Домино, стр. 98
Брови священника поползли вверх, а серые глаза расширились до предела.
— Не может быть!
— Почему же? — возразил Тристано, любуясь в зеркальце своей торжествующей усмешкой. Мысли этого безмозглого священника читать легче, чем в книге! — Да, мы отбываем в Италию — в Неаполь.
— В Неаполь! — изумленно отозвался священник, словно название города было сенсационным новшеством — столь же невероятным, как Новая Атлантида или Семиградье Сиболы. Он выпрямился, выставив впереди себя, словно митру, метлу, с которой осыпались куски засохшего клейстера, — Один человек желает вам добра, другой замышляет зло. Вы, сэр, должны сами разобраться, кто есть кто.
— Я уже это сделал, сэр.
— Если вы укрепились в подобном решении, — сурово заключил священник, — я не могу повлиять на ваши планы. Но да смилостивится Господь над вашими душами!
С этими словами мистер Трамбулл, развернувшись на каблуках, покинул комнату, однако Тристано, который, по собственному признанию, еле-еле читал по-английски, сумел все же разобрать среди обрывков газетного текста, что были прилеплены к недовершенной косе Смерти, заголовок мелким шрифтом: «Пьоццино прибывает в Лондон».
Но что означала эта новость? — спрашивал себя Тристано спустя несколько часов в постели ее светлости. Мягкие локоны покоились на его обнаженной груди; он вдыхал нежный аромат лаванды и розовой воды, который издавало постельное белье, а ее кожа пахла мускусом. Стоило ли о чем-то заботиться? Он покидает Англию. Через шесть дней он окажется во Франции, направляясь на юг. Собственно говоря, новость была хорошей. Доброй новостью. Какая помеха могла возникнуть?
Глава 39
Утром того дня, когда должен был состояться бал-маскарад, на город обрушился ураган. Тристано проснулся в спальне ее светлости от звона освинцованных оконных стекол, содрогавшихся в своих рамах от натиска ветра; о стену из тесаного камня скреблись нагие ветки вишневого дерева в саду позади дома. До полудня буйный ветер срывал черепицу с мшистых крыш, обламывал со старых деревьев высохшие ветви. Инвалиды в креслах на колесиках крепко стискивали ручки управления, кое-как пролагая себе извилистый путь и щурясь от бьющего в лицо дождя. Пожилых дам, направлявшихся к Кингз-Бат, сила ветра припечатывала к стенам домов на Уэстгейт-стрит; их юбки вздувались и хлопали, точно паруса.
Храбро противясь стихиям, Тристано отправился один к Коулд-Бат-Хаусу в Уидкоме, переехав через реку по Старому мосту. Раздевшись, он поплескался в холодной воде, а затем, чтобы согреться, — тем более что купальня выглядела пустой, — приступил к арии во время бури, которую ему предстояло исполнить вечером. Его голос, вновь отлично звучавший, эхом отражался от оштукатуренных стен, от камня бассейна. Аккомпанементом служили свист ветра под карнизом крыши, напоминавший переливы флейты, и перестук дождевых капель по оконному стеклу у него над головой. Самый подходящий денек для арии во время шторма.
Тристано начал одеваться — и только тогда заметил высокую фигуру мистера Трамбулла в дверном проеме. Священник, по-видимому, решил не уделять Тристано никакого внимания: его водянистые серые глаза как будто утратили способность видеть перед собой счастливого соперника; похоже, его поразила слепота и вновь разыгрались подагра, ревматизм и прочие таинственные недуги, приведшие его в Бат.
— О, плоти хрупкая храмина! — вскричал этот уникум, не обращаясь ни к кому в частности, и с коротким всплеском нырнул в прохладные минеральные воды, источаемые фонтаном в виде львиной головы. — Подай, Господи, немощному исцеление!
На всем обратном пути, проезжая по мосту в карете, окошечки которой были исхлестаны дождем, и глядя на нещадно продираемый ветром, будто скребницей, Уидком-Хилл, Тристано не переставал недоумевать, каким образом мистер Трамбулл, бросивший свой экипаж на заснеженной Батской дороге, умудрился теперь переместиться в Уидком, да еще таким ненастным утром.
