Манюня пишет фантастичЫскЫй роман, стр. 32

Напугал ни в чем не повинную тетю — получай незабываемый отдых в пионерлагере с таинственным названием «Колагир».

Ыхыхыыыыыы (злобный, продолжительный смех).

ГЛАВА 13

Манюня приезжает в пионерлагерь «Колагир», или Сюзанна, товарищ Маргарита и другие

Ба не горела желанием отправлять нас в «Колагир».

— Знаю я эти пионерлагеря, — бурчала она, — кормят из рук вон плохо, антисанитария, вожатые разбалбесы и два слова связать не умеют.

Но замученные нашими выходками родители были очень даже за, чтобы мы съездили в лагерь.

— Пусть и вожатым будет плохо, — злорадствовал дядя Миша.

— Сделаем небольшой косметический ремонт в детской, — радовалась мама.

— Отдохнем! — припечатывал папа.

Если у родителей и были какие-то сомнения насчет нас, то их безжалостным образом развеяла Каринка. Погожим майским днем, пока папа с дядей Мишей нанизывали на шампуры мясо, а мама с Ба накрывали стол для пикника, сестра решила скрасить томительные минуты ожидания очередным актом вандализма и крест-накрест раскроила водительское сиденье папиной «копейки». Консервным ножом. «Хотелось узнать — пружины там или опилки», — орала она, пока мама выкручивала ей уши.

— Лагерь так лагерь, — сдала бастионы Ба, опасливо косясь на папино дергающееся веко.

— Вот и славно, — обрадовался дядя Миша, — а пока Маня будет в лагере, ты можешь съездить в Новороссийск, к Фае. Она давно зазывает тебя в гости, но ты никак не выберешься.

И наступили лихорадочные времена. Мы пребывали в радостном ожидании отдыха, мама придумывала, в какой цвет перекрасить стены в детской (нужно, чтобы успокаивающий и одновременно немаркий), а Ба, приговаривая: «Не поеду же я без подарков к Фае, которая Жмайлик», — шантажировала геенной огненной несчастного товароведа городского универмага.

Папа скорбно высчитывал, во сколько ему обойдутся новая обивка для сиденья и ремонт детской.

— Вылечу в трубу, — долетали до нас его горестные стенания.

— Обязательно выкрутимся, — не сдавалась мама.

А с Дядимишиного лица не сходила улыбка счастья. Все, конечно, отлично понимали, чему он радуется, но скромно об этом молчали. Кроме Ба, разумеется.

— Приведешь хоть одну свою козу в мой дом — и тебе несдобровать, ясно? — грохотала она.

— Мам, ну с чего ты это взяла?

— Я сказала, а ты меня слышал. Если нога хоть одной твой чучундры ступит на порог моего дома, я устрою тебе такой скандал, что мало не покажется. И предупреждаю сразу — Валя будет приглядывать за тобой. И за домом!

Соседку Валю в свое время коварно бросил муж, сбежав от нее аж в далекий Казахстан. Он нашел себе там тихую и покладистую русскую женщину и возвращаться домой отказался напрочь. Имея такую трагическую историю в анамнезе, тетя Валя отрицательно относилась ко всяким блудливым мужчинам и на всякий случай не доверяла разведенным и холостякам. Дядю Мишу она нежно любила, но между дружбой с Ба и хорошим отношением к ее сыну благоразумно выбирала первое.

— Мы еще посмотрим, чья возьмет, — ворчал себе под нос дядя Миша.

— Ты что-то сказал, Мойше? — сдвигала очки на кончик носа Ба.

— Говорю — как скажешь!

— То-то!

Так как сиденье «копейки» было основательно раскурочено, отвезти нас в пионерлагерь должен был дядя Миша. Но в день «X» на релейный завод нагрянула высокая комиссия из Еревана и порушила все наши планы. Целый день гости из столицы бесцельно шатались по заводу, мешая людям работать, а вечером потребовали хлеба и зрелищ. И дяде Мише ничего не оставалось, как забить Васю тутовкой и отвезти комиссию на рыбалку. А потом еще проводить реанимационные мероприятия, приводя в чувство выросших на «Пшеничной» неискушенных ереванских гостей.

Вот так мы потеряли один день драгоценного отдыха, а папе пришлось, отпросившись с работы, самому отвозить нас в пионерлагерь.

