Богиня роз, стр. 43

- Так ты тот самый, на ком основан миф о Минотавре!

- Да, именно так назвал меня Минос. Он ненавидел меня с самого момента моего рождения.

- А твоя мать?

- Пасифая была добрее, чем ее муж. Она даже тайком навещала меня, и я помню, что, когда был совсем юным, она иногда пела для меня перед сном.

Страж замолчал, пытаясь справиться с чувствами.

- Твоя мать любила тебя.

Он вздрогнул и отшатнулся, как будто слова Микки причинили ему физическую боль.

- Мне нравится думать, что она пыталась меня любить. Она назвала меня Астерием, не желая называть тем именем, которое дал Минос, но даже ее доброта не помогала забыть, что я чудовище. А она по моему виду поняла, что Кронос каким-то образом проник в ее постель, и сама эта мысль была ей отвратительна. Мой облик служил постоянным напоминанием, что титан обманул ее и завладел ее телом. Поэтому она убедила Миноса построить огромный лабиринт, утверждая, что в центре такого лабиринта он мог бы спрятать все сокровища Крита, а я стал бы их охранять. Вот в этом лабиринте на Крите я и жил, вдали от материнских глаз и от всех тех, кто мог бы ради забавы поохотиться на меня. И там бы я и оставался по сей день, если бы не Геката.

- Боже мой! О тебе сложено столько разных историй! Говорят, что тебе приносили в жертву юных девушек и мальчиков.

Увидев выражение лица жрицы, Страж похолодел и покрылся потом одновременно.

- Я не всегда был таким, как сейчас. До того как откликнулся на призыв Гекаты, я был именно таким, каким должен быть по проклятию Реи, то есть мерзким чудовищем и душой, и телом. Когда же я дал клятву богине, она сняла проклятие Реи и даровала мне сердце и душу человека… но даже эта великая богиня не в силах изменить мой внешний вид.

Его руки лежали на столе рядом с развернутой картой. Эмпуза потянулась к нему и накрыла их ладонями.

- Я не вижу никакого уродства, когда смотрю на тебя, - сказала Микки.

- Может быть, тебе нужно заглянуть поглубже. Во мне до сих пор живет зверь.

- Я бы предпочла верить в человека, если позволишь, Астерий.

- Человек…

Это слово прозвучало едва слышно. Страж перевел взгляд с рук Микки на ее лицо.

- Человек слышит тебя, Микадо, даже если ему кажется, что твой голос доносится до него из снов.

- Может, так оно и есть. - Микки мягко улыбнулась. - Нам с тобой прежде снились кое-какие сны… Он взял ее руку, повернул ладонью вверх, и его большой палец осторожно скользнул вдоль линии жизни, тянувшейся до запястья. А потом движением более легким, чем прикосновение крыльев бабочки, очертил круг возле чувствительной точки на ее руке.

- Я ощущаю биение твоего сердца, - пробормотал он.

- А ты заметил, что оно забилось быстрее?

Страж посмотрел ей прямо в глаза.

- Чувствую.

Ее лицо было так близко, что он ощущал теплое дыхание. Глаза жрицы затуманились, губы приоткрылись. Ему так хотелось изведать их вкус! Ему хотелось погрузиться в нее, затеряться в ее нежности. С низким рычанием он наклонил голову и прижался губами к тому месту, которого только что касался большим пальцем. Он ощущал, как пульсирует ее кровь, он ощущал легкий солоноватый вкус ее кожи… Она содрогнулась от его прикосновения, и его губы продвинулись выше, к внутреннему изгибу ее локтя. А потом он поднял голову. Жрица тяжело дышала, глядя на него огромными глазами. И прежде чем рассудок и здравый смысл успели его остановить, Страж наклонился и поцеловал ее. Она прерывисто вздохнула, и этот звук отозвался в его душе… и он поцеловал ее еще крепче.

Все его тело пронзила боль. Его кровь превратилась в огненную лаву, она обжигала его бешеным желанием. На мгновение он так забылся, что его когти сами собой выскочили из-под кожи, и он с рычанием оскалил зубы, готовый отразить нападение врага, подкравшегося к нему. И тут он вдруг понял… Чары Гекаты!

Эмпуза не любила его; а значит, страсть к ней была недозволительна.

Он посмотрел на нее полными страдания глазами. Микадо выглядела бледной и потрясенной и откинулась на спинку кресла, стараясь оказаться как можно дальше от него.

