На южном фронте без перемен, стр. 25

«Нет, наверное, и правда надо ехать. Колени же болят! Надо лечить!» — подумал я.

В общем, я решил пойти искать Рустама.

Долго искать комбата мне не пришлось. Он стоял у головной машины. Только я открыл рот, чтобы начать неприятный разговор, как Рус меня опередил:

— Все, Паша, сейчас возвращаемся в наше расположение… Ты что-то хотел сказать?

Я прикусил язык:

— Нет, ничего. Так просто подошел… За указаниями.

Рустам странно на меня посмотрел, и ни сказал больше ни слова. Я отошел от греха подальше. Зачем будить лихо, пока оно тихо?

Мы тронулись через час. Все-таки мне не до конца верилось в такую удачу, и я все боялся, что нас завернут обратно. Или просто отправят в новый пункт назначения, но не домой. И только когда батарея выехала из полей на шоссе, я, наконец, поверил в своё счастье. «Помоюсь, согреюсь, подлечусь», — сладко думалось мне, — «а там и в Новогрозненский можно».

Я не боялся отправки в Чечню, (с какой стати?). Но не ехать же туда больным, в самом-то деле?

В кабине нас было только трое — водитель, я и Логман. Поэтому я смог вытянуть ноги и боль немного утихла.

Часть 2. Ни мира, ни войны

Глава 1

В Темир-Хан-Шуру мы вернулись уже затемно. Я неожиданно проспал почти всю дорогу, и теперь только лупал глазами, сам поражаясь тому, как долго мне удалось поспать с такой болью.

Мы приехали сразу в парк, загнали транспорт в боксы, ничего оттуда не выгружая, построили личный состав, и отправились в расположение.

Бойцы пошли сдавать оружие, а я, Зарифуллин, и прибывшие с нами прапорщики и контрактники двинули в дежурку.

Наше появление было встречено громовым возгласом. Там было полно народу — наверное, ждали нас.

— Слава Героям! — иронично закричал Шевцов. Остальные просто по-приятельски загалдели: «Ну, как там? Ну, чего там»?

Признаться, я был рад. Здесь, в дежурке, было тепло, очень светло, и весело. Дружески улыбался Толя Назаров, который сегодня стоял дежурным по дивизиону, усмехался ингуш Аушев, который стоял у него помощником, были какие-то еще знакомые, жали руки… Много кого было.

— Ну, а вы как тут? — спросил я у Толи Назарова, начальника службы РАВ. — С нами понятно. А тут что нового?

Честно говоря, это беспокоило меня в первую очередь. За десять дней могло многое измениться, и я отнюдь не был уверен, что в лучшую сторону. Что-то мне подсказывало, что после Кизляра старый порядок службы был безнадежно разрушен. Так и вышло.

— Да, с вами все понятно, это точно, мы по телевизору все видели, — ответил мне Толя, — и Рустама видели, и пехоту нашу. И как вы омоновцу голову оторвали.

— Погоди, ты о чем? — Я недоуменно закрутил головой. — Я что-то слышал краем уха, но, по правде сказать, толком ничего не знаю.

— Да наш какой-то олух — наводчик сидел в БМП, а на броне у него — омоновцы. Он почему-то выстрелил. А прямо перед стволом голова была, ее и оторвало. Боец в машине закрылся, а омоновцы его хотели оттуда достать, и расстрелять на месте.

Я представил себе эту картину. Меня передернуло.

— И что дальше? — спросил я у Толи, видя, что он замолчал.

— Да ничего. Егибян прискакал и отбил солдата. Как он это сделал — уму непостижимо.

— Он же замполит — ему по должности положено убалтывать… А что с солдатом?

— Не знаю, — сказал Толя, — хрен с ним. У нас тут казарменное положение и бессменный караул.

Вот тут у меня засосало под ложечкой. Казарменное положение! Больше всего я ненавидел на службе именно казарменное положение. Это означало ночевать в казарме, никуда из части не выходить, ни помыться, ни побриться, ни пожрать толком, и все непонятно ради чего. Лучше быть в поле, как под Первомайским, чем казарменное положение! Там все как-то проще, никто мозги не парит, лишний раз не дергает…

— И кто в «бессменке»? — уточнил я, предчувствуя еще одну неприятность.

