Девушки по вызову, стр. 6

— Я могу рассмотреть под микроскопом мозговую ткань. Положите под окуляры моего микроскопа препарат сознания — и я признаю, что он есть. Если же вы не можете этого сделать, то мне приходится относиться к сознанию как к чему-то отдельному от мозга, то есть как к необоснованной гипотезе, недостойной внимания.

— Но мозг — всего-навсего сгусток материи, а физики, говорят, дематериализовали материю, превратив ее в завихрения энергии.

— Вы повторяете излюбленную аргументацию полуграмотных болтунов.

Но Тони было нелегко обескуражить. Он сменил тактику.

— Возьмем гипноз. Разве это не доказательство торжества сознания над материей?

— Пшноз — всего лишь вариант научного подхода, именуемого психологической обработкой. Он приводит к наблюдаемым переменам в поведении, вызываемым воздействием на рефлексы подопытного.

— А я был свидетелем того, как гипнотизер за неделю свел одной старухе бородавки. Разве бородавки имеют отношение к поведению?

— Нет, бородавку я к элементам поведения не отношу, просто у меня нет времени на колдовство. Вы сможете это вылечить? — Он указал на бурый нарост у себя на подбородке.

— Я не гипнотизер. Но тот человек, о котором я говорю, наверное, смог бы…

— Повторяю, у меня нет времени на фокусы! Клэр побаивалась, что вторая подряд отповедь все же испортит жизнерадостному Тони настроение, но, на счастье, заметила медленно приближающегося Николая, по-бычьи опустившего тяжелую голову с густыми седеющими волосами. Впрочем, его появление вряд ли можно было счесть случайностью. Она считала непреложным фактом — хотя профессор Буш гневно отверг бы такое предположение, — что Нико всегда чувствует, когда она в нем нуждается, где бы он в этот момент ни оказался — хоть в переполненном холле, хоть на конференции по другую сторону Атлантического океана.

— Уже ссоритесь? — спросил он, по-отечески твердо беря Тони за плечо.

— Тони пытается обратить профессора Бурша в картезианский дуализм.

— Я скорее поверю в зеленых человечков с Венеры, перемещающихся в летающих чайниках, чем в сознание или в душу, существующую вне пространства и времени, не имеющую ни температуры, ни массы, которые можно было бы измерить приборами, — ответил Бурш запальчиво. С Тони он беседовал снисходительно, но в присутствии Соловьева сделался агрессивен.

— В своих лабораториях, — сказал Соловьев, осуждающе наставив на Бурша палец, — мы имеем дело с элементарными частицами материи — электронами, позитронами, нейтрино и так далее, которые не имеют ни массы, ни веса, ни конкретного местоположения в пространстве.

— Наслышан о ваших чудесах, благо что рекламы хоть отбавляй. Только что они доказывают?

— Очень просто: что материализм — vieux jeux, и стал таковым уже лет сто назад. Очень странная ситуация! Мы знаем, что поведение электрона не полностью подчиняется законам физики, а вы верите, что поведение человека полностью описывается физическими законами. Электроны непредсказуемы, зато люди — вполне! И это вы называете психологией…

Он наклонил голову, словно страдал тугоухостью и хотел расслышать каждое слово Бурша. Этой своей старомодной учтивостью он неизменно приводил оппонентов в бешенство. Бурш не то чтобы взбесился, но был близок к этому.

— Вот вам мой ответ, — произнес он с преувеличенной отчетливостью. — Советую физикам заниматься наблюдениями и воздерживаться от скороспелых метафизических умозаключений.

Соловьев покачал косматой головой.

— Философия — слишком серьезная сфера, чтобы доверить ее одним философам.

— С моей точки зрения, ее можно доверить даже теологам, — возразил Бурш. — Лично я занимаюсь экспериментальным изучением психологической обработки низших млекопитающих и применением аналогичных методик в нашей образовательной системе. Это социальная инженерия, опирающаяся на твердые факты, а не на расплывчатые предположения.

— А я, — вмешалась Клэр, — пытаюсь сейчас предположить, что вам принести: еще хересу или чего-нибудь покрепче.

Однако дилемму за нее разрешила женщина, ранее представленная всем просто как мисс Кейри, подошедшая с подносом напитков на все вкусы. Поднос со спиртным выглядел в руках мисс Кейри неприлично, как если бы пожилой монахине доверили прислуживать на холостяцкой пирушке. Ее седеющие волосы были собраны в узел, тонкие губы на изможденном лице делались еще тоньше, когда она сосредоточивалась, стараясь не уронить поднос.

— Вы знакомы с мисс Кейри? — воскликнула Клэр. — Как любезно вы поступили, согласившись помочь с напитками, мисс Кейри! Но это, конечно, совершенно не обязательно… Мисс Кейри — ассистент профессора Валенти и эксперт в области звукозаписи, в чем вы сможете завтра убедиться. Что вы, мисс Кейри, позвольте, я сама…

Она попыталась отобрать у мисс Кейри поднос, но та сердито рванулась, звякнув рюмками и расплескав по меньшей мере треть их содержимого.

— Не смейте! — прошипела она, бледная, как смерть. — Это МОЙ поднос!

Внезапно рядом вырос доктор Валенти — улыбающийся, руки в карманах.

— Успокойтесь, Элеонора, — сказал он тихо. — Вас что-то расстроило? Весь последний месяц мисс Кейри очень напряженно работала, — объяснил он присутствующим.

Но ассистентка присмирела так же внезапно, как несколько секунд назад впала в неистовство. Теперь она ласково улыбалась, как смиренная монахиня, и предлагала всем напитки с подноса, как рождественские сласти детишкам.

— Познакомьтесь, мисс Кейри, — продолжила Клэр таким тоном, словно ничего не произошло. — Моему мужу вас уже представляли. Профессор Бурш, брат Тони Каспари…

— Надо же, духовное лицо! — И мисс Кейри, по-девичьи хихикнув, изящно проследовала со своим подносом дальше.

По прошествии получаса после начала дружеского коктейля гости расшумелись. Две официантки в фольклорных платьях с плотно облегающих лифом и широкой юбкой в сборку, надутая брюнетка и сливочная блондинка, обе с неакадемично выпирающими бюстами, заменили мисс Кейри (та куда-то скрылась) и засновали в толпе с подносами. Они постоянно трудились в Конгресс-центре, и их услуги включались в счет, поэтому не вызывало сомнений, что Ханси и Митси знают больше нобелевских лауреатов, от химиков до писателей, чем любая женщина из живущих на Земле, не считая членов шведской королевской фамилии. Однако они никогда не называли имен — отчасти, будучи воспитанными крестьянскими дочерьми, твердо усвоившими, что сплетничать можно только дома, отчасти потому, что имена все равно ничего им не говорили, не считая кулинарных предпочтений того или иного ученого: одному по вкусу Kalbsgulasch, другому — Zwiebelrostbraten.

Потом ударил гонг, созывающий гостей на ужин, и все потянулись вниз, в столовую, по шаткой спиральной лесенке из полированных сосновых досочек с металлическими перилами. Никто не медлил, но и не забегал вперед остальных; светила мировой величины образовали плотную группу, как семинаристы, гуляющие парами. На самой лестнице пары развалились, внизу образовались снова. Ритуальная сатурналия с приемом внутрь коктейлей и оживлением знакомств благополучно завершилась.

Столовая больше походила на кафетерий: здесь было много маленьких квадратных столиков на четверых, расставленных в шахматном порядке. И столики, и кресла имели металлические каркасы и пластмассовые плоскости кричащих расцветок. Всего здесь могло разместиться сотни две человек, однако сейчас голодных набралось всего три десятка, которым пришлось сгрудиться за соседними столиками в углу зала. Клэр, инструктировавшая Ханси и Митси, вошла в зал последней. Николай уже устроился между Харриет Эпсом и Хелен Портер; четвертое кресло за их столиком пустовало. Даже в обществе двух женщин, одна из которых была очень хороша собой, он сохранял рассеянный вид. Хелен Портер, как обычно, увлеченно беседовала с Харриет, вернее, это был монолог, изредка перебиваемый одной и той же короткой репликой — видимо, излюбленным словечком Харриет: “Вздор!” В длинных сильных пальцах Николая хлебный мякиш на глазах превращался в череп. Ваятель был до того искусен, что никто не обращал внимания на черный колпачок, заменявший последнюю фалангу безымянного пальца на его левой руке. Поймав его взгляд, Клэр решила устроиться четвертой за его столом, вместо того, чтобы разыгрывать радушную хозяйку в компании с кем-нибудь еще.