Комната страха, стр. 27

– Да и я вас не поприветствовал, – сказал следователь, выходя из-за едва приоткрытой двери и закрывая ее плотно за своей спиной. – Здравствуйте, сударыня. Здравствуйте, сударь. А сейчас извольте очень кратко сообщить мне цель вашего визита.

– Кратко не получится, – сказала я.

– Но вы попробуйте.

– Мы шли испросить разрешения Светланы Андреевны на посещение ее флигеля.

– Да зачем вам это? – удивился Дмитрий Сергеевич и тут же улыбнулся. – Да уж, полагаю, что следом за каждым вашим кратким ответом у меня станет возникать новый вопрос. Хорошо, отложим это. Проводите барышню и господина к выходу, господин Уваров.

Провожатый, в котором нужно было бы давно распознать полицейского в штатском, шагнул к нам.

– Дмитрий Сергеевич! Во сколько убили госпожу Козловскую? – спросила я, прежде чем уйти. Спросила с надеждой, которой, по сути, и не было уже, что ответят мне удивлением, мол, случилась обычная кража или иное простое происшествие, требующее присутствия полиции.

Следователь вскинул брови, но изумление тут же сошло с его лица.

– Ну да, чему я удивляюсь! – сказал он, доставая часы. – Не более двух с половиной часов тому назад.

– То есть тело обнаружили спустя не более часа после смерти? – задала я еще один вопрос, воспользовавшись тем, что нас не прогоняют слишком поспешно.

– Так и есть, пожалуй. Мы сами здесь уже около часа находимся. А сообщение к нам поступило минут за пятнадцать до нашего прибытия. Много у вас еще вопросов? А то, как мне кажется, дело это не по вашей, так сказать, части. Нет ничего таинственного, заурядный удар ножом.

– Так и нет ничего необычного? – удивилась я.

Дмитрий Сергеевич вздохнул, в задумчивости потер висок.

– Ладно, Даша. Я уже понял, что к вам с Петром Александровичем придется в самом скором времени обращаться за разъяснениями, что без них мы не обойдемся. А вам не терпится взглянуть за эту дверь.

Следователь подумал еще секунду и развел руками, мол, ничего не поделаешь.

– Все равно придется вам обо всем рассказывать, так не проще ли дать посмотреть и послушать. Входите.

За порогом ничего страшного и ужасного не оказалось. Просторная, по меркам гостиниц, гостиная на два окна, двери, ведущие в спальню, а из нее, насколько мне было известно, и в ванную. Высокие потолки, электрическая люстра. Дорогая мебель. Но первое, что бросалось в глаза, – портрет Светланы Андреевны. Тот самый, что мы видели два дня тому назад. Он и загораживал диван, на котором лежало ее тело, укрытое простыней.

В воздухе пахло красками и табаком. Судя по пепельнице с окурками дамских папирос, курила сама госпожа Козловская.

Какой-то человек кисточкой водил по чашкам, что стояли на небольшом столике между двумя креслами в углу комнаты. Наверное, это был дактилоскопист, и занимался он тем, что снимал с предметов отпечатки пальцев. Я об этом слышала и читала множество раз, но увидела впервые. Впрочем, ничего увлекательного в этой работе не было. И я вновь посмотрела на портрет.

Да уж! Про то, что он первым бросался в глаза, я сказала. А вот то, что на нем было нарисовано, отчего-то сразу в них не бросилось. В сравнении с прошлым разом портрет изменился не сильно, но стал выглядеть отталкивающе. В груди Светланы Андреевны торчал нож, из-под ножа стекал ручеек крови. Но это было пускай совершенно неожиданно, более чем неподходяще для портрета, но все равно не самым неприятным. Лицо, а точнее рот на нем, вот что делало картину омерзительной! Насколько помнится, губы Светланы Андреевны были сложены в томной улыбке. А сейчас губ не было! Словно их ножом отрезали, обнажив зубы и десны. Я заставила себя подойти на полшага ближе, чтобы все это лучше рассмотреть. Нож в груди, кровь под ним и зубы были нарисованы небрежно, крупными мазками, и едва встанешь близко, становится не сразу и понятно, что нарисовано. А шагнешь на шаг назад, и видится ужасный оскал. Кому-то вновь захотелось сильно напугать… но вот кого? Не покойницу же! Полицию? Вряд ли! Они и не такое видели. Нас? Да мы по чистой случайности все видим. Горничную, если войдет? Зачем?!

