Манюня пишет фантастичЫскЫй роман, стр. 36

— И пусть это вам будет уроком, ясно? — грохотал Гарегин Сергеевич.

— Ясно, — раздавался в ответ пубертатный козлетон.

— Может, надо было признаться? — сокрушалась потом Каринка.

— Ты что, с ума сошла? — выпучились мы с Манькой. — Гарегин Сергеевич обязательно нажаловался бы маме с папой. Вот бы тебе тогда влетело!

Вечером мы вырыли небольшую ямку за забором и спрятали там Каринкины рогатки.

— Понадобятся — вытащишь, — кряхтела Манька, утрамбовывая ладошками землю. — А то если их найдут в вашем чемодане, то сразу поймут, кто покалечил Славика.

Вообще нами никто особо не занимался. Ни тебе развивающих игр и викторин, ни развлечений, ни заезжего киномеханика с истертой пленкой индийского кино. Будни в лагере протекали одинаково. В семь ноль-ноль — подъем, далее — зарядка, завтрак, уборка в комнатах. Купание в речке, обед, тихий час. Полдник, прогулка младших отрядов по лесу под нервные окрики пионервожатых, ужин, сон.

Вот вам приблизительное описание одной нашей прогулки.

Действующие лица:

Поляна в лесу

Взмыленные пионервожатые

Дети

— Все на месте?

— Все!

— Никто не отстал?

— Никто!

— Радуемся природе и не уходим в лес! Слышали???

— Товарищ Анжела, а Само откусил кусочек гриба!

— Само, выплюнь мухомор, он ядовитый!

— Я голодный!

— Скоро вернемся в лагерь, и ты сможешь поужинать.

— Буэ, на ужин манная каша!

— Нельзя так говорить. Манная каша — очень полезная еда.

— Буэ! — хором.

Прошли две секунды.

— Товарищ Карен, а Гарика укусила пчела!

— Ааааааааа! — ор Гарика.

— Гарик, у тебя нет аллергии на пчелиный яд? Гарик, не ори, отвечай мне на вопрос.

— Ааааааааа!!!!!!!!!!

— Товарищ Карен, он пухнет на глазах.

— Девочки! — отчаянный крик в сторону пионервожатых. — Если у ребенка отекло лицо, а глаза превратились в щелочки — это как понимать?

— Срочно в лагерь! Ему надо снимать аллергический шок!

Товарищ Карен взваливает на плечо Гарика и галопом припускает к лагерю.

— АаАаАаАаАа!!! — надрывается Гарик.

Вожатые какое-то время нервно прислушиваются, как, по мере удаления, ослабевает Гариков крик.

— Фух, — выдыхают они.

Через две секунды.

— Товарищ Маргарита, а Эдик свои козявки ест! И еще какие-то ягоды с этого куста поел. Это что за ягоды? Небось ядовитые?

— Эдик!!!! Выплюнь немедленно! У тебя живот будет болеть!!!!

— А желуди есть можно?

— Не знаю. Наверное, можно. Только они горькие.

— Ничего. Я поем.

Через две секунды.

— Товарищ Анжела, а Седа провалилась ногой в какую-то яму и выбраться не может.

— Ыаааааааа! — плач Седы.

— Да что за наказание такое! Что за дети такие! Чтоб я еще раз согласилась на практику в пионерлагере! Так, внимание! Строимся, погуляли — и ладно, возвращаемся обратно.

— Но мы только что пришли!

— Пришли и ушли. Кому сказано строиться?!

Ну и так далее.

А вообще-то вожатые у нас были хорошие, только немного бестолковые и напуганные ответственностью, свалившейся на их плечи. Товарищ Маргарита, например, воровала в столовой для нас хлеб и допоздна, лежа на дальней незанятой кровати, слушала детские страшилки. И пугалась больше всех.

— Мне ваша черная рука всю ночь снилась, — жаловалась она на следующее утро, следя за тем, как мы заправляем кровати и протираем пол вонючей тряпкой. — Мария, прислони обратно дверцу к тумбочке! Ну что ты с нею наперевес ходишь?

— Товарищ Маргарита, я воображаю, что я рыцарь, а это мой щит.

— А кто же твоя дама сердца, рыцарь со щитом из тумбочкиной дверцы?

— У меня нет дамы сердца! — сопела Манька. — Я — девочка-рыцарь!

— Положи на место дверцу, девочка-рыцарь, а то накажу тебя мытьем полов вне очереди.

— Уж помечтать нельзя… — вздыхала Манька и прислоняла дверцу обратно к тумбочке.

