Под знаком розы и креста, стр. 8

Я попыталась выспросить побольше о склонностях господина Пискарева к мистицизму и символам, но Михаил, к искреннему своему удивлению, ничего толком сказать не смог. Вроде разговоры на эту тему заходили часто, но ничего существенного, как выяснилось сейчас, в них сказано не было. Ну, выказывал его приятель познания в спиритизме [23] и оккультизме [24]. О масонах, ордене мартинистов и розенкрейцерах [25] мог разглагольствовать, но все это вроде бы носило умозрительный характер. Или чего-то Валентин Пискарев не договаривал. Были у него и соответствующие книги, тот же Папюс [26] и другие. А еще были некоторые предметы. В частности, кинжал масонский с их символами на рукояти. Михаил стал спрашивать, откуда, но Валентин ответил, что купил, что это вообще подделка, и тут же подарил кинжал Михаилу.

Рассказывая об этом, Михаил схватился за голову: а вдруг убийства были совершены именно тем кинжалом? Ведь он валялся у него в комнате… где точно – и не упомнить.

Позавчера вечером Михаил пришел к Валентину, и они проговорили до утра. А после ухода от приятеля на Михаила и обрушились все несчастья и обвинения в двух убийствах.

– Вот и все, что знаю, – закончила я рассказ.

– Не очень много, как я понимаю? – сказала маменька. – Ты веришь нашему поэту?

– Верю, – уверенно ответила я. – Случись одно убийство, еще могла бы начать сомневаться, а в данных обстоятельствах никаких сомнений у меня нет. Ну и главное – для чего ему было все это мне рассказывать, если это неправда?

– В надежде, что ты обнаружишь доказательства… Ох, и вправду глупо! Если он надеется, что ты способна ему помочь, то говорит правду. А если это ложь, так ты единственное, что сможешь сделать – найти доказательства его вины. И зачем ему это нужно?

Мы помолчали.

– Господи, Дашенька, у меня от одного этого умозаключения – врет или не врет – в голове все спуталось. Как же ты собираешься Михаилу помочь?

– Пока не знаю. Слишком многое неизвестно. Ни время смертей, ни показания дворников, соседей, прислуги. Даже про орудия убийства нам ничего не известно.

– Ты так спокойно говоришь о таких страшных вещах…

– Как сказал Иван Порфирьевич [27], раз уж стали известны столь страшные факты, нужно забыть, что они страшные, и смотреть на них как на любые прочие факты. Иначе, кроме страхов, ничего не останется, и все мысли перепутаются.

– Ну хорошо. Мне, конечно, уже страшно. И за этого милого Михаила страшно. И за тебя. Хотя совершенно не представляю, что может такого случиться страшного с тобой, если ты просто станешь собирать воедино факты, как ты их называешь, и пытаться сложить из них настоящую картину, а не то, что надумали в полиции.

– Вот именно, ничего страшного мне грозить не может. Я для начала напишу письмо Пете, попрошу его подумать вместе со мной и заодно узнать что-то о жизни Валентина Пискарева в Томске.

– И что потом?

– Думаю, адвокат Михаила сумеет узнать то, что мне кажется важным, и фактов станет больше. После этого можно и думать начинать.

– Клара Карловна в гости звала.

– На журфикс?

– Нет, на именины Гриши, хоть он сам и на Тихом океане.

– Вот и замечательно. Михаил назвал мне некоторых из их общих с Валентином знакомых и пару фамилий людей, о которых слышал от него. Может, Клара Карловна что-то про них знает.

– Даша! Неужели ты полагаешь, что такие разговоры возможно заводить, празднуя именины?

– Нельзя, конечно. Но тетю Клару я все равно расспрошу. Я же не стану говорить про убийства. Просто поинтересуюсь разными людьми, уж, наверное, кто-то из них ей знаком.

8

Письмо Пете я написала тем же вечером. Очень длинное письмо получилось. Мало того, что я как можно подробнее описала все печальные для Михаила, но по-своему все же увлекательные события, мне захотелось написать еще о многом.

