Карнавал страха, стр. 44
– Оставь, Вэлор, – отозвалась Мария, трогая его за плечо. – Мы выгнали Кукольника и зрителей, это произошло сегодня ночью. Раньше нам тоже казалось это совершенно невозможным. Мы сможем стать обычным городом.
Опуская свою горячую руку на руку женщины, Вэлор ответил:
– Разрушить город проще, чем построить новый.
Белые бельма уставились на него, будто слепая могла видеть. Ее прекрасное лицо освещали утренние лучи.
– Ты можешь идти, Вэлор?
– Да, – ответил карлик, поднимаясь. – Я мог бы идти даже на руках, я ведь ко всему привык.
– Пойди найди трубачей и приведи их сюда, – ответила Мария без колебаний. – Я хочу, чтобы они собрали наших граждан вокруг арены. Пришло время сообщить им о моем решении.
Вэлор оглядел перепачканных и усталых артистов, собравшихся на серых камнях амфитеатра. От их вида у него перехватило горло, и он был рад, что Мария не может их видеть, иначе она не была бы так уверена в своих планах.
Ее страстный голос эхом отдавался в молчаливых рядах камня. Никто не произносил ни слова, никто не возражал, но никто и не поддерживал ее предложений, было такое впечатление, что слепая обращалась к камням, а не к людям. Говорили лишь глаза.
Она чувствовала устремленные на нее горящие глаза. Пятнадцать сотен глаз. Но в отличие от аудитории, которая обычно приходила на ее представления, толпа была убийственно молчаливой.
– Теперь мы все знаем о своем прошлом, знаем, что были гражданами Л'Мораи, знаем, что нас превратили в уродов. Я слышала ваши голоса во время этой бессонной ночи. Я слышала, что вы говорили друг другу. Я слышала все, что вы чувствуете: потрясение, гнев, страх, неуверенность. Именно эти страсти охватили всех нас. Эти чувства заставили нас сжечь своих мучителей. Они не давали нам заснуть и помогли прожить темную ночь, которая обещала новый рассвет.
Мария повернулась к вставшему солнцу и вытянула руку.
– Рассвет наступил. Я ощущаю на лице утренний луч и луч надежды. Большинство из вас видят этот рассвет собственными глазами. Как я завидую вам, вашим детям и внукам, которые услышат из ваших уст рассказ об этом знаменательном утре, о рассвете нашей свободы. Сейчас горячее солнце согреет наши холодные сердца, развеет темные страсти, которые всколыхнула сумятица нашего освобождения, и родит в нас новую страсть, новые чувства.
С этого момента и впредь навсегда слово «урод» не будет употребляться горожанами Л'Мораи, оно больше не будет оружием в устах наших оппонентов. Но даже если мы уроды, значит, уроды должны быть свободны! Уроды больше не изгои, они могут любить и быть любимыми. Мы дружно встанем против всех горожан Л'Мораи, которые не согласны с нашим собственным выбором. Мы будем вместе работать, вместе питаться, вместе сражаться…, мы вместе создадим новое общество, общество добра и справедливости. Мы должны высоко поднять факел надежды, свободы и справедливости – эти понятия, которые давно утратили смысл и силу для горожан Л'Мораи – мы должны заставить сиять их заново.
Эхо ее страстной речи встретили скромные аплодисменты, простучавшие по каменной арене, как утренний летний дождь.
– Мы простимся с грубостью, жестокостью, ненавистью и насилием. Мы изменим свои имена. Теперь мы все равны, мы все – горожане, граждане. Никто больше не заставит нас выставлять свои тела и души на потеху другим людям. Мы будем работать, стоя плечом к плечу друг с другом, работать над своим благополучием, процветанием, образованием. Мы больше не будем жить в страхе перед убийцей, чудовищем, который рыщет по улицам в поисках новой ночной жертвы. Мы будем охранять друг друга, мы будем уважать жизнь своих друзей-граждан, всегда помня о той огромной цене, которую нам пришлось заплатить за свою свободу и спокойствие!
Теперь аплодисменты были громче, послышались одобрительные крики.