ГЛАВА 15

Манюня отдыхает в пионерлагере «Колагир», или Не вынесла душа поэтов

Манюня пишет фантастичЫскЫй роман - i_015.png

Первая неделя выдалась невероятно тяжелой — нам категорически ничего не нравилось в лагере, ни-че-го! Мы обрывали телефон с просьбами забрать нас незамедлительно домой, клялись и божились, что вести себя теперь будем только как Мальвины.

— Потерпите немножко, — вздыхала мама, — мы затеяли в детской ремонт, и спать вам сейчас просто негде.

— Можно у нас ночевать, у нас места много! — скулила Манька.

— Манюнечка, Ба в Новороссийске, а папа у… в… по командировкам мотается. Некому будет за вами присмотреть, а оставлять вас на ночь одних я не стану!

— За нами может тетя Валя присмотреть!

— У тети Вали маленький внук, а за вами глаз да глаз нужен! Потерпите недельку, пожалуйста!

— Хорошо, — шмыгнула носом Манька. Очень сложно перечить маме, когда она говорит «пожалуйста».

— Ну и ладно, уж неделю-то потерпеть можно! — решили мы и пошли на речку — собирать мелкую гальку, а то Каринке нечем было из рогаток стрелять. Речка находилась буквально в ста метрах от лагеря, но выходить к ней без сопровождения взрослых строго-настрого запрещалось. Она была очень мелкой, но, как любая быстроногая горная река, могла резко вспучиться, изойти селем, выйти из берегов и затопить все окрестности.

Дождей не наблюдалось целую неделю, снег в горах давно уже растаял, но в лагере осторожничали — выводили детей к речке буквально под конвоем и под конвоем же, сосчитав по мокрым макушкам, возвращали обратно. Но плох тот советский ребенок, который мирится с запретами. Вот и мы, удостоверившись, что никого из взрослых поблизости нет, быстренько отодвинули доску в заборе и выбрались через лаз к речке.

Пока Каринка набивала карманы каменной мелочью, мы с Манькой увлеченно паслись окрест, подъедая растущий в изобилии кислый щавель.

— И мне наберите, — велела Каринка.

— Шама наберешь, — прошамкали мы.

— А это вы видели? — погрозила она кулаком.

— Видели, — вздохнули мы и в темпе нарвали букет щавеля — конфликтовать с Каринкой себе дороже.

Потом мы нашли в кустах укромное местечко и спрятали там гальку — таскать ее по лагерю было чревато. Взрослые, они хоть и наивные люди, но не настолько, чтобы по килограмму отборной речной гальки не заподозрить преступные намерения у таких, на первый взгляд, безвредных девочек, как мы.

А что на первый взгляд мы были безвредными девочками, это я вам гарантирую. Я, например, была высокая, сильно худая и жалко топорщилась во все стороны острыми локтями и коленками. Вполне себе безобидное зрелище, скажите? Манька была маленькой и полненькой, щебетала непрерывно, смешно картавя на «р», и ходила, деловито выставив вперед себя круглое пузо. А Каринка получалась переходным звеном между нами — не толстенькая, но и не шибко худая, ростом чуть ниже меня, с дивными ямочками на щеках. Нормальные, казалось бы, дети.

Знаете, как нас папа называл? «Трио Беда». А еще он говорил, что ямочки на щеках Каринка завела для отвода глаз, чтобы усыплять бдительность взрослых. И что в нашем персональном антропогенезе что-то пошло не так, и на выходе получилось то, что получилось. И что наше второе имя — «За Что?».

Потому что:

— За что?! — выкрикивала мама, оплакивая выжженные навылет наши платья и куртки.

— За что?! — кипела Ба, гоняя нас, аки гусей, по двору.

— За что?! — рыдал дядя Миша над очередным загубленным нами электрическим прибором.

— За что? — по любому поводу восклицали взрослые.

А ни за что, скажу я вам! Знали бы за что, сами бы исправились. А так приходилось страдать наравне с родителями, потому что за каждую выходку мы получали по полной программе. Если нас наказывала мама, то, за редкими исключениями в виде сломанного венчика для взбивания яиц или метко кинутого пластмассового ведра, мы отделывались шлепками по попе или вывернутыми наизнанку ушами. А если мы выводили из себя Ба, то тут главное было добежать до ближайшей канадской границы. Потому что Ба была чемпионкой мира по праведному гневу и в порыве этого гнева могла порубить в тонкую лапшу вполне себе монолитную железобетонную конструкцию. Что уж говорить о нас!