Похищение, стр. 9
«Это Клудд вытолкнул меня из гнезда!» — Сорен как наяву ощутил, как острые когти брата ударяют его в бок, а потом сталкивают вниз.
Лапы у него мелко-мелко задрожали. Тетушка тут же очутилась рядом и заворковала:
— Хочешь отрыгнуть, сладенький?
— Да, — еле слышно ответил Сорен и отрыгнул еле заметный катышек. Такие погадки бывают у всех совят, не доросших до церемонии Первой Косточки.
Сорен вспомнил, как гордился братец Клудд, когда отрыгнул свою первую погадку с костями и шерстью. Интересно, в этой Академии им будут устраивать церемонии? Как-то здесь все странно устроено. Взять хотя бы церемонию Нумерации. Разве это церемония? Настоящая церемония предназначена для того, чтобы почувствовать себя особенным, уникальным. А что особенного в получении номера?
Тетушка Финни, конечно, славная совушка, чего не скажешь о всех остальных. И вообще, что это за Академия? С какой целью она создана? Как там говорила командор Виззг… «Правда ясна — цель видна?» Чем они тут занимаются? Вопросов задавать нельзя, от каждого требуется только смирение и послушание…
Пока он знал лишь одну правду, правду, от которой морозом сводило кишки: братец Клудд выбросил его из гнезда.
«Придумай что-нибудь, Гильфи! Придумай что-нибудь!»
ГЛАВА VII
Грандиозный план
— Маршировать понарошку! Вот что нужно делать!
Огромный филин, сидевший на выступе каменной скалы, пронзительно загукал, объявляя тревогу. Сорен и Гильфи встретились под каменным выступом, где происходила утренняя раздача пищи.
— Как это? — моргнул Сорен. Он был настолько раздавлен тоской по родителям и мыслями о преступлении своего брата, что почти не слушал подруги. Он ужасно скучал по папе с мамой, и каждый час находился новый, еще более болезненный повод для тоски.
«Я не смогу жить без них!» — подумал он. Мысль о том, что ему больше никогда не увидеть родителей, сводила с ума. Не думать об этом было невозможно. Сорен был уверен, что всегда будет помнить о папе с мамой.
— Да слушай же, Сорен! Во-первых, я поняла, зачем они заставляют нас маршировать. Понимаешь, эти высокие скалы, что ведут в Глауцидиум, и каменная арка всегда остаются в тени.
— Я тоже это заметил, — кивнул Сорен.
— Нас заставляют маршировать для того, чтобы никто из совят не мог надолго оставаться под прикрытием тени. Потом я вспомнила, как ты придумал выкрикивать свой номер вместо имени. И тогда меня осенило! Все очень просто. Мы сделаем вид, будто шагаем вместе со всеми, а сами будем маршировать на месте, в тени. Знаешь, что я вспомнила? Однажды мой отец, кстати, он отличный навигатор, один из лучших во всей Пустыне Кунир, пытался мне объяснить, что звезды и даже луна движутся совсем не так, как нам видится с земли. Он сказал, что некоторые звезды кажутся нам неподвижными, но на самом деле они перемещаются.
— Правда? — буркнул Сорен.
— Понимаю, что тебе в это трудно поверить, но мой папа объяснил, что все дело в огромном расстоянии. Понимаешь, на таком отдалении мы просто не можем заметить движения звезд. Даже луна, которая к нам гораздо ближе, на самом деле тоже очень далеко, поэтому мы и не видим, как она раскачивается, скользя по небу. А раз никто не замечает движения огромной луны, так с какой стати они обратят внимание на такую мелочь, как мы с тобой?
Глаза Сорена осветились мгновенной радостью, а Гильфи в восторге продолжила:
— Мы будем как звезды, только наоборот. То есть останемся стоять, а притворимся, будто идем. Будем маршировать на месте.
— А как же надзиратели? — спросил Сорен.
— Я и об этом подумала. Они всегда стоят по сторонам марширующей толпы и не могут видеть, что происходит в середине. Прошлой ночью я была свидетельницей, как одна травяная сова споткнулась и упала на землю. Никто не сказал ей: «Бедняжка!», или «Вставай скорее!», или даже «Вот недотепа!». Все просто расступились и стали ее обходить. Значит, и мы с тобой можем притвориться, будто маршируем, а сами останемся стоять в тени под аркой. Понял? Будем шагать на месте!
