Чужое сердце, стр. 17

Я могла бы сказать, что забыла о нем, но это была бы неправда. Я знала, что он по-прежнему там, под завалами всякого старья, изношенной детской одежды и картин в треснутых рамах. Однажды, когда Клэр было лет десять, я увидела, как она, отдуваясь, тащит сундук по лестнице. «Такая красивая штука! – воскликнула она, переводя дух. – А никто ею не пользуется», Я накричала на нее и велела ложиться отдыхать.

Но Клэр не унималась, и в конце концов я, поддавшись ее уговорам, отнесла сундук к ней в комнату. Теперь он стоял у подножия кровати, точно так же, как при жизни Элизабет. Я так и не сказала ей, кто его смастерил. И все же порой, когда Клэр был в школе, я невольно заглядывала внутрь. Наверное, Пандора тоже жалела, что не изучила содержимое ящика заранее. Замаскированный под дар, этот ящик сулил одни несчастья.

Люсиус

На ярусе I меня считали самым ловким рыбаком. Снаряжением мне служил толстый моток ниток, которые я собирал в течение нескольких лет; на конце крепилось грузило, расческа или колода карт, – в зависимости от того, что я хотел удить. Все знали, что я способен передавать предметы из своей камеры в камеру Крэша на противоположном конце яруса, а потом – и дальше, в душевую. Видимо, поэтому, когда Шэй взялся за изготовление своей «удочки», я с любопытством за ним наблюдал.

После «Живем только раз», но до «Опры» – в это время ребята обычно дремали. Мне же было нехорошо. Говорить из-за множества язв во рту было тяжело, и постоянно хотелось в туалет. Кожа вокруг глаз, пораженная саркомой, настолько распухла, что я почти ничего не видел. И вдруг леска Шэя проскользнула в узкий просвет под дверью моей камеры.

– Хочешь? – спросил он.

Когда мы «рыбачим», мы руководствуемся личной выгодой. Мы обмениваемся журналами и продуктами, расплачиваемся за наркотики. Но Шэй не хотел ничего брать – он хотел лишь давать. К концу лески был примотан проволокой кусочек жвачки.

Это – контрабанда. Такой податливый материал можно использовать для чего угодно, включая поломку замков. Одному богу известно, где Шэю удалось раздобыть это сокровище. Но еще сильнее меня потрясла его щедрость: ведь это сокровище он мог попросту заныкать.

Я сглотнул слюну, и горло у меня чуть не треснуло по линии разлома.

– Нет, спасибо, – просипел я.

Я сел на нары и снял простыню с пластикового матраса. Одному шву я уделял особенное внимание. Нитки, завязанные, как шнуровка на футбольном мяче, можно было распустить и беспрепятственно копошиться в поролоновой набивке. Я запихнул внутрь, указательный палец и нащупал свою заначку.

Ламивудин в таблетках, эпивир, сустива. Ретровир. [11] Ломотил от диареи. Все те лекарства, которые я из раза в раз клал на язык под надзором Альмы и якобы глотал, а на самом деле прятал за щекой. Я еще не знал, какое найти им применение. Может, выпью их разом и умру. А может, буду копить их, вместо того чтобы глотать, тем самым совершая пусть медленное, но самоубийство.

Забавно, что, даже умирая, человек продолжает бороться за власть. Хочет сам определить способ смерти, назначить точную дату. Наговорит себе чего угодно, лишь бы сохранить видимость контроля.

– Джоуи, – сказал Шэй, – угощайся. – Он снова забросил «удочку», на сей раз через проход.

– Не шутишь? – недоверчиво спросил Джоуи. В большинстве своем мы притворялись, что Джоуи вовсе не существует. Так было безопаснее для него самого. Никто никогда не обращал на него внимания, а уж тем паче не предлагал ему таких ценностей.

– Я хочу! – потребовал Кэллоуэй. Должно быть, он увидел, как щедрый дар проплывал мимо, поскольку его камера находилась между камерами Шэя и Джоуи.

– И я, – поддакнул Крэш.

Шэй дождался, пока Джоуи заберет жвачку, и осторожно потянул леску на себя, пока не остановился у Кэллоуэя.

– Там еще много.

– Сколько у тебя пластинок? – спросил Крэш.

– Только одна. Вот эта.

