Месть еврея, стр. 31

Валерия слушала с пылающим лицом. Ревнивые, досадные слезы блестели на ее глазах, и она проворно отерла их.

—  Ты права,— сказала она, бросаясь в объятия Ан­туанетты.— Я должна и хочу забыть этого дерзкого че­ловека, который втерся в мою жизнь и отравил ее. Я всей душой отдамся Раулю, чтобы искупить перед ним нравственную вину. Он такой добрый и такой велико­душный, что это будет не трудно.

—  Вот это разумно,— ответила графиня, целуя ее в свою очередь.— Но теперь успокойся. Рауль сказал мне, что в понедельник вы едете в оперу и пригласил нас. Выступает Патти, театр будет полон, конечно, и множество любопытных глаз, будет обращено на тебя. Я бы желала, чтобы ты явилась в свет в полном блес­ке своей красоты. К счастью, сегодня лишь вторник, и ты будешь иметь довольно времени, чтобы совершен­но оправиться. В каком туалете ты хочешь ехать?

—  Да, это правда, я должна быть как можно эффект­нее, и показать всем, что я счастлива. Я надену синее бархатное платье с серебром и жемчугом с сапфирами, который подарила мне княгиня. Боже мой! — вспомни­ла вдруг княгиня,— отосланы ли парюри, подаренные нам Мейером в день отъезда?

—  Представь себе, что нет,— ответила со смущением Антуанетта,— и я даже не знаю, где мой футляр. Я спря­тала их в шкатулку, а затем со всеми этими передря­гами совсем про них забыла.

—  Где ты их положила, там они и должны быть, мы сейчас это увидим,— сказала Валерия, идя в спальню.

В нише стоял привинченный к полу массивный ларец из черного дерева, роскошно отделанный резьбой и инк­рустацией. Валерия нажала на пружину и открылись полочки, уставленные футлярами с драгоценностями. Антуанетта нашла, наконец, искомые футляры и откры­ла их, пока Валерия замыкала ларец.

—  Надо отдать справедливость, что вещи прекрас­ные,— сказала Антуанетта, заставляя играть камни. — Но они так же будут хороши на смуглой шейке черно­кудрой г-жи Мейер, как и на нас.

—  Во всяком случае, они будут на своем месте. Удивляюсь только, что банкир не потребовал обратно столь ценные вещи,— сказала Валерия, зубы которой нервно стучали.

Несмотря на великое решение, сердце ее терзалось, вспоминая о красавице жене Мейера.

—  Фу! Не до такой же степени он еврей!.. Пойдем в будуар, я напишу ему записку.

Антуанетта села у письменного стола и написала:

«Милостивый государь! Вследствие различных тре­волнений последнего времени я совершенно забыла воз­вратить вам прилагаемые парюри, из коих одна была вручена мне княгиней Орохай еще до ее свадьбы. Ис­полняя ее поручение только теперь, прошу вас извинить это промедление и мою забывчивость.

А. Маркош».

—  Вот теперь все будет в порядке. Я уложу оба футляра, и, вернувшись домой, отошлю.

Вечером в тот же день Самуил сидел в своем каби­нете, куда удалился под предлогом весьма важного и неотложного дела, в действительности же затем, чтобы побыть одному. Он не взглянул даже на кипу бумаг, лежавших перед ним на столе.

Вошедший лакей вывел его из задумчивости, подав ему на серебряном подносе письмо и сверток. Самуил равнодушно взял надушенную записку и распечатал, но едва начал ее читать, как бледное лицо его вспыхнуло, и он резким движением отослал лакея.

— Каким это чудом гордые дамы не подумали до сих пор вернуть «еврею» его подарки? — с горечью спрашивал себя он.— Да... Вероятно Валерия узнала, что я женился, и это месть с ее стороны. Теперь она возненавидит меня, быть может, и будет стараться по­любить своего красавца князя. Это даже вероятно. Жен­щины воображают, что им одним почему-то принадле­жит исключительное право изменять, и потому не про­щают, если им платят той же монетой!

Горько усмехнувшись, он положил сверток в стол и запер.

VIII

В день спектакля Валерия с особой тщательностью занялась туалетом и внимательно осматривала себя, стоя перед зеркалом, пока Марта и Элиза кончали ее одевать. Она непременно хотела быть эффектной се­годня и уничтожить всякий след душевных страданий. Последние дни самые разнообразные чувства волнова­ли ее сердце, досада и ревность сменились глубоким отчаянием, которое изливалось в страстной нежности к Раулю. Она убеждала себя, что князь стоит выше Са­муила не только своей красотой, но и душевными ка­чествами и тем редким благородством, какое свойствен­но его высокому происхождению.

