Тень ветра, стр. 24

Шляпный магазин Фортунь, точнее, то, что от него осталось, располагался на первом этаже узкого, почерневшего от копоти здания довольно жалкого вида на улице Сан-Антонио, рядом с площадью Гойи. На заляпанных жирной грязью стеклах все еще читалось название, а на фасаде по-прежнему развевалась реклама в форме котелка, обещавшая модели по индивидуальному заказу и последние новинки парижской моды. Дверь была закрыта на висячий замок, к которому, казалось, лет десять никто не прикасался. Я прижался лбом к стеклу, пытаясь проникнуть взглядом в темные глубины.

– Если вы по поводу аренды, то опоздали, – произнес голос у меня за спиной. – Управляющий зданием уже ушел.

Женщине, заговорившей со мной, было около шестидесяти; она была одета так, как одеваются в Испании безутешные вдовы. Из-под покрывавшего голову розового платка выглядывала пара буклей, стеганые шлепанцы были надеты на длинные ярко-красные носки, закрывавшие лодыжку до середины. Я сразу понял, что передо мной консьержка.

– А что, магазин сдается? – спросил я.

– А вы разве не затем пожаловали?

– Вообще-то нет, но, кто знает, вдруг заинтересуюсь.

Консьержка нахмурилась, не зная, как лучше поступить: считать меня вертопрахом или истолковать свои сомнения в пользу обвиняемого. Я изобразил свою самую обворожительную улыбку.

– Давно магазин закрылся?

– Да уж лет двенадцать, с тех пор как старик умер.

– Сеньор Фортунь? Вы знали его?

– Я, милок, вот уж сорок восемь годков торчу на этой лестнице.

– Тогда, возможно, вы знали и сына сеньора Фортуня?

– Хулиана? А как же.

Я достал из кармана обгоревшую фотографию и показал ей.

– Не могли бы вы сказать, юноша на этом снимке и есть Хулиан Каракс?

Консьержка недоверчиво взглянула на меня, взяла фотографию и уставилась на нее.

– Вы его узнаете?

– Каракс была девичья фамилия его матери, – сурово заметила консьержка. – Да, это Хулиан. Я помню его этаким блондинчиком, а здесь, на фото, волосы его, кажись, темнее.

– А не скажете ли, кто эта девушка рядом с ним?

– А кто спрашивает-то?

– Ox, извините, меня зовут Даниель Семпере. Я пытаюсь разузнать что-нибудь о сеньоре Караксе, то есть Хулиане.

– Хулиан уехал в Париж, еще в восемнадцатом или девятнадцатом году. Отец хотел в армию его определить и все такое. Небось, мать увезла бедняжку, чтоб он туда не загремел. Сеньор Фортунь остался один, здесь, на последнем этаже.

– А Хулиан когда-нибудь возвращался в Барселону?

Консьержка молча на меня посмотрела:

– Вы чего, не в курсе? В том же году Хулиан помер в Париже.

– Извините?

– Я говорю, скончался Хулиан. В Париже. Вскоре по приезде. Уж лучше б в армию пошел.

– А можно спросить, как вы об этом узнали?

– От его отца, как же еще? Он сам мне сказал. Я задумчиво кивнул:

– Понятно. А он не говорил, от чего умер его сын?

– Вообще-то, старик был неразговорчив. Хулиан уехал, а немного погодя пришло письмо, и когда я его спросила, что за письмо, старик сказал, что сын его помер и если еще чего пришлют, можно выкинуть. Что это у вас с лицом?

– Сеньор Фортунь вас обманул. Хулиан не умер в 1919 году.

– Да вы что!

– Он жил в Париже по крайней мере до 1935 года, а затем вернулся в Барселону.

Лицо консьержки осветилось:

– Значит, Хулиан здесь, в Барселоне? Где?

Я молча кивнул, надеясь таким образом подвигнуть консьержку рассказать мне что-нибудь еще.

– Матерь Божья… Вы меня обрадовали, хорошо, если жив, уж очень он был ласковым в детстве, правда со странностями, и к тому же страсть как любил фантазировать, но что-то в нем такое было, отчего его все любили. В солдаты он не годился, это было сразу видно. Моей Исабелите он ужас как нравился. Знаете, одно время я даже думала, они поженятся и все такое, дело-то молодое… Можно еще взглянуть?

Я снова протянул ей фотографию. Консьержка долго смотрела на нее, как на талисман или обратный билет в свою юность.

