Тень ветра, стр. 34

Мерседитас дрожащей рукой осенила себя крестным знамением, потрясенная столь непристойным оборотом событий.

– Матери некоторых из этих несчастных невинных созданий, узнав о подобном кощунстве, подали в полицию официальное заявление с разоблачением публичного скандала и надругательства над общественной моралью. Пресса, этот хищный стервятник, процветающий за счет человеческих несчастий и позора, не замедлив учуяла запах падали и, благодаря наводке профессионального доносчика, не прошло и сорока минут с момента выхода на сцену двух представителей закона, как на месте событий появился собственной персоной сам Кико Калабуж, репортер газеты «Эль Касо», более известный как «ворошитель дерьма», решительно настроенный осветить указанные факты, дабы его чернуха успела попасть в сегодняшний выпуск газеты, которая – как вы, без сомнения, и сами догадались – с грубостью, свойственной желтой прессе, характеризовала спектакль, состоявшийся в упомянутом заведении, словами «леденящие кровь сцены дантова ада», каковые слова красуются, набранные двадцать четвертым кеглем, в заголовке на первой полосе.

– Не может быть! – воскликнул отец. – И ведь казалось, дон Федерико учел свой горький опыт.

Дон Анаклето энергично закивал с пасторской страстью:

– Так оно и было, но позвольте привести тут два перла из собрания пословиц, этой сокровищницы и глашатая наших самых глубоких и искренних чувств: сколь волка ни корми, он все в лес смотрит, и не бромом единым жив человек. Но вы еще не знаете самого ужасного.

– Ну, так давайте ближе к делу, ваша милость, а то от вашего полета метафор у меня живот скрутило, – запротестовал Фермин.

– Не обращайте внимания на это животное, мне лично очень нравится, как вы излагаете, впрямь киножурнал, сеньор профессор, – вмешалась Мерседитас.

– Благодарю вас, дочь моя, я всего лишь скромный учитель. Итак, к делу, без промедлений, преамбул и фиоритур. Как оказалось, часовщика, который в момент ареста проходил под своим сценическим именем «Малышка с гребнем», уже неоднократно задерживали при подобных обстоятельствах, согласно сводкам криминальных происшествий, представленным блюстителями правопорядка.

– Скажите лучше, бандитов с полицейскими жетонами, – язвительно заметил Фермин.

– Я в политику не вмешиваюсь. Но смею вас заверить, что после того, как дона Федерико сбили со сцены метким ударом бутылки по голове, агенты полиции препроводили его в участок на Виа Лаетана. При ином, более счастливом стечении обстоятельств дело закончилось бы малой кровью: парой затрещин и/или оскорблений, но для дона Федерико все обернулось весьма плачевно, так как вчера там случайно оказался печально знаменитый инспектор Фумеро.

– Фумеро, – пробормотал Фермин, которого одно только упоминание об этом боге карающего правосудия приводило в трепет.

– Он самый. Как я и говорил, сей страж порядка и безопасности наших граждан, только что прибывший после триумфальной облавы на одно злачное место на улице Вигатанс, где нелегально принимались букмекерские ставки и проводились тараканьи бега, был незамедлительно проинформирован о случившемся отчаявшейся матерью одного беженца из приюта и, предположительно, организатора этого побега по имени Пепет Гуардиола. Узнав об этом, наш славный инспектор, который, судя по его виду, после ужина пропустил как минимум двенадцать порций кофе с коньяком, решил взять карты в свои руки. Внимательно изучив отягчающие обстоятельства этого грязного дела, Фумеро указал сержанту, дежурившему в ту ночь, что такое проявление (здесь, для достоверности описываемого и придерживаясь документальной точности, я вынужден процитировать инспектора во всей неприкрытой буквальности его выражений, несмотря на присутствующих здесь дам), так вот, такое проявление педерастии заслуживает примерного наказания, поэтому владелец часовой мастерской дон Федерико Флавиа-и-Пужадес, уроженец местечка Рипольет, семейное положение – холост, для его же блага и ради бессмертных душ мальчуганов, страдающих болезнью Дауна, чье присутствие было сопутствующим, однако вполне отягчающим при данном стечении обстоятельств, должен быть препровожден в общую камеру в застенках настоящего учреждения на Виа Лаетана, где он проведет ночь в обществе отборнейших проходимцев. Как вы, вероятно, знаете, эта камера знаменита в среде криминальных элементов своей негостеприимной атмосферой и ненадежностью санитарных условий содержания заключенных. Поэтому внесение такого человека, как дон Федерико, в список постояльцев, всегда является поводом для шумного веселья всей преступной братии, так как привносит свежую струю развлечений и некоторую новизну в унылое однообразие их тюремной жизни.

Дойдя до этого момента своего цветистого повествования, дон Анаклето постарался кратко, но вполне живописно изобразить некоторые узнаваемые черты всем нам хорошо известной жертвы.

– Нет необходимости напоминать, что сеньор Флавиа-и-Пужадес – личность хрупкая и деликатная, сама доброта и христианское милосердие. Если в его мастерскую залетает муха, он, вместо того чтобы прибить ее тапком, открывает все окна и двери, дабы насекомое, которое тоже является созданием Творца, было возвращено потоком воздуха в свою экосистему. Как мне кажется, Дон Федерико, человек верующий, очень набожный, всего себя посвящающий делам нашей церковной общины, был вынужден всю свою жизнь противостоять пороку, который в крайне редких случаях брал над ним верх, толкая его на улицу переодетым в женское платье. Его необычайный талант чинить все, от наручных часов до швейных машинок, вошел в поговорку, а его личность весьма уважаема и ценима всеми нами – теми, кто с ним знаком и посещает его мастерскую, и даже теми, кто не приветствует его редкие ночные эскапады в парике, украшенном гребнем, и в платье в горошек.

– Ваши слова звучат как эпитафия, словно дон Федерико уже умер, – огорченно подметил Фермин.

– Слава Всевышнему, он жив.

Я с облегчением перевел дух. Дон Федерико жил со своей восьмидесятилетней матерью, которую все называли Пепита, абсолютно глухой и известной всему кварталу своим подобным оглушительному урагану метеоризмом, поднимавшем с ее балкона испуганные стаи воробьев.

– Бедняжка Пепита, – продолжил свой рассказ профессор, – она и предположить не могла, что ее Федерико провел ночь в грязной камере, где орда головорезов и отбросов общества разыграла его между собой как кусок праздничного пирога, пустив по кругу его тщедушные телеса и награждая его тумаками и всем прочим, пока остальные изверги весело орали хором: «Пидорас, пидорас, обосрался в самый раз».

В лавке воцарилось гробовое молчание, нарушаемое только всхлипываниями Мерседитас. Фермин хотел было ее утешить, нежно приобняв, но она отскочила от него как ошпаренная.

19

– Представляете себе картину? – ко всеобщему огорчению, подвел итог дон Анаклето.

Эпилог также не внушал оптимизма. Утром серый полицейский фургон подъехал к дому, где жил часовщик, и из него прямо у двери подъезда выбросили, предварительно помочившись на него, дона Федерико, окровавленного, в разорванной в клочья одежде, уже без парика и коллекции изысканной бижутерии, с избитым, в синяках и порезах, лицом. Скорченного, дрожащего и рыдающего, как ребенок, его обнаружил сын булочницы.

– Это ж ни в какие ворота, – возмущенно заметила Мерседитас, стоя у двери, подальше от цепких лап Фермина. – Бедняжка, да он добрейший на свете человек, никогда ни с кем не ссорился. Ну и что такого в том, что он любит вырядиться, как Ла Фараона [53], и петь на сцене? Кому какая разница? Люди такие злые!

Дон Анаклето молчал, опустив голову.

– Это не злоба, – произнес вдруг Фермин. – Это самая настоящая глупость. Люди глупы, и это, скажу я вам, не одно и то же. Зло подразумевает моральный детерминизм, намерение и некоторую долю мыслительной деятельности. Дураки же и варвары никогда не задумываются и не размышляют. Они действуют, подчиняясь своим инстинктам, как животные на скотном дворе, убежденные, что творят благо, что всегда и во всем правы, гордясь тем, что всегда готовы – прошу прощения – поиметь любого, кто хоть чем-то отличается от них, цветом ли кожи, вероисповеданием, языком, национальностью, или, как в случае с доном Федерико, своеобразным досугом. В чем действительно нуждается наш мир, так это в том, чтобы в нем было побольше истинных злодеев и поменьше дикарей-полуживотных.

вернуться

53

Почетное прозвище Лолы Флорес (Долорес Флорес Руис, 1923—1995), величайшей певицы и танцовщицы фламенко.