Он резко вскочил, опрокинув кресло. Маленький стол угрожающе покачнулся,

- Это было весьма неумно. Мне не следовало находиться здесь, с тобой.

- Почему? Что случилось? Ты выглядишь так, словно тебе ужасно больно!

Она неуверенно протянула к нему руку, но он отшатнулся, не в силах выдержать ее доброту.

- Ты не должна прикасаться ко мне!

- Ладно… - Она опустила дрожащую руку. - Я не буду тебя трогать. Просто сядь и объясни мне, что происходит.

- Нет. - Он отступил еще на шаг. - Я должен был выполнить твой приказ и начертить карту, потом принести ее тебе. Теперь я вернусь в свою берлогу.

- Я не приказывала тебе делать эту карту, - сказала Микки, бесконечно смущенная внезапной переменой, происшедшей в нем. - Я попросила тебя, так же как попросила поужинать со мной. И ты не сделал ничего дурного… мы не сделали ничего дурного.

- Вот в этом ты и ошибаешься. Ты не сделала ничего плохого, но не я. Сегодня я начал вплетать нить реальности в сны наяву, а это нечто такое, что даже в нашем мире снов и магии невозможно и опасно. Такое не может случиться еще раз.

Страж бросился прочь с балкона. С быстротой зверя и силой бога он удалялся от жрицы, и по мере того, как росло расстояние между ними, боль утихала, превращаясь в истощение и пустоту.

Так вот к чему привела его жизнь. Что ж, именно так и должно быть. Он был человеком в теле зверя, связанным путами богини. Он мог познать желание, но не мог его подавить. Как Тантал, он был обречен жить в постоянных муках - видеть возможность спасения, которая останется навсегда недостижимой. Астерий внезапно остановился, откинул голову - и яростно зарычал, глядя в оглохшие небеса.

Глава 21

Микки проснулась с головной болью и красными, опухшими глазами. Зевая и потягиваясь, она подошла к огромным окнам и распахнула дверь на балкон. Солнце только-только начало подниматься над горизонтом, и утро было таким холодным, что изо рта шел пар. Кто-то убрал со стола остатки ужина. Это вызвало у Микки грусть, как будто весь вчерашний вечер, со всем, что случилось хорошего и плохого, был сметен вместе с тарелками и крошками. Она подошла к креслу, в котором вчера сидел он, и погладила железную спинку.

Астерий…

Он никогда больше не будет для нее прежним Стражем, после того, что он сказал ей, и после того, что она видела в его глазах - бесконечное ранящее одиночество… и, всего на мгновение, - страстное желание, на которое она так горячо откликнулась.

Но то, что он позволил заглянуть в свою душу, ничего не значило. Из этого ничего

не следовало. И не из-за того, что он был чудовищем или, точнее, неким особым существом, смесью бога и смертного, не похожим ни на кого в мире, как он объяснил ей вчера. Астерий… Нет. Все это было не из-за внешне очевидного; это очевидное значило для Микки все меньше и меньше. И если она хочет быть честной с самой собой, то надо признать, что даже тогда, в Талсе, когда он соблазнял ее в снах, его внешность не могла бы ее остановить. Истиной было нечто прямо противоположное. Его внешность зачаровывала ее с самого начала.

Но между ними ничто невозможно потому, что он сам так решил. Как будто существовал некий неписаный закон, не позволяющий кому бы то ни было приблизиться к Стражу. Он прикасался к ней… целовал ее… он желал ее. И все равно сбежал, как будто именно ей грозила опасность. Его поведение озадачивало и просто-напросто раздражало.

Микки опять потерла глаза. Ладно, может, и существовал такой закон или такое правило. Может, никому и не дозволялось приближаться к Стражу. Самым разумным было бы поговорить об этом с Гекатой. Спросить богиню о… о… о чем? Неужели она действительно хочет спросить импозантную Гекату о том, хорошо ли будет, если ее новая Эмпуза начнет приставать к человекозверю, Стражу владений богини? Ох, я вас умоляю… Микки вовсе не была идиоткой. Это недопустимо. Астерий четко дал это понять. И если она напрямую задаст Гекате подобный вопрос, а богиня прикажет ей держаться подальше от Стража, что тогда? Ей действительно придется соблюдать дистанцию. Разве не так?