– Знаете, просто невероятно, ну прямо как сейчас его вижу… а этот ненормальный сказал, что он умер. Есть же такие люди… А каково ему было в Париже? Уверена, он разбогател. Мне всегда казалось, что он станет богачом.

– Не совсем. Он стал писателем.

– Сказки сочинял?

– Что-то в этом роде. Романы.

– Для радио? Здорово! Знаете, меня это не удивляет. Еще мальчишкой он все рассказывал истории детям из соседних домов. Летом моя Исабелита с племянницами забирались по вечерам на крышу послушать. Говорят, он никогда не рассказывал дважды одно и то же. Но все о душах и мертвецах. Я же говорю, он был немного странный. Хотя, при таком отце, вообще чудо, что он не свихнулся. И меня не удивляет, что в конце концов жена его бросила, мерзавца эдакого. Поймите, я ни во что не лезу. По мне, так это и впрямь не мое дело, только человек этот был недобрым. Здесь, на лестнице, рано или поздно все становится известно. Знаете, он ее бил. Постоянно слышались крики, полиция не раз приезжала. Нет, я понимаю, муж должен жену поколачивать, чтоб больше уважала, а как же иначе, ведь вокруг одно распутство, и девочки растут уже не такими, как раньше, но этот лупил ее за просто так, понимаете? У бедной женщины была единственная подруга, моложе ее, по имени Висентета, она жила тут на пятом этаже, во второй квартире. Иногда бедняжка пряталась у нее дома от побоев. И рассказывала ей разные вещи…

– Например?

Консьержка с заговорщическим видом изогнула бровь и незаметно осмотрелась по сторонам:

– Мальчик был не от шляпника.

– Хулиан? Вы хотите сказать, что Хулиан не был сыном сеньора Фортуня?

– Так француженка говорила Висентете, не знаю уж, с горя ли или еще почему. Та рассказала мне об этом через много лет, когда они здесь уже не жили.

– А кто же тогда был настоящим отцом Хулиана?

– Француженка ей не сказала. Может, и не знала. Эти иностранки, они такие…

– Думаете, муж ее за это бил?

– Да кто его знает. Ее трижды отвозили в больницу – слышите? – трижды. А этот негодяй трубил на весь белый свет, что она сама виновата, что она пьяница и ударяется обо все подряд в доме, как к бутылке приложится. Но я-то знаю. Он вечно скандалил с соседями. Моего покойного мужа, да будет земля ему пухом, он как-то обвинил в краже в своем магазине, мол, все мурсийцы воры и бродяги, но мы-то, представьте, из Убеды…

– Так вы, наверное, узнали и эту девушку на фотографии, рядом с Хулианом?

Консьержка снова сосредоточилась на снимке.

– Никогда не видала. Очень симпатичная.

– Судя по фотографии, они похожи на жениха и невесту, – предположил я, в надежде, что это оживит ей память.

Она протянула мне снимок и покачала головой.

– Я в этих снимках не разбираюсь. Вообще-то у Хулиана, кажись, не было невесты, ну дак если бы и была, он бы мне не сказал. Я ведь не сразу узнала, что моя Исабелита с ним крутила… вы, молодежь, никогда ничего не рассказываете. Это мы, старики, болтаем без умолку.

– А вы помните его друзей, кого-нибудь из тех, что приходил сюда?

Консьержка пожала плечами:

– Уж столько времени прошло. И потом, знаете, в последние годы Хулиан редко здесь бывал. Он подружился в школе с юношей из хорошей семьи, Алдайя, представьте себе. Сейчас о них уже не говорят, а тогда упомянуть их было все равно что королевскую семью. Куча денег. Я знаю, потому что иногда они присылали за Хулианом машину. Вы бы видели, что за машина! Такая и Франко не снилась. С шофером, вся сверкает. Мой Пако, который в этом разбирался, называл ее «ролсрой», или что-то в этом духе. Так-то вот.

– Вы не запомнили имя этого друга Хулиана?

– Знаете ли, с фамилией Алдайя имена уже не нужны, вы ж понимаете. Помню еще одного мальчика, немного шалый был, звали его Микель. Небось тоже одноклассник. Но что у него за фамилия была и как он выглядел, не скажу.

Казалось, разговор зашел в тупик, и я боялся, что консьержке не захочется его продолжать. Я решил спросить, что подсказывала интуиция: