Время бежать, стр. 31

— Ты как там? — Голос долетел из какого-то густого тумана. Я, похоже, задремала, вот так вот, в одну минуту. А теперь открыла глаза.

— Просто устала.

Он обнял меня, притянул поближе.

— Слышала, что сказал этот гад?

— Про твою бабулю?

— Да. Я должен был его убить, Джем, возможность-то была. А я так озверел, что кинулся на него как попало. Просто забыл, что у меня есть нож, надо было вытащить и покончить с этим придурком.

— И какой бы от этого был прок? Убил бы — и что? Только вляпался бы еще сильнее.

— А плевать. Он, гад, ничего другого не заслуживает. Какое он имел право…

— Знаю. А только я рада, что ты его не убил. В любом случае…

Я чуть не сказала: «В любом случае он сегодня умрет», но вовремя остановилась. Уж всяко если Татуированному суждено умереть, он должен умереть: Жук ли пырнет его ножом, размозжат ли ему голову во время драки с полицией, попадет ли он под поезд. Я ведь помню его число, помню, что это сегодня. Нет, до конца я все равно не врубаюсь. Как оно на самом-то деле — числа все-таки моя выдумка или они реальны? Если я сама их придумала, тогда класс: можно не обращать на них внимания, менять их как захочется. Я могу остановить часы, прекратить обратный отсчет жизни Жука. С другой стороны, если они реальны, значит, с бабулей его все в порядке — ей еще жить да жить. В голове у меня все перемешалось. Ладно, как бы там ни было, успокоить Жука я могу только одним способом:

— Бабуля твоя в порядке, Жучила.

— Ты так думаешь? А я даже не знаю, жива ли она.

Я повернулась к нему лицом:

— Жук, я знаю, что она в порядке.

— Число, да?

— Да.

— А если не ты одна видишь числа? Если кто- то тоже видит, но совсем другие? Если ее число взяло и поменялось?

— Числа не меняются. — Я помедлила, еще раз проверила число Жука — да, на месте и то же самое. — Они не меняются.

— Выходит, день твоей смерти определяется в день твоего рождения. Ты это хочешь сказать?

Он пытается сбить меня с толку. Я-то хотела его немножко утешить, а он лезет с дурацкими вопросами. На которые у меня нет ответа.

— Ничего я не хочу сказать. — В голосе, помимо воли, звучала злость. — Это ты что-то такое несешь.

— Я хочу услышать это от тебя, потому что, на мой взгляд, это полная чухня.

— Что именно?

— То, что все определено заранее. Получается, что бы я ни делал, это не имеет значения, конец все равно один.

— Может, так и есть. Хрен его разберет.

— Я хотела замять разговор, но ничего не вышло.

— Так все известно заранее? Будет так, как будет?

— Не знаю.

— Бомба должна была взорваться. Этот подонок должен был избить бабулю. Но как же так, Джем? Это же несправедливо. — Он почти кричал. Снял руку с моего плеча и принялся ею размахивать, В тесном закутке он, казалось, стал еще больше.

— Конечно несправедливо.

— Все это какая-то чушь. — Его слюна попала мне на лицо. Эк он разошелся.

— Так я то же самое и говорю.

— Что?

— Вся наша жизнь — полная чушь. Полная бессмыслица. Родился, пожил, умер.

Вся моя философия в трех словах.

Это ненадолго заткнуло ему рот. Мы сидели плечом к плечу, упершись спинами в стену, скрестив руки. Правда, я сидела неподвижно, а Жук без остановки мотал головой из стороны в сторону, от этого все его тело сотрясалось, и он подталкивал меня плечом. А я ведь теперь знала, каким спокойным он может быть, когда счастлив и безмятежен, и видеть его возбуждение было мучительно. Чувствовалось — он сам не свой от волнения. И мне показалось: вина за это на мне. Захотелось достучаться до него, как-нибудь снять этот стресс.

— Жук, послушай. Может, я и не права.

Мне самой было страшно от того, что я собиралась произнести. Слова выползали изо рта, как тихие мышки.

Он продолжал дергаться, погрузившись в свой собственный темный, безумный мир. Я встала на колени, лицом к нему, положила руки ему на плечи.

— Жук.

Он меня не слышал. Я дотянулась до его лица, крепко взяла обеими руками, замедлив, но не прекратив тряску.

— То, что я сказала. Это тоже неправда.

