Долгая прогулка, стр. 9

Солдаты внимательно следили за Трэвином. Они ждали. Наконец бедняга присел, не смог встать, и они пристрелили его со спущенными штанами. Он перекатился на спину, устремив оскалившееся лицо к небу. Кого-то стошнило, и ему влепили предупреждение.

— Вот и следующий, — сказал Гаркнесс.

— Заткнись! — прошептал Гэррети. — Просто заткнись.

Все молчали. Гаркнесс с пристыженным видом снова стал протирать очки.

Того, кого тошнило, не застрелили.

Они миновали компанию веселящихся тинэйджеров, попивающих коку.

Юнцы узнали Гэррети и наградили его овацией. У одной из девушек были потрясающие груди, и ее приятель жадно смотрел, как они трясутся, когда она прыгала.

Гэррети решил, что из него вырастет настоящий маньяк.

— Глянь, какие у них сиськи! — сказал Пирсон. — Ух ты!

Гэррети подумал о том, девушка ли она.

Потом они прошли мимо большого круглого пруда, затянутого туманом. Среди тумана виднелись таинственные заросли водных растений, в которых хрипло квакала лягушка. Гэррети подумал, что этот пруд — одна из самых красивых вещей, какие он когда-либо видел.

— Какой большой штат, — заметил Баркович откуда-то спереди.

— Как он меня достал, — ни к кому не обращаясь, сказал Макфрис. — Так хочется его пережить!

Олсон шептал молитву. Гэррети с тревогой посмотрел на него.

— Сколько у него предупреждений? — спросил Пирсон.

— Ни одного.

— Но вид у него не очень-то добрый.

— Как у нас у всех, — сказал Макфрис. Опять тишина. Гэррети впервые принял, что у него заболели ноги. Не только бедра и колени, но и ступни — наступая на них, он чувствовал боль. Он застегнул куртку и поднял воротник.

— Эй, глядите! — крикнул Макфрис.

Они все посмотрели налево. Так раскинулось маленькое сельское кладбище, обнесенное каменной оградой. Ангел со сломанным крылом смотрел на них пустыми глазами.

— Наше первое кладбище, — весело сказал Макфрис. — На твоей стороне, Рэй. Ты теряешь все накопления. Помнишь эту игру?

— Слишком много болтаешь, — неожиданно сказал Олсон.

— А что такого, старина? Дивное место, последний приют, как сказал поэт. Уютная гробница…

— Заткнись!

— Тебе что, не по вкусу мысль о смерти, Олсон? — осведомился Макфрис.

— Как сказал другой поэт, пугает не смерть, а то, что придется так долго лежать под землей. Ты этого боишься, Чарли? Ничего, не дрейфь! Придет и наш…

— Оставь его в покое, — сказал Бейкер.

— С чего это? Он тут храбрился и уверял, что всех нас с говном съест.

Так что, если он теперь ляжет и помрет, я не собираюсь его отговаривать.

— Если он не помрет, помрешь ты, — сказал Гэррети.

— Да, я помню, — Макфрис опять улыбался, но на этот раз совсем невесело, сейчас Гэррети почти боялся его. — Это он забыл.

— Я больше не буду так делать, — хрипло сказал Олсон.

— Остряк, — Макфрис повернулся к нему. — Так ты себя называл? Что ж ты теперь не остришь? Можешь лечь и сдохнуть здесь, это сойдет за шутку!

— Оставь его, — сказал Гэррети.

— Слушай, Рэй…

— Нет, это ты послушай. Хватит с нас одного Барковича. Незачем ему подражать.

— Ладно. Будь по-твоему.

Олсон молчал. Он только поднимал и опускал ноги. Полная темнота наступила в половине седьмого. Карибу, теперь уже в шести милях, слабо мерцал на горизонте. Людей у дороги было мало — все ушли домой ужинать.

Туман призрачными лентами развевался по холмам. Над головой замерцали звезды. Гэррети всегда хорошо разбирался в созвездиях. Он показал Пирсону Кассиопею, но тот только хмыкнул.

Он подумал о Джен и испытал укол вины, вспомнив о девушке, которую поцеловал утром. Он уже не помнил, как выглядела та девушка, но помнил свое возбуждение. Если прикосновение к ее заду так его возбудило, то что было бы, просунь он ей руку между ног? Он почувствовал спазм внизу живота и поморщился.

