Начало, стр. 2

Ну вот, как-то раз, дело было на игровой площадке, под баскетбольным кольцом, я взяла да так ущипнула его за хилую ручонку, что мне показалось, что сейчас оттуда кровь брызнет. Кровь, правда, не полилась, но зато его физиономия сделалась красной, как свекла. Я застыла на месте и ждала реакции. Тревора аж колотило от гнева, глазенки его выпучились от злости, что вызвало у меня злорадную улыбку. Правда, он все-таки куснул меня. На руке остались следы зубов, но я была готова к этому. В результате миссис Сварлиш пришлось посадить его на скамью у стенки, а я, развеселившись, принялась приплясывать вокруг игровой площадки, представляя себе, как от полученного укуса превращусь в летучую мышь, которую тоже называют вампиром.

— Рэйвен — странная девочка.

Эти слова, сказанные миссис Сварлиш другой учительнице, были подслушаны мною, когда я пробегала мимо плачущего Тревора, с досады молотившего кулаком по твердому битумному покрытию. В знак признательности я послала ему укушенной рукой воздушный поцелуй, после чего, гордясь полученной раной и надеясь на то, что обрела способность взлететь, уселась на детсадовские качели.

Для того чтобы эта надежда сбылась, мне, как вы понимаете, требовалось набрать настоящую космическую скорость. Меня заносило аж до верхушки забора, но я-то стремилась к пушистым облакам. Наконец, когда проржавелые качели уже жалобно скрипели, я соскочила с них, вознамерившись по меньшей мере перелететь всю игровую площадку и вконец напугать Тревора, но, увы, шлепнулась на землю и ушибла укушенную руку. Потом я разревелась не столько от боли, сколько от огорчения. Ведь мне, как оказалось, так и не удалось обзавестись сверхъестественными способностями моих любимых телевизионных героев.

Миссис Сварлиш приложила лед к ушибленной руке и усадила меня к стене отдохнуть, тогда как сопливый Тревор получил возможность играть.

Теперь он послал мне издевательский воздушный поцелуй и сказал:

— Спасибо.

Я показала ему язык и обозвала гангстерским словечком, которое подцепила в «Крестном отце». Миссис Сварлиш немедленно велела мне отправляться вон, то есть прочь со двора, с игровой площадки. В то время как все гуляли и играли, меня отсылали прочь очень часто. Просто не детство, а какое-то сплошное хождение вон.

2

Занудвилль

Официальное приветствие на въезде в наш городишко должно было бы гласить: «Добро пожаловать в Занудвилль, местечко малость побольше пещеры, но достаточно тесное для того, чтобы ощутить клаустрофобию».

Жители, до ужаса похожие друг на друга, практически неизменная погода, ряды домов, одинаковых до смертельной тоски, и расстилающиеся вокруг унылые поля — это и есть Занудвилль. Железная дорога, по которой в десять минут девятого проходит грузовой поезд, отделяет кукурузное поле от площадок для игры в гольф. По одну ее сторону стоят тракторы, по другую — тележки для клюшек.

На мой взгляд, у нас все с ног на голову перевернуто. Ну как, спрашивается, земля, на которой растет кукуруза, может стоить меньше той, где нет ничего, кроме песчаных лунок?

На городской площади стоит столетнее здание суда, но пока я еще не попадала в такие передряги, чтобы меня отволокли туда. Бутики, турагентство, компьютерный магазин, лавка флориста и кинотеатр отнюдь не первого показа — все это удобно расположилось вокруг площади.

Ох, как бы мне хотелось, чтобы наш дом стоял на колесах на железнодорожных путях. Он взял бы да и увез нас из города. Но нет же, он стоит на правильной стороне города рядом с местным клубом.

Если и есть у нас необычное строение, вызывающее трепет, так это заброшенный особняк, построенный на вершине Бенсон-хилл какой-то баронессой в изгнании.

Дружила я во всем Занудвилле только с Беки Миллер, девочкой с фермы, чья популярность среди сверстников была еще ниже моей. Наше официальное знакомство состоялось, когда я училась в третьем классе.