Наконец он, похоже, услышал. Лицо застыло, он поднял на меня глаза — затравленные, горестные.

— Почему?

— Не может все быть полной бессмыслицей. — Я глубоко вздохнула. — Потому что было же мне суждено встретить тебя, а тебе — меня.

Глаза его наполнились слезами. Без единого слова он отцепил руки от своей грудной клетки и опустил мне на талию, зарывшись лицом мне в плечо. Стоя на коленях, я прижимала его к себе и гладила — спину, волосы, — и мы вместе плакали. Не было таких слов, чтобы высказать наши чувства, слезы всё выразили за нас: ужас, облегчение, любовь, печаль, всё вперемешку с солью.

Прошло время — очень долгое время, — прежде чем мы расцепились и сели прямо. Смеркалось, в нашей затененной листвою пещерке Жук теперь стал лишь смутным силуэтом.

— Нужно сматывать, Джем, — сказал он. — Это же постараться надо привлечь к себе столько внимания.

— Да, знаю.

У меня совсем не осталось сил. Болело колено, болела рука. Мне совсем не хотелось, чтобы нас поймали, но было бы так просто сейчас свернуться у Жука в объятиях и просто дожидаться неизбежного.

— Лучший способ свалить отсюда по-быстрому — добыть еще одну машину.

— И что потом?

— Поедем в Вестон. Мы, наверное, уже от него в двух шагах. Тебе там понравится.

Хотя и было темно, я поняла, что он опять улыбается. Я хотела разделить его радость, честно хотела, но не могла. В груди были холод, затравленность, испуг.

— А что мы будем делать в Вестоне, Жук? Там, вообрази себе, тоже есть и телевизоры, и газеты, а кроме того — полицейские, собаки-ищейки и…

Он прижал длинный палец к моим губам.

— Я тебе уже говорил. Будем есть мороженое, рыбу с жареной картошкой и гулять по взморью.

Он говорил это так, будто верил. А может, и правда верил.

Я мягко отвела руку, прижатую к моим губам, положила на раскрытую левую ладонь и принялась поглаживать его худые пальцы.

— Ты чего делаешь?

— Ничего. У тебя руки красивые.

— Ладно, хватит сопли разводить. — Он наклонился и нежно поцеловал меня. — Так, — добавил он, похоже, приняв какое-то решение. — Я знаю, ты устала, так что посиди здесь, а вот когда я за тобой приду, будь готова еще побегать. Тачку я добуду, не переживай. Скоро вернусь.

Он полез наружу.

— Жучила.

— Ну?

— Будь осторожен.

— А то. А ты будь готова, ладно? Я живо — одна нога здесь, другая там.

Он исчез. Там, где он проталкивался между ветками, они немного покачались. Я смотрела, как они движутся все медленнее, замирают. А потом осталась сидеть в сгущающейся темноте и ждать.

Я сидела, вслушиваясь; все во мне было готово снова сорваться с места и бежать. Я ждала его шагов, шороха листвы, произнесенных шепотом инструкций. Фоновый шум внезапно исполнился глубокого смысла — гул машин, какой-то крик вдалеке, вой сирены. Что там, блин, происходит? Где он?

Две минуты обернулись десятью. Десять — двадцатью. Время шло, и я постепенно будто окаменела в одной позе: колени у подбородка, голова на руках. Я заставила себя дышать медленнее, чуть ли не загнала себя в транс, пытаясь выключиться из жизни, пока Жук меня не позовет.

Сколько времени прошло, прежде чем я поняла, что он не вернется? Не знаю, но постепенно понимание это впиталось в меня, как холодный дождь, который закапал с ветвей и потянул сыростью от земли. С ним что-то случилось. Случилось не на моих глазах, поэтому шока я не испытала — по крайней мере, в тот момент; просто вокруг и внутри образовалась тьма, еще непрогляднее, чем ночь, и холод заполз в самые кости. Я не двигалась, не издавала ни звука, просто сидела, свернувшись комочком, только слегка покачивалась взад-вперед.

А потом я, наверное, заснула, потому что очнулась, лежа на земле и с единственной мыслью в голове: его больше нет. Я лежала в грязи, промокшая, окоченевшая. Подняла руки к лицу, закрыла ими рот и нос. Лицо согрелось от дыхания, а я всё повторяла: «Господи, господи». Я понятия не имела, что теперь делать, даже заплакать не могла от испуга.