Проснись, моя любовь, стр. 18

Что-то было неправильно.

Ее записка. Что-то в записке Морриган было не так.

Он опустил вилку на тарелку и развернул записку. Почерк был небрежным, но этого следовало ожидать. По содержанию… ну ладно, возможно Морриган обладает какими-то неизведанными еще глубинами. Нет, это был…

— Вы не можете увидеть ее, она борется с искушением!

— Дайте мне пройти, черт вас возьми. Морриган — моя жена. Я буду видеть ее всегда, когда пожелаю.

— Нет, я не позволю вам беспокоить ее; это грех, что муж беспокоит жену при свете дня!

Чарльз твердо отодвинул Хэтти от дверного проема и вошел в комнату Морриган. Его «жена» сидела за столом. Перед ней лежал лист бумаги, на котором она что-то тщательно писала, поглядывая в раскрытую большую Библию.

— Moрриган, моя дорогая, я приехал, чтобы взять вас на прогулку. Это плохо для здоровья — целыми днями сидеть в этой комнате. Пойдемте, утро просто замечательное. Дождь закончился; сияет солнце.

Mорриган продолжала писать, как будто его там не было, как будто она в добавок к своей хромоте была еще глухой и немой. Он подавил искру раздражения.

— Что вы пишете? — Чарльз прошел к столу, отвратительный смрад Хэтти следовал за ним. Он сдержал порыв повернуться и вступить с ней в прямое противостояние.

— Можно посмотреть?

Не дожидаясь согласия, Чарльз склонился над плечом Морриган. Она переписывала текст из Библии. Ее почерк был тяжеловесно медленным с необычным левым уклоном. Даже тот факт, что она писала левой рукой, не объяснял такую степень уклона.

— Морриган, вы часто делаете это? Переписываете Библию?

Морриган подняла на него черные глаза. Эти глаза должны были казаться привлекательными, но все больше и больше начинали напоминать бездонные колодцы.

— Да, конечно, милорд. — Она открыла ящик, достала пачку листов и вручила ему.

Чарльз непонимающе уставился на бумагу, затем снова опустил глаза вниз, погрузившись в эти колодцы, похожие на глаза. Глаза змеи. Он видел такие глаза у кобры перед нападением.

Неожиданно его разум осознал то, что сначала увидели глаза, когда он брал в руки стопку бумаги. Пристальный взгляд метнулся к тяжелой кипе листов в руках. Он медленно проглядел их — больше ста, двухсот, трехсот листов бумаги. Может даже четыреста. Излишний левый уклон действовал почти гипнотически, скорее как повторения в янтре. [11]

Чарльз снова сосредоточился на записке Морриган.

— Милорд?

Он взглянул на стоящего в дверях лакея. Дверь была открыта ровно настолько, чтобы он смог протиснуться, заведенной за спину правой рукой он придерживал ручку двери, как будто мешая кому-то ворваться. Чарльз заметил, как мужчина и дверь резко дернулись.

— Простите меня, милорд, но…

— Прочь с дороги, ты проклятый сассенах! Когда лорд узнает, что я хочу сказать, он выслушает меня!

Дверь и лакей дернулись снова, отлетев в разные стороны: дверь открылась, хлопнув по наружной стене, а лакей растянулся на мраморном полу в коридоре. В дверном проеме во всем своем мрачном, грязном великолепии стояла Хэтти, более чем когда-либо похожая на бульдога с торжествующими злорадными глазами и неразборчивым рычанием. Лакей поднялся на ноги и ринулся к старой ведьме.

— Достаточно, Роди.

Чарльз посмотрел на Хэтти, которая так долго при каждом возможном случае игнорировала его, а теперь сама искала встречи.

— Ты можешь идти, — добавил он, обращаясь к раскрасневшемуся лакею.

Хэтти впилась взглядом в лакея, затем посмотрела на Чарльза. Переполненное злобой лицо осветилось самодовольным триумфом, как у собаки, зажавшей между зубами желанную кость и гордо демонстрирующей свой трофей проигравшим дворняжкам.

