стала, поняла, что отказом можно и обидеть.

– Вот я о том и говорю, – вздохнула Мария Степановна. – Он ведь и нас шкурками одарил. А еще вон какие подсвечники. Тонкая работа!

Подсвечники, также вырезанные из кости, были и впрямь весьма тонкой работы.

Вечером был последний маменькин спектакль в Томске! Публика о том прекрасно знала, она всегда все знает, даже когда об этом в театре молчат. Народу было… в общем, в порядке исключения молодежи было разрешено и на ступеньках размещаться.

Петя во второй раз тайно проник за кулисы и весь спектакль провел рядом со мной.

Все вышло чудесно. Даже то, что у Александра Александровича усы отвалились, было чудесным. Произошло это в первом акте. Пока Петручио разговаривал с отцом Катарины, все было нормально. Но едва началась его сцена с Катариной, как усы отклеились. И не просто с краю стали отставать, а как-то сразу и целиком – раз, и свалились на сцену. Публика притихла. Зато маменька, то есть Катарина, пришла в неописуемый восторг.

– Кичитесь мужеством, не в силах уберечь усы! – воскликнула она словами, которых в ее роли не было, и повалилась на кресло, засучив ногами от восторга. – Быть может, и остальное у вас отвалится, лишь тронуть?

Публика взвыла от хохота и взорвалась аплодисментами. Что дало возможность исполнителю роли Петручио прийти в себя и придумать достойный ответ на реплику.

– Их в споре проиграл, – небрежно произнес он.

– Но не отдали проигрыш, как скряга!

– Спор был, что сбрею их. Я сбрил, но приберег для вас. Таких подарков не дарил никто невесте!

Тут маменька благополучно ввернула нужную реплику, и спектакль продолжился в соответствии с замыслом сочинителя. Правда, по окончании сцены аплодисменты не утихали очень долго.

После антракта господин Корсаков вышел уже с приклеенными усами, но другими, куда менее пышными, словно только начал их отращивать.

Очень многое из такого рода происшествий на сцене удавалось впоследствии выдать за выдуманный специально трюк. В этот раз, по прошествии нескольких спектаклей, да при условии, что многие пришли не в первый раз, так повернуть дело было бы невозможно. Но зрители, даже сообразив, что произошла досадная накладка, все равно были в восторге от того, как ловко актеры вывернулись из щекотливого положения.

На этот раз после постановки пьесы был еще и дивертисмент [60]. Притом составленный из новых номеров, а не тех, что были показаны раньше в дворянском собрании и других местах. Я со своими расследованиями умудрилась прозевать всю работу над этими номерами. И маменька мне ни о чем не говорила, наверное, давала возможность побольше побыть с Петей.

А завершилось все тем, что маменьку засыпали подарками, как после бенефиса. В том числе очень дорогими. Впрочем, и всем остальным артистам кое-что перепало.

– Господа! Опять портсигар, у меня их могло бы скопиться две сотни! – со смехом говорил за кулисами Александр Александрович, несомненно, пребывавший от дорогого подарка в хорошем настроении.

– Ты, Саша, лучше скажи, как у тебя этакое безобразие с усами вышло? – спросила Екатерина Дмитриевна, подходя к мужу. – Подарками хвастать дело простое, а вот объяснить свой промах…

– Ну, виноват! Перепутал склянки, вместо клея, кажется, маслом намазал. Но какова Ирина Афанасьевна! Как она меня ловко поддела. Я, право слово, смутился самым настоящим образом.

– Тем не менее, вывернулись блестяще, – похвалила его маменька. – Господа! Поверьте, я просто счастлива, что папенька уговорил меня поехать сюда и сыграть с вами. Это величайшее удовольствие, которое я получала в своей сценической жизни!

– Ура Афанасию Николаевичу! – закричал господин Тихомиров, и все подхватили это «ура». – Ура Ирине Афанасьевне!

– Что за шум? – спросил, появляясь за кулисами, господин Алексей Евграфович Кухтерин [61]. – Я слышал крики ура?

– Верно.

– Слабовато кричите, господа лицедеи! Приглашаю вас пройти в фойе на фуршет. Вот там вы услышите, как нужно кричать ура. Признательная вам публика ожидает вас, чтобы воздать благодарности и выразить восхищение.

37

Погода испортилась еще накануне, но после столь трогательного, шумного и пышного прощания в театре мы этого даже и не заметили. Но утром выглянуть в окно стало невозможно, его сплошь затянуло ледяными узорами. Я по прошлогоднему опыту знала, что, когда вот так затягивает окна льдом, на улице никак не меньше тридцати пяти градусов по Реомюру [62].