Три метра над небом, стр. 26
23
У входа в школу девочки болтают в ожидании звонка. Баби и Даниела выходят из машины и прощаются с отцом. Mercedes вливается в общий поток на пьяцца Эуклиде. К ним тут же подбегает стайка девчонок.
– Баби, ты правда вчера пошла на гонки и была там «ромашкой»?
– А правда, что за тобой гналась полиция?
– Полицейский схватил тебя за волосы, Стэп его вырубил, и ты уехала с ним на мотоцикле?
– А правда, двое парней разбились?
Даниела потрясенно слушает. Да, Vespa пропала недаром. Это же настоящая слава. Баби не верит своим ушам. Откуда они успели все узнать? Хотя нет, не все. История с навозом пока что осталась тайной. Выручает звонок на урок. Поднимаясь по лестнице, она рассеянно отвечает на вопросы подружек поближе. Наконец-то все. В этот день к ней пришла известность. Даниела нежно прощается с сестрой:
– Пока, Баби, до перемены!
Невероятно. С тех пор как они ходят в школу вместе, та сказала такое впервые. Баби провожает Даниелу взглядом, сестра идет в окружении подружек. Они со всех сторон бомбардируют ее вопросами. Она тоже наслаждается своими пятнадцатью минутами славы. Наверное, все же надо было вернуть ей кроссовки. Только бы она не рассказала про навоз!
На кафедре – молодой священник из соседней приходской церкви. Первый урок – Закон Божий. Любимейшее времяпрепровождение на нем – ставить преподавателя в затруднительное положение вопросами о сексе и добрачных отношениях. Обычно при этом раскрепощенные девочки приводят в пример загадочных ужасных подруг, впрочем, почти всегда имея в виду самих себя. В общем, урок Закона Божьего превращается в самый настоящий урок сексуального воспитания, единственный предмет, на котором все получают полное удовлетворение.
Баби листает дневник. Следующим уроком греческий.
Джаччи будет спрашивать. Надо закрыть последний триместр перед выпускными экзаменами. Когда станет ясно, по каким предметам будут экзамены, опросы закончатся. Звонок. Молодой священник уходит, унося с собой чемоданчик из мягкой темной кожи и последние сомнения. Однако походка выдает его с головой. Если в молодости он и грешил, то повинны были в этом явно не девушки.
– Привет, Баби!
– Паллина! Как ты?
Паллина ставит сумку с книгами на парту Баби.
– Ну, неплохо, без литра крови!
Паллина закатывает рукав голубой форменной рубашки, открывая бледную руку.
– На вот, смотри! – указывает она на пластырь с пятнышком крови посередине. – Это тебе не просто так. Врач битый час искал мне вену, прикинь? Исколол все вокруг и все руки исщипал – говорил, чтобы вена показалась! А по-моему, он меня просто ненавидел и хотел сделать больно. Да, кстати, а ты получила мой пакетик?
– Да, спасибо тебе.
– Я заслужила прощение?
– Почти.
– Как почти? Что, надо было купить два рожка?
– Нет, надо будет вернуть мне к восьми часам Vespa.
– Vespa? А как? Кто ее знает, где она? У кого? Кто взял? Я-то тут при чем?
– Я придумала. Vespa можно не искать, во всяком случае, так срочно.
Паллина улыбается.
– Уже хорошо. А то поставила невыполнимое условие. Но как ты это сделаешь? Что ты скажешь папе, когда он вернется и не найдет Vespa?
– A Vespa там как раз будет.
– Как?
– Очень просто. Твою поставим.
– Мою?
– Ну да, папе все едино, он и не заметит.
Джаччи стучит кулаком по кафедре.
– Тишина! Начинаем опрос. Сальветти, Риччи и Серванти, вы последние, кого я опрашиваю. Потом мы на время оставим греческий и займемся латынью. Да, хотелось бы вам сообщить: наверняка латынь пойдет на экзамен…
Открыла Америку, – думает большая часть класса. И только одна девочка думает сейчас о другом. Это Сильвия Феста. Почему Джаччи не вызвала ее? Сегодня ведь ее очередь, а не Серванти. Может, Джаччи что-то замышляет? Положение у Сильвии не из легких. У нее уже стоят две пятерки, и незачем это еще усугублять. С другой стороны, учительница не могла ошибиться. Джаччи никогда не ошибается. Это одно из незыблемых правил в Фальконьери.
