Под знаком розы и креста, стр. 35

Кто мог войти беспрепятственно и безбоязненно? Только свои. Ключи от черного входа есть у любой прислуги. Думается, что при нужде именно прислуге проще всего сделать ключ и от задних ворот, если их вдруг нет изначально.

И двери все были заперты! То есть вор, конечно, мог совершить глупость или ошибку, нарваться на не спящую хозяйку, да и убить мог. Но, убегая, запереть за собой двери? Это уж чересчур! Нет, не чересчур. Если бы все было тихо, то он бы и двери запер, чтобы подольше не обнаружили тело. Но были шум и крики, следовательно, запирать двери уже не имело смысла.

Это что же получается? Кто-то из своих причастен к смерти тетушки Михаила? Его самого там не было. Точнее, он так говорит, и я ему верю. Сын и вовсе находился в Сибири. Остается прислуга. Горничная Елизавета или кухарка. Кого одна из них привела среди ночи и, главное, зачем?

Вот! Зачем! Я же ни на секунду не задумывалась, ради чего может быть совершено преступление. Точнее, я без всяких тому доказательств полагала его случайным. Но зачем-то того человека – мужской голос слышали соседи – привели ночью?

И еще одну сверхважную вещь я упустила из виду. Я ничего не знаю о прошлом Людмилы Станиславовны. А вдруг этот человек, что пришел ночью, из ее прошлого?

Я написала: «Просить О. И. узнать о прошлом Л. С.» И почти автоматически приписала: «И Елизаветы».

Я поискала ошибки в своих рассуждениях. Само собой, любое из них можно было оспорить. Но доказательств тому, что так не могло быть в принципе, я не нашла. Вот и получалось, что, скорее всего, без определенного, заранее обдуманного плана прислуга привела ночью в квартиру Людмилы Станиславовны мужчину. Либо, что менее вероятно, мужчина сумел прийти сам, потому что имел свои ключи и был не чужим человеком. У него с хозяйкой произошла ссора с шумом и криками. Он схватился за нож или, очень может быть, за кинжал, подаренный Михаилу. В ужасе от содеянного бежал. А уж прислуга, чтобы не оказаться замешанной в столь страшное преступление, постаралась, чтобы обо всем узнали попозже, и ушла, заперев все двери. Может, именно она и кинжал выбросила.

Если найти подходящий мотив для визита среди ночи, то все встанет на свои места. Но с мотивом слишком непросто. Трудно пока обстоят дела с определением мотива. Даже самый прямолинейный из мотивов, связанный с наследством, неясен. Где завещание, что в нем написано, есть ли оно вообще – ну ничего не известно. Даже каково наследство, большое оно или незначительное.

А вот мотив для преступления в доме Пискарева, пожалуй, что напрашивается. Преступнику там, судя по всему, было важно, чтобы про убийство узнали побыстрее и что оно совершено этим странным кинжалом не просто так. Что это месть или наказание, свершенное тайным братством Розы и Креста! Хотя и тут возникает очень много вопросов.

Я не полагала себя умнее полиции. Раз мне все это в голову пришло, то и они легче легкого могли все это сообразить. На что я очень наделась. Но у них в руках был Михаил, которому я верила, а они – нет. А это очень большой соблазн – исходить в действиях и выводах из его вины.

Вот и все, до чего я додумалась.

И раз уж села думать, придумала еще и как правильно поручить мальчишкам розыск кинжала. Нет, он, вероятнее всего, выброшен где-то далеко, очень может быть, что на дно реки. Но вот мелькнула у меня по его поводу одна мысль, которую я до конца додумать не сумела, но решила и от нее не отказываться.

А после принялась за свои личные дела.

25

В моем списке людей, с кем видели Валентина Пискарева и о ком можно было подумать, что он связан с тайными обществами, оставался один человек. «Этот с кем угодно может быть связан!» – охарактеризовала его Клара Карловна. И наотрез отказалась вести меня к этому человеку. «У себя я его принимаю, талантлив и умен, но ходить к нему приличному человеку – себя не уважать! Хотя ходят к нему многие, кого я уважаю. Но сама не пойду и тебя прошу не ходить! Девушке там не место!»

