Проснись, моя любовь, стр. 38
Развернувшись, он ушел, насвистывая. Больше не было никаких признаков гнева, сковавшего ее секундой раньше.
Этот мужчина был сумасшедшим — смеялся с ней в одно мгновенье, совращал — в следующее, а через минуту — гневно отчитывал. А теперь он беззаботно свистел, как будто не он низвел ее тело до живого трансформатора, вырабатывающего мощное возбуждение.
Элейн не думала, что кого-нибудь можно ненавидеть сильнее, чем она ненавидела Хэтти. Но лорда она ненавидела сильнее, ненавидела его со всей страстью, которую он пробудил и не удовлетворил. И которую теперь, с ее не тантрическим раздражением, она не могла удовлетворить. Даже если она сделает это с телом, которое ей не принадлежало.
Что-то острое вонзилось ей в пальцы. Элейн посмотрела вниз.
Маленькая шляпка превратилась в раздавленную массу из перьев и бархата. Смертельно опасная шпилька застряла в бесформенной куче, окрашиваясь в красный цвет. Капельки крови потекли из ладони.
«Итак, он думал, что погода меняется к холоду?» — мрачно размышляла Элейн.
Неверно.
Не холод.
Элейн захромала к дому, который больше походил не на дом, а на уменьшенную копию дворца.
Надвигался арктический циклон.
Глава 16
Элейн возбужденно мерила шагами восточный ковер. В дополнение к ломоте и боли вследствие верховой езды внизу живота появились слегка ощутимые спазмы. Менструальные спазмы. Раньше у нее время от времени случались боли в пояснице или вздутие живота, но спазмов не было никогда. И этими болезненными ощущениями она всецело обязана ему. Если бы он не привел ее тело в такое смятение, мышцы не сжимались бы в тугой узел, вызывая приступы тошноты.
Она прижала руку к левой груди — сосок был болезненно чувствительным и припухшим. Такие же ощущения были и в другом месте — там, где его пальцы нажимали и протискивались мимо сложенной ткани, прекрасно понимая ее предназначение.
Ее щеки зарделись. То, что теперь она знала его имя, еще больше смущало ее. Это был конец девятнадцатого века, разгар викторианской эпохи, когда под словом «секс» подразумевался только пол, мужской или женский, а никак не совместные действия обоих полов. Откуда же он набрался таких своеобразных идей?
Мышцы внизу живота сжались.
Вспомнив желание.
Вспомнив разочарование.
Она должна доказать лорду, вернее Чарльзу, что он не может вертеть ею, как хочет, обращаясь, как с наложницей гарема. Она — его жена.
Бедняжка Морриган! Неудивительно, что девочка заперлась в своей комнате, похоронив себя под ворохом библейских страниц. Если бы Элейн верила в то, что копирование святых писаний поможет облегчить ее страдания, особенно в эти критические дни, она тотчас же взялась бы за перо.
Зазвучал приглашающий к ужину гонг. Секундой позже со стороны двери послышалось знакомое царапанье.
Хотела бы ты, чтобы я сосал твою грудь?
Элейн зажмурилась, прогоняя видение того, как лорд захватывает ртом ее сосок.
В дверь снова поскреблись.
Она открыла глаза, боясь вдохнуть. Через несколько секунд Элейн услышала, как стоящий за дверью слуга отошел.
Она вдохнула полной грудью.
Дело сделано. Теперь Чарльз поймет, что она не присоединится к нему за ужином. И не составит компанию в чем-либо еще.
Через пять минут в дверь снова поскреблись. Секунды тикали одна за другой.
Дверная ручка повернулась.
Сердце Элейн заколотилось в ожидании самого худшего. Пришло время платить по счетам.
— Мэм? Вы там, мэм? Лорд, он сказал мне принести вам ужин в комнату. Он сказал, что вы не очень хорошо себя чувствуете. Мэм?
— Кейти!
Смех зародился в животе Элейн, но замер в стесненной груди, не способный вырваться на волю. Она открыла дверь, облегчение было таким огромным, что захотелось сжать девушку в объятьях. Такое громадное облегчение, что она открыла рот, намереваясь сказать служанке, какая та замечательная.
И тут же прикусила язык.
Неужели она когда-нибудь сможет говорить, не думая над каждой фразой и не взвешивая каждое слово?
Неужели она когда-нибудь сможет жить, не боясь оказаться разоблаченной?