Я сидела на школьных ступеньках в ожидании мамы, которая должна была забрать меня, — как обычно, она опаздывала, поскольку старалась показать себя на работе трудоголиком! — и заметила взъерошенную девчонку, тоже сидевшую на ступеньках и плакавшую навзрыд, точно малое дитя.

У Беки не было друзей, потому что она была стеснительной, да и жила на восточной, сельской стороне дороги. Она была одной из немногих фермерских дочек в нашей школе и сидела в классе двумя рядами позади меня.

— Эй, что стряслось? — спросила я, проникшись сочувствием.

— Мама забыла обо мне! — зарыдала она еще пуще, прикрывая руками несчастное мокрое лицо.

— Нет, быть такого не может, — полились из меня слова утешения.

— Она никогда так не опаздывала! — всхлипывала Беки.

— Может быть, она застряла в пробке?

— Ты так думаешь?

— Конечно! А может быть, ей позвонил кто-то из этих надоедливых торговых представителей, которые вечно спрашивают: «Твоя мама дома?»

— Правда?

— Это случается сплошь да рядом. А может быть, ей пришлось остановиться, купить продуктов, а в «От семи до одиннадцати» [2] оказалась длинная очередь.

— Думаешь, так может быть?

— А почему бы и нет? Есть-то ведь надо. Так что не переживай. Она обязательно придет.

Я как в воду глядела. Вскоре подкатил черный пикап с виноватой матерью и дружелюбной мохнатой овчаркой.

Беки бросилась к своей маме, а потом снова подбежала ко мне и выпалила:

— Мама говорит, что если твои родители не против, то ты можешь в субботу зайти к нам в гости.

Никто никогда не приглашал меня в гости. В отличие от Беки, я вовсе не была стеснительной, но популярностью не могли похвастаться мы обе.

Я без конца опаздывала в школу, потому что просыпала, сидела на уроках в солнцезащитных очках и имела на все свое мнение, что было совершенно нетипично для обитателей Занудвилля.

Задний двор у Беки оказался величиной с Трансильванию. Это было отличное место, где можно было прятаться, играть в монстров и есть столько свежих яблок, сколько может уместиться в желудке ученицы третьего класса.

Я стала единственным ребенком в классе, который не бил ее, не отворачивался от нее и не обзывался. К тому же я начала пинать всех, кто пытался ее обидеть.

Короче говоря, Беки стала моей трехмерной тенью, а я — ее лучшей подругой и телохранителем. Так оно продолжалось и до сих пор.

Когда я не играла с Беки, то проводила время, запоем читая романы Энн Райс. Губы я красила черной помадой, ногти — черным лаком, а поношенные армейские башмаки начищала черной ваксой.

Мне было одиннадцать, когда наша семья поехала на каникулы в Новый Орлеан. Матери с отцом вздумалось поиграть в блэк-джек в плавучем казино «Фламинго», а Недотыка тянуло в океанариум. Я, со своей стороны, тоже точно знала, что мне хочется увидеть. Это был дом, где родилась Энн Райс, исторические здания, которые она восстановила, и особняк, который называла теперь своим домом.

Я завороженно торчала перед железными воротами мегаособняка, построенного в готическом стиле. Мама, которая не отпускала меня от себя ни на шаг, стояла рядом со мной. Над головой ощущалось движение воздуха, казалось, будто черные вороны машут надо мною крыльями, хотя, скорее всего, их там не было. Жаль, что туда нельзя прийти ночью — было бы чем полюбоваться. Несколько девочек, одетых точно так же, как и я, стояли по ту сторону улицы и делали снимки.

Мне до смерти хотелось подбежать к ним и сказать: «Давайте дружить. Будем вместе гулять по кладбищам».

Впервые в жизни я ощутила принадлежность к некоему сообществу. Да и вообще, ощущения были еще те. Ведь я оказалось в городе, где гробы не зарывали глубоко под землю, а ставили один на другой — смотри сколько хочешь.

А что за публика! Там было полно ребят с разноцветными ирокезами. Да и вообще, куда ни глянь, самые разные крутые фрики, кроме разве что Бурбон-стрит. Там у туристов был такой вид, будто они только что прилетели из Занудвилля.