— Пожалуйста, может, вы соизволите войти? — самым учтивым голосом спросил Чарльз. — Закройте дверь. Сейчас же. Я полагаю, что вы хотите что-то обсудить со мной?

Хэтти закрыла дверь:

— Да, зуб даю, что вы не захотите, чтобы хто-нибудь услышал то, что я скажу. Не так ли, ваша светлость?

Хэтти уставилась на стремительно вставшего со стула смуглого барона-варвара. Он был в вылинявшем зеленом утреннем сюртуке, облегающих кожаных бриджах и в сапогах, столь блестящих, что они отражали солнечный свет, льющийся из открытых окон. Такой приземленный и с низменными желаниями. Она скрестила руки на сморщенной груди.

— Да, я хочу кой-чего вам сказать. И когда я расскажу все, вы не захотите снова принять свою женушку. Не-а, вы позволите ей вернуться к священнику, который почистит ейную душу от зла, и дадите ей жить жизнью, приличествующей богобоязненной женщине, как это было прежде, до того, как вы стали ее беспокоить. Она — зло, которое рожденное от грехов Люцифера и Иезавель. За ней присмотр нужон. Ага, вот так.

Глава 10

Элейн изучила записку, смелый четкий подчерк, слова сквозят сарказмом. Почему он не обратился к Морриган по имени? Почему не подписался своим собственным?

— Миледи, время готовиться к ужину. Я приготовлю платье. Вы будете в нем очаровательны.

Элейн раздраженно набросала записку, желая ничего иного, кроме покоя. Кейти прочитала ее и моментально разрыдалась:

— Мистер Фриц говорил, что меня наняли заботиться о вас, что я могу быть служанкой нашей леди, пока лорд не найдет кого-нибудь еще. На эти деньги я смогу купить детям ботинки. О мэм, пожалуйста, не отсылайте меня! Я уже сказала другим слугам. Если вы не нуждаетесь во мне теперь, они подумают, что я лгала, а лорд решит, что я вам не понравилась, и попросит меня с сестрой уйти, и… и я больше никогда не увижу мистера Фрица, и… о, пожалуйста, мэм, пожалуйста, дайте мне шанс.

Элейн не была точно уверена, о чем это излияние: о разрушенных ли амбициях или босых детях, испорченной репутации или о расставании влюбленных, проливших море слез.

Как бы то ни было, легче было согласиться, чем выносить причитания девицы. И Элейн уступила.

Кроме того, если бы она отослала Кейти, лорд мог повторно прислать к ней Хэтти.

Элейн уперлась лишь тогда, когда служанка стала настаивать на облачении «миледи» в корсет.

В конце концов, Кейти оставила ее в тишине и покое. Мысли Элейн возвратились к записке лорда и своему предыдущему сообщению. Почему он обращался к ней так же, как она обращалась к нему в предыдущей своей записке, только заменив пол, но точь-в-точь?

Она знала, что-то было неправильным, когда она писала прошлую записку. Но что? Почему, ох, почему она не могла вспомнить? Все утро было затуманено болью и тошнотой. Она помнила Кейти, отдергивающую гардины, бесконечно трещавшую про одевание госпожи, чтобы присоединиться к «его светлости» за завтраком; затем служанка добавила новых страданий, сунув чашку этого противного горячего шоколада ей в лицо.

Элейн написала записку, пребывая в отчаянии, заявляя…

Она утверждала, что у нее болит живот.

Это было причиной, почему он написал записку в таком тоне. Небольшое упоминание выдавало сарказм. Ей очень повезет, если он решит, что она всего-навсего просто тупица!

Но было что-то кроме этого. Боже мой! Почему она никак не может вспомнить?

Что-то, что он также уловил. Зачем еще тогда подражать ее манере обращения? Успехи Элейн в подделывании подчерка Морриган были довольно хорошими, чтобы выдержать проверку, конечно, если не класть написанное рядом с оригиналом. Так что же?..