Я еще раз посмотрела на картину. Бороздки, проделанные на лице «слезинками» из чего-то очень едкого, исчезли. Наверное, художник успел это исправить. Я попыталась поискать еще какие-то отличия, но так и не нашла. Хотя мне казалось, что что-то я упустила.

– Что скажете? – спросил Дмитрий Сергеевич.

– Боюсь только то, что вы видите сами, – ответила я. – Что орудие убийства и вот этот ужасный оскал нарисованы самыми последними на этом портрете. Дмитрий Сергеевич, а он… насколько соответствует…

– Картине преступления? По счастью, лишь частично. Нож обнаружен в теле примерно в том положении, как на портрете. А вот лицо оставлено в нормальном состоянии.

В дверь постучали.

– Господин следователь! Там за телом прибыли.

– Пусть входят.

Вошли два человека с носилками, ловко переложили тело с дивана и почти легко подняли свою ношу.

– Что-то вы не высказали желания осмотреть труп! – ернически произнес судебный следователь.

– Вы его осматривали, и этого более чем достаточно, – серьезно сказала я. – Мы вас подменять не собираемся.

– И на том спасибо! – засмеялся Дмитрий Сергеевич. – За что все вас и полюбили, что пустого любопытства не проявляете. Если о чем спрашиваете или показать просите, всегда в том резон имеется. Но все равно, не дело это для юной девушки!

– Неужели от Дарьи Владимировны пользы не было? – спросил Петя.

– Была, и немалая. Но я все равно не рад, что она, да и вы этим занимаетесь. Пусть без вашего участия несколько важных дел либо очень долго не были бы раскрыты, либо так и остались бы не раскрытыми. Но раз вы здесь, то хочу пока задать вопрос: что вы думаете об этом портрете?

– Петр Александрович в живописи разбирается лучше меня, – сказала я.

– Ужасный портрет, – не задумываясь, произнес Петя и смущенно улыбнулся, догадавшись, насколько в данных обстоятельствах эта фраза двусмысленна. – Я не о том, что он испорчен. Он изначально был ужасен и безвкусен.

– Но как мне показалось, написано все старательно и аккуратно?

– Единственное достоинство. Композиция неверная, перспектива нарушена. Поза и одеяния вычурны. Даже сходства почти и нет. Вернее, сейчас его вовсе нет, а прежде почти не было, не всякий бы узнал, с кого художник писал.

– Ладно. Поверю вашей оценке. А что можете сказать касательно пририсованных частей?

– Э, а что вас интересует?

– Все!

– Ну… художник, который писал портрет, работал очень тонкими мазками, весьма аккуратно прорисовывал каждую деталь. Здесь же все грубо и наспех. Да это вы и сами прекрасно видите.

– Вижу, но и ваше мнение мне важно. Не попробуете оценить, как давно эта мазня на холсте появилась?

– Я почти и не рисовал… не писал маслом. Чуть попробовал и забросил. Но следуя простой логике, можно сказать… могу я прикоснуться?

– Уже можно.

Петя коснулся пальцами нескольких мест на портрете.

– Не могу сказать с полной уверенностью, но это можно спросить у художника. Про то, что именно он сегодня рисовал. То есть писал. Но вот здесь краска выглядит чуть более свежей, при этом высохла уже. А все эти добавления липнут к пальцам. Только это ничего не означает! И мазки здесь чуть жирнее, значит сохнуть должны несколько дольше. А еще неизвестно, не добавлялось ли в краску лишнее репейное масло именно для этих мазков.

– То есть вы затрудняетесь?

– Затрудняюсь, но рискну сказать, что нож и зубы нарисовали спустя примерно полчаса после того, как была прекращена работа над портретом. В Томске вам точнее вряд ли кто скажет, нет у нас очень уж опытных художников.

– Тут вы правы. Знаю, что нет таких, и догадываюсь, что больше и точнее вашего они не скажут. Да и время уйдет, все окончательно высохнет.

20

В дверь постучали. Дмитрий Сергеевич вновь подошел и приоткрыл ее сам.