Утром он выкатил Генриетту из гаража, залез в салон и несколько раз со всей силы надавил на раскуроченное сиденье кулаками, провоцируя его на несанкционированный выброс пружины. Затем поднялся домой и какое-то время приноравливался то к круглой разделочной доске, то к подносу из нержавейки. Но мама сказала, что на жестком он далеко не уедет, и вручила сборник задач по челюстно-лицевой хирургии, сорок две страницы нетто. «Вот как ты уважаешь мою работу», — пробурчал папа, но спорить не стал. Прикрыл сборником сиденье и лишь тогда доверил Генриетте свою, хм, филейную часть.

Настал торжественный момент расставания. Мы терпеливо выслушали бабулину коротенькую молитву «На дорогу», поцеловали Гаянэ и Сонечку, вытерли сопли о подол маминой юбки и скорбно загрузились в машину.

— Я знала, что расставаться со взрослыми очень грустно. Но чтобы и с сестрами? — шмыгала носом я.

— Оказывается, мы их любим, — хмурилась в ответ Каринка.

Потом мы заехали за Маней. Ба, конечно, не ударила в грязь лицом и собрала внучку как в кругосветное путешествие. Чего она ей только не положила — и простеганное полупальто (от внезапных летних морозов), и вязаные носки (а вдруг по вечерам там холодно), и резиновые сапожки («от наводнения?» — полюбопытствовал папа, предварительно отодвинувшись на безопасное расстояние). Ну, и по мелочи — легкую шапку, куртку, несколько пар теплых колготок, вязаный жилет, две наглухо застегивающиеся кофты и три водолазки.

— Роза, ты думаешь, что за те три недели, которые они проведут в лагере, случится трескучий мороз и небольшой локальный потоп? — полюбопытствовал папа, забивая багажник вещами Мани. — А это что такое? — навострил он уши, когда из одной сумки раздался характерный стеклянный перезвон.

— Ничего такого, — забегала глазами Ба, — там банка с баклажанной икрой. Дети ее очень любят.

— Одна банка не может сама по себе греметь! — Папа заглянул в сумку и присвистнул. — Роза, в погребе хоть что-нибудь осталось?

— Юрик, — заполыхала Ба, — ты меня лучше не доводи, ясно? Я и так вся на нервах. А будешь упорствовать — поеду с вами!

— Тогда не поеду я! Только этого не хватало, чтобы ты выступила там в обычной своей манере и переполошила весь лагерь! Мы уедем, а детям всю смену расхлебывать испортившееся настроение вожатых!

Ба хмыкнула, но промолчала. Крыть ей было нечем. Прошлой осенью я загремела в республиканскую детскую больницу с тяжелым отитом. Так как Сонечка болела и без мамы сильно капризничала, поехать со мной и папой в Ереван вызвалась Ба. Она стоически вытерпела шестичасовую поездку в один конец и всю дорогу массировала мне ноющее ухо. В приемной больницы ей не понравилось, как долго оформляют документы, и Ба устроила такой грандиозный скандал, что у меня от испуга прошла боль в ухе. Потом, круша все преграды на своем пути, она поднялась наверх, проинспектировала мою палату, призвала к ноге сестру-хозяйку и потребовала заменить матрас на новый. Далее она заглянула на кухню, провела пальцем по вымытым тарелкам и порвала в клочья посудомойку. Ушла, пригрозив главврачу судом и Магаданской областью, «если хоть один волос упадет с головы моей девочки!». И отцу пришлось в спешном порядке коньяком и конфетами заглаживать вину перед всполошенным медперсоналом. «Теща, что с нее взять», — скорбно шептал он. «Ааааа», — понимающе кивал в ответ медперсонал.

Вот почему папа был против, чтобы Ба поехала сегодня в «Колагир». Впрочем, если бы она вознамерилась туда ехать, то никто ее бы не остановил. Просто впереди была поездка в Новороссийск, время поджимало, и она лихорадочно собиралась в путь-дорогу — складывала вещи, набивала холодильник продуктами, подготавливала дом к осадному положению — уверенности, что ни одна Дядимишина чучундра не ступит на порог, у нее не было.

Мы обступили Ба и ткнулись лбами ей в живот. Она смахнула слезу, расцеловала меня с Каринкой, а потом крепко прижала к себе внучку. Манька мигом посинела.

— Баааа! — захрипела она.