Кладбище домашних животных, стр. 90
Впереди было что-то. Что-то огромное.
Луис уже не мог удивляться. Его перекошенное от страха лицо поднялось к небесам. Шаги твари неотвратимо приближались. Слышен был треск деревьев. Не ветвей, а стволов, падающих где-то поблизости.
Потом Луис кое-что увидел.
В тумане появилось серое, как сланец, пятно. Постепенно оно становилось все больше и больше. Оно появилось в шестидесяти футах над землей. Оно не имело определенной формы, но в то же время казалось реальным. Луис почувствовал движение в воздухе при приближении твари, слышал грохот ее шагов. Словно ноги мамонта ступали по земле.
На мгновение Луису показалось, что где-то над головой он видит желто-оранжевые огоньки. Огоньки, похожие на глаза.
Потом звуки начали удаляться, стихать. Словно тварь, оглядев его, уступила дорогу. Потом она позвала кого-то еще. Кто-то ответил. К их разговору присоединился третий, четвертый. Потом взревели пятый и шестой. Гагары… ага? Голоса стали удаляться (медленно, степенно) на север. Но хуже всего было то, что вокруг в тумане Луис почувствовал какое-то движение. Тише… тише… и все, наконец, смолкло.
Луис мог идти дальше. Его плечи и спину свело от напряжения – все это время он стоял неподвижно, изо всех сил прижимая к себе труп Гаджа, словно боялся, что неведомые существа отберут то, что по праву принадлежало ему. От пота его нижнее белье промокло насквозь. Первые в этом году москиты, только народившиеся и голодные, обнаружили его и облюбовали, признав в Луисе легкую добычу.
«Вакиньян… Боже правый, это был Вакиньян… это существо, которое бродит по северным лесам, существо, которое, коснувшись, может превратить вас в каннибала. Вот так. Вакиньян прошел в каких-нибудь шестидесяти ярдах от меня».
Сказав это себе, Луис отнюдь не нашел это забавным. Как в свое время не вызвали у него смеха странные идеи Джада насчет того, что можно увидеть и услышать на этом странном болоте, по ту сторону Хладбища Домашних Любимцев… тут были гагары, Огни Святого Эльма… а сам он скоро окажется в Нью-Йорке в камере предварительного заключения, с обвинением по делу о разграблении могил. Пусть все, что угодно, только не те существа, которые прыгают, ползают, скользят и тащатся, волоча ноги между мирами живых и мертвых. Пусть придет Бог, наступит утро, рассеется туман. Наступит воскресное утро, заулыбается епископ… только не надо темных, подкрадывающихся в ночи страхов.
Луис пошел дальше, и скоро земля у него под ногами стала тверже. Через несколько мгновений он подошел к упавшему дереву, крона которого терялась в тумане и казалась огромной тряпкой, которую уронила гигантская домохозяйка. Дерево оказалось… расколотым… сломанным, и его желто-белая сердцевина истекала соком. Когда Луис коснулся места разлома, кровь дерева показалась ему теплой… а с другой стороны дерева оказалась яма. Дальше начинались приземистые кусты можжевельника, словно втоптанные в землю. Луис не мог заставить себя поверить, что это всего лишь следы ног. Конечно, он мог оглянуться и попытаться определить их форму, но вместо этого он пошел дальше, полез вверх. Он шел дальше. Ему было холодно. Во рту пересохло и хотелось пить. Сердце едва не выскакивало из груди.
Скоро грязь перестала хлюпать и под ногами снова зашуршали сосновые иголки. Потом появились первые камни. Луис почти добрался до цели.
Тропинка быстро пошла наверх. Луис больно ободрался о камень. Но это была не просто скала. Неуклюже вытянув руку, он дотронулся до скалы.
«Вот и ступеньки, вырезанные в скале. Надо идти дальше. Скоро-скоро доберемся мы до вершины. Мы будем там!»
Когда Луис начал подъем, усталость вернулась. Особенно сильно болела спина… но осталось совсем немного. Мысленно отсчитывая ступени, Луис поднимался все выше и выше, дрожа от холода, словно боролся с могучим воздушным течением, которое постепенно становилось все сильнее, рвало с него одежду, дергало края брезента, в который был завернут Гадж, отчего брезент хлопал, словно выстрелы из пистолета, так порой хлопают приспущенные, но не зарифленные паруса.
