Чужое сердце, стр. 21

– Так что же ты думаешь делать? – спросил отец, прервав мои размышления.

Я удивленно подняла взгляд.

– Думаю его спасти.

– Может, это ты у нас Мессия? – предположил он.

Мама вернулась за стол. Бросив две пилюли в рот, она даже не стала их запивать.

– А если он затеял всю эту бучу только затем, чтобы появился человек вроде тебя и спас его от казни?

Не буду врать: меня посещали подобные мысли.

– Это неважно, – сказала я. – Если мне удастся убедить суд, это все равно будет мощным ударом по смертным приговорам. – Я представила, как у меня берет интервью Стоун Филлипс. А когда съемка подойдет к концу, он пригласит меня пообедать.

– Пообещай, что ты не станешь одной из тех адвокатесс, которые влюбляются в преступников и выходят за них замуж прямо в тюрьме…

– Мама!

– Ну, Мэгги, такое случается! Преступники часто обладают даром убеждения.

– И ты, наверное, знаешь об этом, потому что сама провела немало времени в тюрьме?

Она примирительно подняла руки.

– Я просто сказала…

– Рейчел, мне кажется, с этим Мэгги справится сама, – сказал отец. – А нам, пожалуй, пора собираться.

Мама начала убирать со стола, я направилась за ней в кухню. Мы исполняли привычный ритуал: я клала тарелки в посудомоечную машину и споласкивала большие блюда, а она вытирала.

– Я закончу сама, – сказала я. Я говорила так каждую неделю. – Нельзя же опаздывать в синагогу.

Мама пожала плечами.

– Без папы все равно не начнут. – Я протянула ей мокрую салатницу, но она отставила ее на стол и впилась взглядом в мои руки. – Ты только взгляни на свои ногти, Мэгги!

Я резко дернулась.

– Мама, у меня есть более важные дела, чем следить за кутикулами.

– Дело не в маникюре, – сказала она. – Дело в том, что ты не можешь посвятить даже сорок пять минут себе, а не кому-то другому.

Такая уж у меня мама: как только я загорюсь желанием прикончить ее, она тут же скажет что-нибудь настолько ласковое, что слезы навернутся на глаза. Я попыталась сжать кулаки, но она переплела свои пальцы с моими.

– Приезжай в салон на следующей неделе. Мы хорошо проведем время. Вдвоем…

У меня на языке вертелось множество ехидных комментариев. «Некоторым, знаешь ли, приходится работать, чтобы сводить концы с концами». «Вдвоем мы не сможем хорошо провести время». «Может, я и обжора, но себе не враг». Но я лишь кивнула. Хотя мы обе знали, что приезжать я не намерена.

Когда я была совсем маленькой, мама устраивала спа-салон прямо в кухне. Она сама сочиняла рецепты кондиционеров из папайи и бананов, втирала кокосовое молочко мне в плечи, накладывала мне на глаза огуречные кружки и пела при этом песни Сонни и Шер. А после этого подносила зеркальце и говорила: «Только посмотри, какал красотка!» И я верила ей, сколько могла.

– Пойдем с нами, – попросила она. – Хоть разок. Отец будет очень доволен.

– Как-нибудь позже, – ответила я.

Я проводила их до машины. Папа завел мотор и опустил окно.

– Знаешь, – сказал он, – когда я учился в колледже, возле метро постоянно околачивался один бездомный. А у него на плече сидела ручная мышка. Грызла ему воротник… И он постоянно носил эту куртку, даже в страшную жару. Он знал наизусть всю первую главу «Моби Дика». Я всегда давал ему четвертак, когда проходил мимо.

Мимо пронеслась соседская машина – должно быть, кто-то из папиных прихожан. Нам приветственно посигналили.

Отец улыбнулся.

– Слова «Мессия» в Ветхом Завете вообще нет… На иврите это значит «помазанник». Он не спаситель, он – царь или жрец, избранный для служения особой цели. А вот в Мидраше – да, там слово moshiach встречается часто, но всякий раз – в новом значении. Иногда это солдат, иногда – политик, иногда он обладает сверхъестественными способностями. И иногда он выглядит, как бродяга. Я давал четвертаки тому бездомному, потому что ничего ведь не знаешь наверняка.