Сильвии отчаянно нужно, чтобы ее спросили в третий раз. Более того, так и должно было быть. Она незаметно зовет Баби.
– Не знаю, что и сказать, извини… У меня записано, что спросить должны тебя.
– Что ты хочешь сказать? Что Джаччи ошиблась?
– Может быть. Но ты же ее знаешь. Лучше уж промолчать.
– Да, но если ей не сказать, меня не допустят до экзаменов.
Баби разводит руками: «Ну не знаю я…» Она и правда расстроена. Начинается опрос. Сильвия ерзает за партой, не знает, как себя вести. Наконец решает вмешаться. Поднимает руку. Джаччи замечает ее:
– Что вы хотите, Феста?
– Извините, синьора Джаччи, что перебиваю. Но мне кажется, что меня еще не спрашивали в третий раз.
Феста улыбается, пытаясь затушевать то, что она фактически обвиняет учительницу в том, что та ошиблась. Джаччи вздыхает.
– Сейчас посмотрим.
– Феста… Феста… Ах, вот. Опрошена 18 марта, и, естественно, с плохой оценкой. Довольны? Да, и кстати, – просматривая остальные оценки, – не думаю, что вас допустят до экзаменов.
Еле слышное «спасибо» слетает с губ Сильвии. Она пропала. Джаччи с довольным видом возобновляет опрос. Баби снова проверяет дневник. 18 марта. Но в этот день спросили Серванти! Вне всякого сомнения. Джаччи ошиблась. Но как это доказать? Ее слово против слова учителя. И кончится это еще одним замечанием. Бедная Феста, какая же непруха. Чего доброго, на второй год оставят. Она открывает страницы других предметов. 18 марта. Это четверг. Проверяет другие уроки. Как странно: в тот день Феста вообще не спрашивали. Может быть, это случайность, но может, и нет. Она высовывается из-за парты:
– Сильвия…
– Что такое? – вид у Феста убитый. Но правда скорее на ее стороне.
– Дай мне дневник.
– Зачем?
– Надо кое-что посмотреть.
– Что?
– Потом скажу. Давай сюда.
На миг в глазах Сильвии загорается слабая искорка надежды. Она отдает Баби дневник. Баби раскрывает его где-то в конце. Сильвия уже полным надежды взглядом следит за Баби. Та улыбается. Поворачивается к ней и возвращает дневник. «Тебе повезло!» Сильвия вымучивает улыбку. Она все еще не верит.
Неожиданно Баби поднимает руку.
– Извините, синьора Джаччи…
Джаччи поворачивается к ней.
– Что такое, Джервази? Вас что, тоже не опросили? Сегодня вы, девушки, как-то особенно надоедливы. Ну, говорите же!..
Баби поднимается. Секунду молчит.
– Я хотела сказать, что вы ошиблись.
Шум приглушенного говора наводняет класс. Девочки поражены. Баби спокойна.
Джаччи багровеет от злости, но берет себя в руки.
– Тихо! И в чем же это?
– 18 марта вы никак не могли спросить Сильвию Феста.
– Это почему? У меня в журнале записано. Хотите посмотреть? Вот, 18 марта, неуд Сильвии Феста. Мне кажется, вам понравилось получать замечания.
– Это оценка Франчески Серванти. Вы просто не туда ее вписали.
Джаччи, кажется, сейчас взорвется.
– Вот как? Я знаю, что вы все заносите в свой дневник. Но это всего лишь ваше слово, ничем не подкрепленное, против моего. Раз я говорю, что в тот день опрашивала Феста, значит, так оно и было.
– А я говорю, что нет. Вы ошиблись. Вы не могли 18 марта вызвать Сильвию Феста.
– Вот как? Это почему же?
– Потому что 18 марта Феста отсутствовала.
Джаччи бледнеет. Хватает общий журнал учета посещений и лихорадочно листает его назад. 20, 19, 18 марта. В бешенстве проверяет, кто отсутствовал. Бенуччи, Марини и… Джаччи без сил падает на стул. Она не верит собственным глазам. Феста! Имя, написанное ее собственной рукой, проступает словно огненными буквами. Ее позор. Ее ошибка. Все остальное не имеет значения. Джаччи бросает взгляд на Баби. Она уничтожена. Баби медленно усаживается. Все девочки по очереди оборачиваются на нее. В классе потихоньку поднимается шепот:
– Молодец, Баби, браво!