Вдруг неожиданно она вспомнила о прогулке верхом.
Тогда ее совсем не пугало разоблачение.
Элейн предстояло провести еще одну бессонную ночь. Слабые ноющие спазмы все еще беспокоили ее. Она тревожно крутилась в постели, затем, вскакивая с кровати, металась по комнате, вышагивая взад-вперед по восточному ковру. И так бесконечно, по кругу — в кровать, с кровати, туда—обратно, скрип матраса уже выливался в причудливую мелодию.
Где-то там находится Чикаго, в котором она могла взять из аптечки две таблетки аспирина.
Где-то там находится Чикаго, где ей бы не потребовалось принимать лекарство.
Где-то там находится Чикаго, в котором она могла лечь в постель и прижаться к Мэтью — идеальное средство от всех болезней.
Черный лебедь.
Всегда один.
Как лорду могло прийти в голову, что жена забыла его имя?
Элейн снова вернулась в кровать, чтобы согреть замерзшие ноги.
Это все его вина: оцепеневшие пальцы, менструальные спазмы, запретные желания, — все.
Проснулась она с тупой болью пасмурным утром. Ее затуманенному сном мозгу потребовалось несколько секунд, чтобы отделить телесную боль от душевной. Понимание природы боли не помогло ни на йоту. Ей не помог бы даже сам Ницше.
Она застонала.
Как будто чей-то кулак ворвался в ее лоно, ритмично сжимая и выкручивая. В конце концов, давление вынудило ее выскочить из кровати и бросится к горшку за ширмой. Тканевая прокладка пропиталась кровью. Если кровотечение будет продолжаться в том же темпе, очень скоро она умрет от кровопотери.
Кулак сжимал и выкручивал.
Хочется верить, что она умрет прямо сейчас. Это будет гораздо милосерднее.
Элейн целый час провела, взгромоздившись на холодный твердый фарфор. Никогда еще она не испытывала такой боли. Левая нога затекла, вынудив подняться с горшка. Но через полчаса она снова поспешила за ширму.
— Мэм? — голос Кейти звучал достаточно громко, даже сквозь закрытую дверь. — Мэм, я принесла вам завтрак, мэм.
Элейн заскрежетала зубами.
— Мэм? Вы уже проснулись, мэм? Может, вы хотите, чтобы я пришла позже, мэм?
Элейн медленно выпрямилась. На деревянных, как столбы, ногах она поковыляла к двери и повернула в скважине ключ.
Кейти залетела в комнату.
— Какой ужасный день, мэм, вот что я скажу. Я принесла вам прекрасный заварник с горячим чаем и самые вкусные блины с земляничным джемом, и тарелку с чудесной овсянкой с медом и сливками и … О мэм, вы выглядите так ужасно!
Элейн снисходительно улыбнулась.
— Это из-за… — Кейти прикоснулась к низу своего живота, — ну вы понимаете?
Тишина была достаточным ответом. Кейти ухмыльнулась, бестактно обнажив ряд белых ровных зубов.
— Как хорошо, что это случается только раз в месяц, вы согласны, мэм? Моя ма говорит, что из-за греха Евы весь женский род расплачивается страданиями. Хороший плотный завтрак вернет вам присутствие духа, а затем мы отправим вас назад в кровать.
Оставив поднос на столе, она пододвинула к камину маленький эбеновый столик. Затем переставила поднос, изливаясь непрерывным потоком бессмысленной болтовни о своей маме, поварихе, всем женском племени в целом и Господе Боге, в то время как накрывала на стол, ставила серебряные приборы, разворачивала салфетку, наливала чай и добавляла сливки в овсянку.
Кулак внутри Элейн выпустил когти. Огромные, длинные, острые когти. Когти Фредди Крюгера.
— И ма сказала мне: «Кейти, девочка моя …»
Элейн рванула за ширму.
— Мэм? Мэм, вы заболели? Вы не голодны? Моя ма, она говорит…
Элейн закрыла глаза. Это было выше ее сил. Пусть глупая девчонка думает все, что захочет.
— Мэм? Мне помочь вам, мэм? Может я?..
«Если она только зайдет сюда, я убью ее», — подумала Элейн с той предельной ясностью, которая появляется в тот момент, когда тело растерзано болью. Когда Элейн показалась из-за ширмы, Кейти выглядела, словно увядшая хризантема.