Вы все, полагаю, видели жвачку в пластинках. Ею можно поделиться с другом. Но как распределить одну несчастную пластинку между семью изголодавшимися мужчинами?

Леска Шэя дернулась влево, минуя мою камеру на пути к камере Крэша.

– Отщипни и передай дальше, – приказал Шэй.

– А может, я хочу целую?

– Может.

– Да пошел ты! – рявкнул Крэш. – Я заберу всю.

– Как хочешь, – ответил Шэй.

Я, покачнувшись, встал с нар и присел на корточки. Леска Шэя в этот момент достигла камеры Поджи.

– Угощайся, – сказал Шэй.

– Но Крэш ведь все забрал…

– Угощайся.

Донесся шелест фантика. Поджи заговорил, смакуя сокровище во рту:

– Я не жевал жвачки с две тысячи первого года.

Я уже мог почувствовать ее запах. Видел ее насыщенный розовый цвет, ощущал ее сладость. У меня потекли слюнки.

– О боже… – выдохнул Техас. Все, кроме меня, молча жевали.

Леска Шэя качнулась между моих стоп.

– Попробуй, – настаивал он.

Я потянулся к пакетику на конце лески. Поскольку до меня это сделали уже шестеро, я ожидал увидеть лишь кроху, малюсенький огрызок, и это в лучшем случае. Однако, к моему удивлению, пластинка была целая. Я оторвал себе половину и положил ее в рот. Остаток завернул и подергал за леску, после чего та змеей метнулась обратно в камеру Шэя.

Сначала это было практически невыносимо – сладость на язвах, острые углы, покуда жвачка не размякла. У меня слезы наворачивались на глаза, когда я так страстно хотел чего-то, что причиняло огромную боль. Я уже готов был выплюнуть ее, когда произошло нечто необычайное. Мой рот и горло вмиг перестали болеть, как будто в резинке содержался анестетик. Как будто я был не ВИЧ-инфицированным, а простым человеком, который купил себе это лакомство на заправке, набрав предварительно полный бак для долгого, долгого пути. Челюсти мои производили ритмичные движения. Продолжая жевать, я опустился на тюремный пол и заплакал, но не от боли – от ее отсутствия.

Мы молчали так долго, что офицер Уитакер пришел лично проверить, не замыслили ли мы дурного. Разумеется, он совсем не ожидал увидеть то, что открылось его взору. Семеро мужчин представляли себе детские годы, которые ни один из них не прожил. Семеро мужчин надували пузыри, яркие, как лунный диск.

Впервые за полгода я смог спокойно проспать до утра. Проснулся я отдохнувшим, расслабленным, без привычных желудочных колик, обыкновенно донимавших меня в первые пару часов бодрствования. Я подошел к умывальнику» выдавил зубную пасту на казенную щетку и взглянул на лист рифленого железа, служивший нам зеркалом.

Что-то изменилось.

Язвы – отметины саркомы, терзавшей мои щеки и жегшей мне глаза целый год, – исчезли. Кожа у меня стала гладкая, точно поверхность реки.

Я подался вперед, чтобы рассмотреть себя внимательнее. Открыл рот, оттянул нижнюю губу, напрасно пытаясь найти нарывы и воспаления, не дававшие мне нормально поесть.

– Люсиус, – голос проник сквозь вентиляцию у меня над головой. – Доброе утро.

Я поднял глаза.

– Доброе утро, Шэй. Господи, какое же это доброе утро!

В общем-то, мне и не пришлось обращаться за консультацией к врачам. Офицер Уитакер был настолько шокирован переменами в моей внешности, что сам вызвал Альму. Меня отвели в комнату для свиданий, чтобы взять кровь на анализ. Через час Альма вернулась ко мне в камеру и сообщила то, о чем я уже и так знал.

– У тебя тысяча двести пятьдесят Т-хелперов, – сказала она. – Вирусную нагрузку выявить не удалось.

– Но это же хорошо, правда?

– Это нормально. Это нормальный результат для здорового человека. – Она покачала головой. – Похоже, лекарства сработали, да еще как…

– Альма, – сказал я и, покосившись в сторону Уитакера, сорвал с матраса простыню. Затем открыл свой тайник. Таблеток набралась полная горсть, несколько дюжин. – Я уже несколько месяцев не принимаю лекарства.