Джен было шестнадцать. Волосы у нее спускались почти до талии. Грудь у нее была не такая большая, как у той девушки. Ее грудь он хорошо изучил; это занятие сводило его с ума. Он хотел заняться с ней любовью, и она хотела, но он не знал, как ей об этом сказать. Были парни, которые могли добиться этого от девушек, но ему никогда не хватало воли. Он подумал о том, сколько среди них девственников. Гриббл, который назвал Майора убийцей, — девственник ли он? Наверное, да.

Они вошли в город Карибу. Там собралась большая толпа, приехала машина с журналистами. Прожекторы осветили дорогу ярким белым светом, сделав из нее теплую солнечную лагуну в море тьмы.

Толстый журналист в тройке бегал вдоль дороги, подсовывая микрофон под нос участникам. За ним двое запыхавшихся техников перетаскивали шнур от микрофона.

— Как вы себя чувствуете?

— Отлично. Да, отлично.

— Устали?

— Да, конечно. Но пока чувствую себя отлично.

— Что вы думаете о ваших шансах?

— Ну… Не знаю. У меня еще достаточно сил.

Он спросил быкообразного детину по фамилии Скрамм, что он думает о Длинном пути. Скрамм, ухмыляясь, сказал, что это самая большая херня, какую он когда-нибудь видел. Репортер торопливо кивнул техникам, и один из них тут же метнулся куда-то назад.

Толпа бесновалась, взволнованная присутствием телевидения не меньше, чем самой встречей. Там и сям размахивали портретами Майора на свежевытесанных кольях, с которых еще капала смола. Когда мимо проезжали камеры, люди прыгали еще активней, чтобы их увидели тетя Бетти и дядя Фред.

Они прошли магазинчик, владелец которого выставил на дорогу автомат с прохладительными напитками, украсив его транспарантом:

“Участникам Длинного пути — от Эва!" Рядом стояла полицейская машина, и блюстители порядка терпеливо объясняли Эву — как, без сомнения, делали это каждый год, — что населению запрещено оказывать какую-либо помощь участникам.

— Он тебя спрашивал? — спросил кто-то Гэррети. Это, конечно же, был Баркович. Гэррети почувствовал, что его усталость растет.

— Кто и что?

— Репортер, балда. Спрашивал, как ты себя чувствуешь?

— Нет, — он молился, чтобы Баркович куда-нибудь исчез вместе с болью в ногах, становящейся нестерпимой.

— А меня спросили, — похвастался Баркович. — Знаешь, что я им сказал? — Нет.

— Сказал, что чувствую себя превосходно, — агрессивно сказал он. — Что могу идти хоть целый год. И знаешь, что еще?

— Заткнись, а? — устало попросил Пирсон.

— А тебя кто спрашивает, уродина? — окрысился Баркович.

— Уйди, — сказал и Макфрис. — У меня от тебя башка болит. Оскорбленный Баркович чуть отошел и пристал к Колли Паркеру:

— Хочешь знать, что я им…

— Пошел вон, пока я не оторвал тебе нос и не заставил съесть, — рявкнул тот. Баркович ретировался.

— На стенку хочется лезть от этого типа, — пожаловался Пирсон.

— Он бы порадовался, услышав это, — сказал Макфрис. — Он сказал репортеру, что станцует на могилах нас всех. Это и дает ему силы идти.

— В следующий раз, когда он подойдет, я ему врежу, — слабым голосом сказал Олсон.

— Ага, — сказал Макфрис. — Пункт 8 запрещает вступать в ссоры с товарищами по состязанию.

— Плевал я на пункт 8, — отозвался Олсон с кривой улыбкой.

— О, я вижу, ты понемногу оживаешь, — сказал Макфрис.

К семи они снова пошли быстрее: так можно было немного согреться.

Мимо проплыл магазин на перекрестке. Покупатели изнутри махали им и что-то беззвучно кричали, похожие на рыб в аквариуме.

— Мы выйдем где-нибудь на шоссе? — спросил Бейкер.

— В Олдтауне, — ответил Гэррети. — 120 миль отсюда.

Гаркнесс тихо присвистнул.

Скоро Карибу кончился. Они прошли уже сорок четыре мили.

Глава 4

Карибу все были разочарованы.

Он оказался точь-в-точь похожим на Лаймстоун.

Людей было побольше, но в остальном то же самое — деловой центр, бензоколонка, «Макдональдс» и парк с памятником героям войны. Школьный оркестр неподражаемо плохо исполнил национальный гимн, попурри из маршей Соузы и под конец, совсем уж фальшиво, «Янки-дудл».