Вот обо всем этом многом я и написала. И по окончании занятий в гимназии понесла отправлять увесистое письмо на почту. И тут вспомнила, что письмо будет идти целую неделю, а то и много дольше, и что Пете для наведения справок о Валентине Пискареве понадобится несколько дней и что ответное письмо тоже доберется до меня только через целую неделю. А как скоро будут развиваться события с Михаилом Пушкиным? Вот то-то и оно, что мне это неизвестно. Может, промедление окажется смерти подобным. Так что помимо письма я еще и телеграмму отправила. Три раза переписывала. В первый раз получилось длинно, во второй – еще длиннее, а все равно всего нужного не сказала. Махнула на подробности рукой и написала: «По возможности срочно наведите справки об убитом в Москве Валентине Петровиче Пискареве, студенте юридического факультета, находившемся в отпуске по семейным обстоятельствам. Подробности в письме. Скучаю. Даша». Кто-кто, а Петя все поймет правильно. Тем более что и опыт ведения сыска по переписке у нас с ним имеется серьезный, Петя очень здорово помог разобраться в том убийстве банкира, что случилось в вагоне транссибирского экспресса, хоть и узнавал обо всем лишь из моих коротеньких телеграмм.

9

Месье Дешан уже ушел, а я все вертелась перед зеркалом в гимнастической комнате, пыталась освоить то сложное сочетание движений, что мне сегодня показал учитель.

– Дарья Владимировна, там к вам гимназист пришел, – доложила горничная.

– Хорошо, Наташа, я сейчас выйду. Проводи господина гимназиста в гостиную.

И побежала переодеваться и умываться, нельзя же к гостю выходить в таком взъерошенном виде. Так что только входя в гостиную и начала соображать, что никакого гимназиста я не жду, что старых знакомств среди учащихся гимназий у меня не было, а новых завести я еще не успела.

Гимназист оказался не гимназистом, а реалистом [28], что, впрочем, особой роли не играло. Выглядел он лет на двенадцать, но мне показалось, что ему тринадцать, а то и четырнадцать. Был он невысок ростом, коротко, под ежик, стрижен, облачен, как и положено, в черную гимнастерку с серебряными пуговицами и опоясан кожаным кушаком с буковками «2 М. Р. У.» на бляхе. На левой скуле была заметна незажившая ссадина.

Завидев меня, мальчишка встал, вежливо поклонился и сказал без тени смущения:

– Вы, стало быть, будете Дарья Владимировна Бестужева? Так у меня к вам записка и на словах велено передать.

И вручил мне записку, сложенный надвое лист, на котором сверху было написано «Ее светлости, графине Бестужевой Д. В.» и наш адрес.

– Действительно мне, – чуть удивилась я и, развернув листок, принялась читать:

«Даша! Не удивляйтесь адресу и тому, как я вас поименовал, это я специально этак официально, чтобы Степан понял, с кем имеет дело, и вел себя соответственно, а то с него станется… Впрочем, вы сами поймете о нем все, что нужно, если сочтете нелишним побеседовать. А я вам пишу накоротке, так как уже собрался идти в тюрьму. То есть в полицию для начала, в тюрьму уж пусть они меня сами везут.

Михаил Пушкин.

P. S. Совершенно растерян и не написал главного. Вы спрашивали, есть ли у меня кто, к кому возможно за помощью обратиться и не нарваться на отказ. Так вот податель этого письма и есть таковой человек. Вы с ним побеседуйте и тогда уж решайте – выжил я из ума, доверяясь мальчишке, или от него может толк быть.

Михаил.

P. P. S. Осип Иванович Широков, о котором я вам говорил, согласился стать моим защитником. Ваше предложение самим явиться в полицию и потребовать предъявления обвинения он тоже одобрил. Вот мы с ним и отправляемся.

Михаил».

Дочитав послание стоя, я наконец присела на край дивана и пригласила сесть Степана.