Пришлось пообещать отказаться от посещения, но адрес я исподволь узнала: меблированные комнаты «Дон», что на Сенной площади.

Поразмышляв, я посчитала, что место это не столь страшное, как кажется тете Кларе, и в разгар дня посетить его можно даже в одиночестве. Взяла извозчика и поехала на Смоленский бульвар, не назвав точного адреса. Остановила коляску возле крохотного ресторанчика с обшарпанной вывеской, изнутри которого доносились звуки музыкальной машинки, играющей «Сон негра» [57]. Дом с меблированными комнатами мне и вблизи страшным не показался, так что я смело в него вошла и поднялась во второй этаж. Прошла по пустому не столь уж и грязному коридору. Дверь номера шесть была приоткрыта, но я все равно постучала.

– Входите, не заперто же! – крикнули мне.

Я вошла. И сразу поняла, что Клара Карловна имела в виду, говоря, что приходить сюда не желает. Этакого беспорядка я даже от литератора не ожидала. Стол завален остатками то ли сегодняшнего завтрака, то ли вчерашнего ужина. Продавленное кресло, на месте его отломанной ножки пара книг. В самом кресле грудой лежат пачки журналов, по большей части «Мир искусства» [58]. Стул, пара табуретов и кровать дополняют обстановку. Кровать и один из табуретов заняты спящим прямо в верхней одежде человеком, ноги в сапогах он положил на табурет, а лицо укрыл картузом. На широком подоконнике еще один человек. В отличие от первого, в ношеном пальтишке и стоптанных сапогах, этот одет дорого и модно: брючная пара кофейного оттенка, пестрый жилет, лакированные туфли. Одной рукой опирается на стоящий на том же подоконнике бюст Данте [59], в другой держит книжку.

Незнакомец кивнул мне и вновь уткнулся в страницу, прочел несколько строк, видимо, в ее конце, загнул уголок и отложил книгу:

– Да вы, барышня, присаживайтесь. В ногах правды нет, так что нечего их мучить. Вот вам табуреточка, а то на стул надежды мало – может и вас невесомую не удержать.

Я села на предложенный табурет и спросила, кто тут является хозяином номера.

– Так вам Лев Львович надобен, – высказал догадку мужчину.

– А разве он тут не один проживает?

– Вот простой вопрос, не имеющий простого ответа! – засмеялся мужчина, сверкнув белыми зубами. – Лев, конечно, единственный здесь хозяин или, вернее сказать, съемщик. Но одному ему жить не позволяют. Всегда кто-то да есть. Сейчас можно сказать, что и никого, потому как нас всего трое, а это не в счет. А вот по ночам тут не протиснуться, уж вы мне поверьте. Так что вы во всех отношениях удачно пришли. Лев Львович, по моим расчетам, должен быть вот-вот. И народу всего ничего, так что если у вас к нему дело, то переговорить не помешают.

– А где он?

– Лев? В тюрьме. В Бутырке. Но его должны были час назад отпустить, так что вскоре явится.

– То есть вы хотите сказать, что он сидел в тюрьме?

– Я хочу сказать, что мы с ним сидели в тюрьме, где и свели знакомство. Но вы не беспокойтесь, мы никакие-то там бандиты. Господин Конягин и вовсе по недоразумению попал.

– Раз вы на эту тему столь откровенны, то не объясните ли причин…

– По которым мы туда угодили? Объясню. Лев Львович оказался в тюрьме по причине того, что среди его знакомых немало марксистов. Он и сам в какой-то мере марксист, но умеренный. А вот его приятели грешат не только призывами к свержению самодержавия, но и отвратительным отношением к товарищам. Устроили здесь без ведома хозяина почту, один оставляет нелегальное послание, другой забирает. Виноватым же вышел Левушка. По счастью, разобрались, даже под суд не отдали и отпустили.

– Ну а вы?

– А меня абсолютно справедливо обвинили в шулерстве, – без тени смущения ответили мне. – Но, как обычно, доказать ничего не сумели и отпустили даже быстрее Левушки. Правда, выигрыш отобрали и, как я полагаю, отнюдь не для того, чтобы вернуть проигравшимся.