Чистая и преданная любовь Рауля должна была воз­наградить ее за сердечные заблуждения. Вся гордая знать, которая не потерпела бы в своей среде крещено­го еврея, станет теперь ей завидовать, глядя на ее мужа.

Вот о чем думала Валерия, видя в зеркале свой ча­рующий облик, пока камеристки надевали ей на шею жемчуг и прикалывали к волосам и лифу ветки блед­ных роз. В эту минуту портьера в уборной приподня­лась, и Рауль вошел с великолепным букетом. Страст­ным взором окинул он Валерию, а она под впечатлением волновавших ее чувств нежным поцелуем ответила на его поцелуй и, краснея, дала себя закутать в шубу и кру­жевной капюшон.

Кончили играть увертюру, когда молодая чета вошла в ложу, где уже сидели Рудольф с женой. Театр был полон и представлял волшебное зрелище. Здесь собра­лось все, что было в Пеште знатного и богатого, тем не менее, появление Валерии среди этого избранного об­щества произвело впечатление, и тысячи любопытных и восторженных глаз устремились на нее. Но занавес взвил­ся, и все взоры обратились на сцену. Появилась Патти. Все замерли, очарованные дивным голосом певицы.

Но вот тихонько отворилась дверь соседней ложи и, взглянув на вошедших, Рудольф закусил губы и шеп­нул что-то жене. Молодая женщина вздрогнула, но не повернула головы, а минуту спустя под каким-то пред­логом наклонилась и, слегка коснувшись руки Валерии, тихо сказала:

— Старайся владеть собой. В соседнюю ложу сейчас вошли Мейер с женой.

Увлеченная пением великой артистки, княгиня не за­метила вошедших, но при этих словах Антуанетты серд­це ее замерло. Однако призвав на помощь всю свою выдержку и самолюбие, ей удалось удержать преда­тельский румянец, выступивший на ее лице, ничто не выдало ее внутреннего волнения и, подняв бинокль, она, казалось, с большим интересом следила за игрой ве­ликой певицы. Антуанетта же не могла противиться лю­бопытству и украдкой поглядывала на ложу банкира. Критическим взглядом окинула она сперва Руфь и ее туалет, но молодая еврейка была одета с безукоризнен­ным вкусом. Атласное золотистого цвета платье, по­крытое черными кружевами и украшенное цветами, очень шло к ее смуглому лицу; а бриллианты и руби­ны, сверкавшие в ее черных волосах, возвышали ее вос­точную красоту. Самуил, как всегда изящно и просто одетый, был болезненно бледен. Взгляды соседей не вы­зывали ни малейшего волнения на его бесстрастном ли­це. Облокотясь на край ложи, он, казалось, был занят лишь представлением, и ни взглядом, ни словом, не об­ратился к своей молодой жене, с трудом сдерживающей лихорадочное волнение. Она то открывала, то закрыва­ла свой кружевной веер, ее тонкие пальцы трепетали, губы вздрагивали, и большие черные глаза злобно взгля­дывали на спокойное, бесстрастное лицо мужа, словно позабывшего о ней. Затем Антуанетта удостоверилась, что несмотря на притворное равнодушие, банкир не раз кидал украдкой взоры на очаровательный профиль Ва­лерии, и всякий раз лицо его хмурилось.

Для княгини спектакль утратил весь свой интерес, ее мучило лишь желание взглянуть на Руфь, но смутный страх встретиться с глазами Самуила не позволил ей повернуть голову. Наконец, не будучи в состоянии пре­одолеть себя и, пользуясь минутой, когда банкир смот­рел на сцену, Валерия с жадностью взглянула на моло­дую еврейку, и сердце ее сжалось от досады и ревности Такая красавица, полная огня и страсти, легко могла покорить сердце мужчины даже в том случае, если бы он женился на ней не любя. Валерии было невыразимо досадно при мысли, что Самуил посмел выбрать такую жену. Глубоко оскорбленная, она отвернулась и взгля­нула на Рауля. С напряженным вниманием стала она вглядываться в стройную, изящную фигуру мужа в бле­стящем мундире, в его красивое, классически правиль­ное лицо.