К вечеру порывы ветра только усилились. Всякий раз, когда открывалась дверь, ведущая в вестибюль Залы Ассамблей, через бальную комнату проносился свирепый вихрь, теребя перья и ленты на костюмах гостей и шурша листами партитур у музыкантов на галерее. Леди У***, одетая в турецкий костюм, пожаловалась на холод. Что и говорить: villeggiatura — это одно, а Бат в середине зимы — совсем другое. Ей пришлось накинуть на плечи шаль.
— Куда вы смотрите? — спросила она Тристано. — Кого ищете? — С первой же минуты Тристано непрерывно вертел головой по сторонам, вглядываясь в маски новоприбывающих участников праздника. — Уж не замышляете ли какую-нибудь интрижку?
— Никого, миледи, — отрывисто бросил он. — Пустяки. Нам нужен бокал.
«Какой там из меня интриган», — думал он, пробираясь через толпу.
Тристано ни словом не обмолвился о стычках с мистером Трамбуллом у себя в комнате и в Коулд-Бат-Хаусе. Незачем было тревожить ее светлость рассказом о противнике — или сопернике, кем бы он там ни оказался. Леди У*** со страхом упоминала о юных джентльменах, наколотых в прошлом году на шпагу его светлости: выходило, что их набиралась чуть ли не добрая дюжина. Но только ли страх звучал в ее голосе? Ее светлость призналась, что поощряла ухаживания двух-трех жертв — крепких молодцов, слывших искусными фехтовальщиками, — в надежде на противоположный итог поединка в Гайд-Парке.
— Я не стану с ним драться, — поспешил сказать Тристано, узнав, чем и как заканчивались эти столь частые кровавые единоборства.
— Конечно, нет, — откликнулась леди У***. — Он убьет вас в одну минуту.
Это, как понял Тристано, было чистой правдой. Но, слушая речи ее светлости, он задавался вопросом, питает ли она сомнения на этот счет. Или желает его испытать? Испытать его отвагу, его преданность? Она клялась Тристано в любви — да, это слово слетело с ее уст: она любила его за то, что он, по ее словам, был антиподом ее супруга — не воинственным мужланом со шпагой, а «обладателем большого сердца», «чутким и тонко чувствующим», даже «женственным».
— В любом случае, — добавила леди У***, — его светлость не сможет защитить свою честь и получить сатисфакцию в Бате: распорядитель нашего бала, мистер Бо Нэш, отнял у джентльменов привилегию носить при себе оружие и затевать дуэли, пока они находятся в Бате. Этот курорт с минеральными источниками — место, где мы отбрасываем грубые страсти и стараемся взрастить в душе страсти иного рода, и вы, милейший signore, являетесь самым прекрасным их олицетворением.
Известие о запрете холодного оружия не слишком утешило Тристано: ночью ему приснился сон, в котором лорд У***, в халате из коричневой парусины, яростно разбрызгивая воду, гнался за ним по курящимся водам Кингз-Бат. Ухватив Тристано за волосы, лорд У*** погрузил его голову в воду и не вытаскивал на поверхность до тех пор, пока воздух не покинул легкие Тристано и не взмыл вверх множеством причудливых серебристых пузырьков. Теперь, продолжая свой поиск, Тристано увидел за карточным столиком мистера Трамбулла, игравшего партию в вист. Вопреки стенаниям над бумажником и жалобам на бессовестные цены в костюмерной лавке, священник явно сумел разжиться несколькими шиллингами — возможно, благодаря везению в вист: его черный плащ с капюшоном из тонкого атласа блестел и переливался при свете восковых свечей. Белая маска, также из атласа, представляла собой гротескный череп. Когда Тристано проходил мимо, ряженый на миг оторвал взгляд от карт и тут же занялся ими снова. Внешность пройдохи внушала трепет, возразить Тристано было нечего: даже неуклюже сработанная коса, зажатая в правой руке священника, которую облегала белая перчатка, не портила общего жуткого впечатления. По-видимому, после потери леди У*** мистер Трамбулл уже несколько утешился: он сидел рядом с особой в розовом домино и вел с ней, если судить по их тесно касавшимся друг друга маскам и бедрам, беседу вполне интимного свойства.
Пунш — тягучую клейкую жидкость — изготовили на основе воды из минерального источника: к несчастью, явственно сернистый вкус воды возобладал над другими, более лакомыми ингредиентами — кларетом, бренди, мускатным орехом и лимоном. Собравшиеся вокруг серебряной пуншевой чаши горько сокрушались, что использованный рецепт напитка обманул большие ожидания; многие из гостей отказывались даже от пробы.