– Наш город будет городом без насилия и принуждения, городом, где нет места убийцам и негодяям. Голодающей женщине не придется просить милостыню, чтобы накормить себя и детей. Увечный не будет обречен на милость крыс, рыскающих по его убогому жилищу. И расстроенного ребенка успокоят не только его собственные родители, вся община граждан Карнавала будет его семьей и опорой.
Мария сделала небольшую паузу, ожидая новой овации, и действительно раздались крики, но это были крики ярости, звон цепей, вопли, рожденные ненавистью.
– Пропустите! – раздался грубый крик силача. – Мы поймали убийцу. Это горбун Феликс. Он зарезал Кугана! Мы хотим справедливости!
Глава 13
Крики воинов волнами пробежали через замершую аудиторию и замерли в каменных сводах. У Марии перехватило горло. Она побледнела. Первые ряды артистов встали и подались вперед, чтобы хорошенько рассмотреть мрачную процессию.
Впереди группы шел плотный человек с низким лбом и тяжелым подбородком. В одной руке у него был пылающий факел, в другой тяжелая цепь. Он кричал:
– Смотрите, вот Феликс, убийца Карнавала Л'Мораи! Смотрите на убийцу!
Цепь, которую он держал, вела к перепуганному горбуну. Рубашка несчастного была порвана и болталась на поясе, плечи почернели от синяков и ссадин, а на шее было надето ярмо, в которое обычно запрягают волов. Он едва шел, шатаясь, не в силах выдержать веса, который тащил.
Уроды, шедшие с обоих сторон от него, периодически дергали за ярмо, чтобы поставить Феликса на ноги, в эти мгновения цепь переставала давить на горло несчастного, и он мог глотнуть немного воздуха. И каждый такой судорожный хриплый вздох страшным эхом разносился по замершей арене.
Но прежде чем эхо успело повторить последний вздох Феликса, урод впереди процессии снова прокричал:
– Смотрите на убийцу Карнавала Л'Мораи!
– Куган был жутким страшилищем, – раздался резкий крик в толпе. – Что ужасного в его убийстве…
– Страшилищем? – ответил гневный вопль. Все повернулись, чтобы увидеть кричавшего – серого малозаметного человека на одной из скамеек. На трибуне поднялся один из уродов, у него были огромные руки, каждая величиной с целого человека. Глаза его подозрительно блестели:
– Что ужасного?! Да мы не граждане после этого! Слепая женщина сказала, что убийц больше не будет. И вот один из них перед нами!
Одна из карнавальных зазывал встала, застенчиво запахиваясь в красный шелковый плащ.
– Я видела, как Куган обращался с Феликсом – да и со всеми остальными. Если вы спросите меня, я отвечу – он заслужил смерть. Вопрос стоял так – убить или быть убитым.
Рукастый повернулся к женщине и ткнул в нее угрожающе огромным пальцем.
– Ты всегда ненавидела уродов!
– Отпустите его! – снова раздался резкий крик, и кричавший поднялся. Это был старый конюх Морг, ухаживавший за лошадьми и мулами. – Какое вы имеете право сковывать цепями такого же гражданина, как и вы сами? Какое вы имели право взять мое ярмо?
Многие уроды встали, они говорили и кричали, голоса смешались в неразличимые крики.
Мария прикусила губы и глубоко вздохнула, пытаясь разобраться в этом нестройном хоре.
– Тихо! Тихо! Замолчите все! Сейчас не время для суда. И в нашем городе людей не будет судить разъяренная толпа! Этого можно ждать от жителей Л'Мораи, но не от наших граждан. Они должны быть выше. – Она махнула рукой в сторону скорбной процессии. – Освободите его от цепей и посадите под стражу в одном из домов. И не смейте даже пальцем тронуть до того дня, как пройдет настоящий честный суд!
Урод, который шел впереди процессии, бросил на землю цепь и закричал:
– Ты даже не посадишь его в клетку? А что, если он захочет убить нас? Говорю тебе, что он убийца Моркасла и Борго, Панола и Банола, и тысяч, тысяч артистов. Это вовсе не Кукольник, которого ты убила, чтобы захватить власть на Карнавале. Это чудовищный горбун! – Он снова схватил цепь и несколько раз потряс ею.
– Это решит честный справедливый суд, – ответила Мария. Голос у нее стал холодным и властным. Выражение лица слепой было спокойным, но руки сжались в кулаки, а костяшки пальцев побелели.