— Это прекрасный план, Гильфи! — с неподдельным уважением произнес Сорен.
— Значит, испытаем его этой же ночью, — решила Гильфи. — А теперь я есть хочу.
— И это все? — Сорен растерянно моргнул, когда огромная рыжевато-бурая сова швырнула ему под лапы дохлого сверчка. — То есть, я хотел сказать: «Это все!» — быстро поправился он, вспомнив о запрете на вопросы.
И это они называют завтраком? Ни мышки, ни жирного червяка, не говоря уже о шмеле… Один сверчок! Просто жуть какая-то! Он же умрет с голода!
Тем временем совята принялись за еду — послышался дружный стук раскалывающих сверчков клювов. Самое удивительное, что никто не обмолвился ни словом.
Вообще-то совята всегда болтают за едой. Эглантина, младшая сестренка Сорена, иногда так трещала, что матери приходилось напоминать ей о еде. «Ну-ка, детка, съешь вот эту вкусную лапку. Ты столько болтаешь, что не замечаешь самых лакомых кусочков жука!»
Всеобщее молчание действовало на нервы, особенно на фоне абсолютной тишины, царившей в каньоне Сант-Эголиус, где различались только унылый вой ветра да однообразный стук когтей по камню. Других звуков здесь почти не бывало. Зато было невыносимое чувство заброшенности, разлученности с землей и даже с небом.
Только теперь Сорен начал понимать, что большая часть жизни этих несчастных совят проходит в глубоких каменных расщелинах и пещерах, в провалах и лабиринтах. Даже воды в Сант-Эголиусе почти не было, если не считать нескольких жалких ручейков, в которых с трудом можно было намочить клюв. Не было ни листьев, ни мха, ни травы — никакой растительности, которая опушает землю, делая ее живой и веселой. Только каменные стены с неровными выступами породы, только острые пики, скалы да хребты.
Тем временем совята почти покончили с завтраком — клацанье клювов сменилось столь же дружным хрустом перемалываемых сверчков. Сосед Сорена мечтательно прошептал:
— Вот бы сейчас кусочек медянки!
Сорен вздохнул, вспомнив миссис Плитивер. Семейство Сорена не ело змей из уважения к своей верной служанке. Впрочем, миссис Плитивер, яростно протестуя, называла это чепухой.
— Покажите мне хоть одно живое существо, которому не нравились бы медянки или даже полозы! — убеждала она. — Не стоит щадить моих чувств. У меня их нет — по крайней мере, к этим пресмыкающимся!
Но родители Сорена продолжали стоять на своем. Ноктус называл это «родовой чувствительностью». Слова были непонятные, но Сорен понимал, что родители не хотят обижать миссис Плитивер, хоть та и клянется, будто у нее нет никаких чувств. На самом деле это было не так. Миссис Плитивер была самым добрым и сентиментальным существом на свете, и у Сорена начинало чаще биться сердце, когда он вспоминал, как она звала его из дупла. Слезы наворачивались ему на глаза — словно наяву он слышал ее взволнованный голосок. Что-то сталось с доброй слепой змеей? Неужели Клудд и с ней что-нибудь сделал? Или ей удалось уползти за помощью? Вспоминает ли она о нем? Плачет, наверное… А родители? И они, скорее всего, тоже тоскуют.
И снова острая боль потери пронзила желудок. Сорен просто сходил с ума при мысли о том, что больше никогда не увидит своих маму и папу. А потом он вспомнил о Клудде и задрожал с головы до когтей.
— Ты в порядке? — спросила Гильфи. Она была так мала, что едва доставала головой до кончиков его крыльев.
— Нет, я не в порядке, — выдавил из себя Сорен. — Совсем не в порядке! Разве ты не скучаешь по родителям? Разве не думаешь, что они сейчас делают? Как оплакивают тебя?
— Да, конечно. Но я даже думать об этом не могу, — тихо ответила Гильфи. — Знаешь что, возьми себя в крылья. Ты не забыл о нашем Грандиозном Плане?
— Легко тебе говорить — «возьми себя в крылья»! Если бы ты только знала, что я понял о своем брате!
— Слушай, у нас совсем нет времени, — перебила его Гильфи. — Постарайся, чтобы тебя распределили в Погадник.