Оглянувшись, Луис увидел до безумия ярко горящие звезды. В небе не было созвездий, которые он мог бы узнать, и он снова оглянулся, забеспокоившись. Рядом была отвесная скала, но не гладкая, а расколотая, в выбоинах, раскрошившаяся; тут напоминающая лодку, там барсука, тут лицо человека, набросившего капюшон и нахмурившегося. Только ступени были гладкими.
Поднявшись на вершину, Луис остановился, опустив голову, качнулся, восстанавливая дыхание. Луис чувствовал болезненные уколы в легких – словно щепка впивалась ему в бок.
Ветер ерошил ему волосы и ревел в ушах, словно дракон.
Ночь выдалась светлой. Разве в тот, первый раз было облачно, или это ему только сейчас казалось? Теперь не важно. Но Луис хорошо видел индейское кладбище, и от этого зрелища холодок пополз у него по спине вдоль позвоночника.
Как тут все было похоже на Хладбище Домашних Любимцев!
«Конечно, ты же знал это, – мысленно прошептал он так, когда увидел, что пирамидки камней располагаются спиралью. – Ты знал это.., или должен был знать это.., не концентрические круги, а спираль…»
Да. Здесь на краю каменного стола, повернувшегося к холодному звездному свету, к черному пространству между звезд, была выложена огромная спираль. Но это же не настоящие пирамидки! Только теперь Луис увидел и понял это. Это не те пирамидки, под которыми лежали вернувшиеся к жизни существа. Те пирамидки рассыпались от ударов изнутри… из-под земли… когда те, кто был похоронен, вылезали на свет божий. А обломки скал и камни из рассыпанных бывшими покойниками пирамидок сами по себе падали так, что сложились в спираль.
«Интересно, кто-нибудь до меня видел это пятно в воздухе?» – подумал Луис, а потом он подумал о той пропасти, что разделяет различные племена индейцев. «Видел ли это кто-нибудь из индейцев? А если они видели, интересно, как они это объясняли?»
Преклонив колено, Луис опустил тело Гаджа на землю со вздохом облегчения.
Наконец, он начал приходить в себя. С помощью карманного перочинного ножа, он срезал ленту, удерживающую кирку и лопату у него за спиной. Зазвенев, они упали на землю. Луис повернулся и на мгновение прилег, словно орел, разбросав крылья. Луис слепо уставился на звезды.
«А что же было там, на болоте? Луис, Луис, неужели ты на самом деле думаешь, что вздремнуть в таком месте хорошая мысль? Можно ведь и не проснуться».
Поздно было поворачивать назад, пора было браться за дело.
«Ладно, – сказал Луис сам себе. – Все может получиться как надо. Ни одно дело не выходит, если не рисковать. А риска нет без любви. Сюда бы мой саквояж! Не тот, что внизу, а тот, что наверху, в ванной, на верхней полке; тот, за которым я послал Джада, когда у Нормы случился сердечный приступ. Шприцы на тот случай, если что-нибудь пойдет не так… что-нибудь плохое случится… Ведь никто точно ничего наперед не знает…»
Потом мысли Луиса стали совершенно путаными. Монотонно бормоча что-то себе под нос, Луис взялся за кирку. Стоя на коленях, он принялся рыть землю. Каждый раз вытаскивая кирку из земли, он наваливался на рукоять, как старый римлянин наваливается на рукоять меча, высвобождая его из живота варвара. Медленно-медленно яма приобретала форму, становилась все глубже и глубже. Луис выкатывал комья земли, камни; большую часть камней просто отшвыривал в сторону, а часть откладывал…
…для пирамидки.
Глава 56
Речел хлопала себя по щекам, пока лицо не начало зудеть, но ей удалось отогнать сон, во всяком случае, на какое-то время она проснулась. Сейчас она была уже в Питтсфельде. Все пункты оплаты проезда остались позади. Ей до смерти надоели внимательные контролеры, чьи глаза сверкали холодным, голодным пламенем. Но теперь все они остались позади вместе с многочисленными пунктами оплаты проезда. «Чеветта» катила все дальше и дальше.
Речел, снова почувствовав, что задремала, резко крутанула рулевое колесо влево. Тормоза опять взвыли, и Речел показалось, что она услышала слабый «щелк!», словно бампер ее машины стукнулся об один из шлагбаумов пункта оплаты. Сердце Речел забилось учащенно, метнулось в груди так, словно готово было выскочить наружу. Перед глазами у нее все завертелось. В глазах то темнело, то светлело, в такт ударам сердца. Через мгновение разозлившись на близкую опасность, которую едва удалось избежать, на свой внезапный испуг и Роберта Гордона, недостаточно вдохновенно распевающего «Красную жару» по радио, Речел снова стала дремать.