Договорив, он дал задний ход и выехал с подъездной аллеи. Я простояла на месте до тех пор, пока машина не скрылась из виду и мне не осталось ничего иного, кроме как вернуться в дом.

Майкл

На входе в тюрьму вас просят снять те атрибуты, которые и делают вас вами. Обувь, ремень. Кошелек, часы, медальон с изображением святого. Сдайте мелочь из карманов, мобильный телефон и даже распятие-булавку с лацкана. Вручите офицеру в форме свои водительские права – и станете одним из тех безликих людей, что вошли туда, откуда не выходят.

– Отец, вы хорошо себя чувствуете? – спросил офицер.

Я расплылся в жалком подобии улыбки и кивнул, пытаясь представить, что он видит. А видел он крупного крутого парня, который дрожал при мысли, что ему придется сейчас войти в тюрьму. Да, я ездил на мотоцикле, добровольно работал с подростками из молодежных банд, словом, ломал все стереотипы о священниках, которые только находил. Но в этом здании находился мужчина, за прекращение жизни которого я проголосовал лично.

И тем не менее.

С тех самых пор как я принял обет и попросил Бога помочь мне искупить зло, причиненное одному человеку, добром для многих, я знал, что рано или поздно это случится. Я знал, что окажусь яйцом к лицу с Шэем Борном.

Узнает ли он меня?

Узнаю ли я его?.

Задержав дыхание, я прошел через рамку металлодетектора, как будто что-то утаивал. Полагаю, я таки утаивал, но на мои секреты эти датчики не реагировали. Я начал вправлять ремень обратно в брючные петли и завязывать шнурки на кроссовках. Руки по-прежнему дрожали.

– Отец Майкл? – Подняв глаза, я увидел, что меня ждет уже другой офицер. – Начальник тюрьмы Койн готов вас принять.

– Хорошо.

Я проследовал за офицером по мрачным серым коридорам. Когда мы проходили мимо камер, офицер разворачивался так, чтобы заслонить меня, словно исполняя роль живого щита.

Меня отвели в офис, окна которого выходили на внутренний двор. Из одного здания в другое перемещалась колонна арестантов. За спинами у них высилось двойное ограждение, увенчанное колючей проволокой.

– Отец…

Начальник тюрьмы оказался кряжистым седым мужчиной. Он протянул мне руку и скорчил гримасу, которая, вероятно, в его представлении отвечала за улыбку.

– Койн. Очень приятно.

Он проводил меня в свой кабинет – на удивление современный и просторный, с длинным стальным столом, заваленным папками и бумагами, вместо стандартной чиновничьей парты. Как только мы уселись, он развернул пачку жевательной резинки.

– Никотиновая, – объяснил он. – Жена заставляет меня бросить курить, а я, честно сказать, лучше бы левую руку себе отрезал. – Он открыл папку с цифрой на корешке. Шэя Борна здесь лишили даже имени. – Я очень признателен, что вы пришли сюда. Нам здесь очень не хватает священников.

В тюрьме был один архиерей, но он улетел в Австралию ухаживать за умирающим отцом. Следовательно, если кому-то из заключенных хотелось побеседовать со священнослужителем, начальство вызывало кого-то со стороны.

– Я рад вам помочь, – соврал я и тут же сделал в уме пометку: прочесть молитву в качестве епитимьи.

Он придвинул папку ко мне.

– Шэй Борн. Вы его знаете?

Я замешкался с ответом.

– Да кто же его не знает?

– Да, журналюги – просто сучье племя, уж простите мой французский. Нам такое внимание ни к чему. В общем, суть в том, что этот заключенный хочет пожертвовать свои органы после того, как приговор будет приведен в действие.

– Католическая церковь одобряет подобные действия, если мозг пациента мертв и он не может самостоятельно дышать, – сказал я.

Судя по всему, я дал неверный ответ. Койн взял салфетку и, нахмурившись, сплюнул жвачку.

– Да, я понял. Прекрасно. Таково официальное мнение. Но в действительности ситуация складывается следующая. Парню конец. Он признан виновным в двух убийствах. Как вы думаете, в нем внезапно проснулось человеколюбие или он… или он просто хочет снискать сочувствие общественности и отвертеться от наказания?