— Титов и Моисеенко, — лаконично ответил Назаров.

Еще один удар! Этим двум парням вместе очень хорошо. Живут они где-то в общаге, куда особо и не стремятся. Выходить им из «бессменки» незачем. Наверняка они предпочтут пережить трудные времена в карауле. А я сам так хотел на бессменку! М-да… Приплыли.

— У нас тут каждую ночь патрулирование, окопы понарыли, — Толя «добавил» мне бодрости.

Швецов, который краем уха слышал наш разговор, счел нужным вмешаться:

— Да, Яковенко и Зариффулин, сегодня можете идти ночевать домой, а с завтрашнего дня — на службу. И не забудьте, теперь у нас казарменное положение.

Это был неприкрытый намек на меня. Я многое могу перенести. Но ночевать я хочу у себя в постели, а не черти где в казарме!.. А так как я живу довольно близко от части, то, (и Шевцов это знал), поздно вечером могу просто потихоньку скрыться у себя на квартире. И тогда хрен меня оттуда вытащишь!

Я улыбнулся Шевцову широкой американской улыбкой, и отправился сдавать автомат в оружейку…

Полина Яковлевна больше всего переживала о том, нет ли у меня вшей. Я снял с себя все белье, почти до трусов, и показал ей. Вшей не было, и она успокоилась. Я вскипятил ведро воды, и обмылся прямо у себя в комнате. По местному телевидению непрерывно освещали только одну тему: Кизляр и Первомайский, Первомайский и Кизляр. Кто-то из журналюг стенал о том, что впервые за многие — многие годы храбрые чеченские парни и бесстрашный дагестанский ОМОН сражались друг против друга.

«Это вбивает клин в нашу многовековую дружбу!» — вещал он.

«Мы с немцами помирились, а вы-то уж тем более помиритесь» — мелькнуло у меня в голове. Но меня гораздо больше интересовали картинки с поля боя. Раз, как мне показалось, в кадре появилось мое орудие, но я не был уверен: камера оператора слишком быстро ушла на другое место. Я все надеялся увидеть нашу позицию снова… Но не судьба. Если и снимали «наш» перекресток, (а как же его не снимать, если там проходили все переговоры?), то с такого ракурса, что не было видно не только нас, но даже орудия Рустама. А аксакалов в папахах я еще вживую насмотрелся.

Спал я без задних ног и очень спокойно. Впервые я мог лечь так, чтобы колени у меня не ныли, как утыканные иголками. Утром я с большим удовольствием заметил, что опухоль заметно спала, боль улеглась, и я чувствовал себя почти замечательно.

Наконец-то удалось нормально, по-человечески, позавтракать, и я отправился на службу, уже более — менее готовый к возможным ударам судьбы.

Однако она пока воздержалась отвешивать мне затрещины. Для начала наша батарея отправилась в парк за оставленным там вчера имуществом. Печальное оно представляло зрелище. Все было покрыто грязью: когда бойцы лезли в кузов, то наступали там своими сапожищами на все подряд, совсем не разбирая дороги. Ну, если телефоны, мотки провода, шанцевый инструмент, брезент и тому подобное хозяйство отмыть было еще можно, то вот наша учебно-материальная база пришла в полную негодность. Все карточки, картонки, дощечки и прочие наглядные пособия были так измазаны, потрепаны, исцарапаны и частично порваны, что их, ей-богу, было гораздо легче выбросить и сделать заново, чем привести в божеский вид.

Вспомнив, сколько труда, и наших с Рустамом денег, пошло на эту работу, я чуть не заплакал. У комбата вид был не лучше. Какого черта мы вообще ее взяли с собой? Она там нам совершенно не пригодилась. Что, Рустам собирался проводить в походе полевые занятия? Мысль, конечно, похвальная, но, как оказалось, на практике трудно осуществимая. Учиться хорошо в тепле и на сытый желудок, а не тогда, когда мечешься в поисках обогрева и жратвы.

Ну, ладно. Снявши голову, по волосам не плачут. Потерь в нашем дивизионе нет, если не считать за таковую исчезнувшего в неизвестном направлении Федю Коломейчука. Крайне неприятно, что пропали штык-ножи. За это действительно нас с Русом могут наказать. Ну а все остальное… Наживем! Были бы кости целы, а мясо нарастет!