Хижина, стр. 26

— Мак, — произнесла Папа с нажимом, что вынудило его слушать очень внимательно, — мы хотим поделиться с тобой любовью, радостью, свободой и светом, которые мы сами уже знаем внутри себя. Мы создали тебя, человека, чтобы ты постоянно был лицом к лицу с нами, чтобы ты вошел в наш круг любви. Как бы ни было тебе трудно это понять, все, что имеет место, происходит ровно так, как должно происходить, без принуждения или насилия.

— Как ты можешь говорить такое, когда в мире столько боли, столько войн и бедствий, которые уносят тысячи жизней? — Голос Мака упал до шепота. — И кому какая польза от того, что маленькую девочку убивает извращенец? — Он снова возник, этот вопрос, который лежал, погребенный, на дне его души. — Пусть вы не послужили причиной убийства, но вы, совершенно точно, и не предотвратили его.

— Макензи, — терпеливо ответила Папа, кажется нисколько не задетая его обвинениями, — существует миллион причин, по которым мы допускаем боль, горечь и страдания, вместо того чтобы предотвращать их, но в большинстве случаев причину можно понять, только выслушав историю каждого. Я не зло. Это вы сами с такой готовностью допускаете в свои взаимоотношения страх, боль, насилие и правила. Однако ваш выбор не пересиливает моих намерений, и я использую всякий ваш выбор для достижения абсолютного добра, для самого благоприятного исхода.

— Вот видишь, — вставила Сарайю, — изломанные люди строят свою жизнь на основе того, что кажется им добром, однако это не освобождает их. Они болезненно привязаны к власти или же к иллюзии благополучия, которую дает власть. Когда происходит какое-нибудь несчастье, эти же самые люди ополчаются на ложные силы, в которые они верили. В своем разочаровании они либо склоняются передо мной, либо делаются развязными в своей независимости. Если бы ты только мог видеть, чем все это заканчивается и чего мы достигаем без насилия над человеческой волей, тогда ты понял бы. В один прекрасный день ты поймешь.

— Но цена! — Мак был вне себя. — Задумайтесь о цене! Сколько боли, сколько страданий, какой кругом ужас и зло. И посмотрите, чего это стоит вам. Разве оно этого стоит?

— Да! — последовал единодушный радостный ответ всех троих.

— Но как вы можете такое говорить? — взорвался Мак. — Это звучит так, словно цель оправдывает средства, словно вы, чтобы достичь желаемого, пойдете на что угодно, даже если это будет стоить жизни миллиардам людей.

— Макензи. — Это снова был голос Папы, мягкий и нежный. — Ты действительно пока не понимаешь. Ты пытаешься отыскать смысл в мире, в котором живешь, основываясь на очень маленькой и неполной картине реальности. Это все равно что смотреть на парад через крошечное отверстие от выпавшего сучка обиды, боли, эгоцентризма и власти и верить при этом, что ты существуешь сам по себе и ничего не значишь. Во всем этом содержится могущественная ложь. Ты видишь боль и смерть как безоговорочное зло, а Бога как безоговорочного предателя или, в лучшем случае, как существо, совершенно не заслуживающее доверия. Ты диктуешь обвинения, судишь мои дела и признаешь меня виновным. Главная ошибка, лежащая в основе твоей жизни, Макензи, состоит в том, что ты не считаешь меня добром. Если бы ты знал, что я добро и все эти финалы и процессы отдельно взятых жизней совершенно перекрываются моей добротой, разве мог бы ты тогда не понимать, что я делаю, разве стал бы не доверять мне? Но ты этого не знаешь.

— Не знаю? — спросил Мак, но только это был не вопрос. Это была констатация факта, и он это сознавал.

Остальные, кажется, тоже знали, и за столом повисла тишина.

Заговорила Сарайю.

— Макензи, ты не можешь рождать веру, точно так же как не можешь «делать» смирение. Либо оно есть, либо его нет. Вера — это плод взаимоотношений, благодаря которым ты знаешь, что тебя любят. Поскольку ты не знаешь, что я тебя люблю, ты не можешь мне доверять.

И снова наступила тишина. Наконец Мак поднял глаза на Папу и заговорил:

— Я не знаю, как это изменить.

— Ты и не сможешь в одиночку. Однако вместе мы будем наблюдать за переменами. Пока что я хочу, чтобы ты просто побыл со мной и понял, что наши взаимоотношения — это никакое не представление и ты не обязан мне угождать. Я не вожак, не какое-то там капризное мелкое божество, требующее идти назначенным мною путем. Я добро, и я желаю тебе только самого лучшего. Ты не сможешь достичь этого через обвинение, осуждение или принуждение, только через любовь. А я действительно тебя люблю.

Сарайю поднялась из-за стола.

— Макензи, — позвала она, — если тебе интересно, я бы хотела, чтобы ты пошел и помог мне в саду. Мне необходимо кое-что сделать до завтрашнего празднества. Мы можем продолжить этот разговор там. Пойдешь со мной?

— Конечно, — ответил Мак и, извинившись, встал из-за стола.

— Последнее замечание, — добавил он, оборачиваясь к остальным. — Я не могу представить себе никакого исхода, который оправдывал бы все это.

— Макензи. — Папа встала со стула и обошла вокруг стола, чтобы его обнять. — Он не просто оправдывает. Он все искупает.

Глава 9

Давным-давно, в далеком-далеком саду

Даже найди мы второй Эдем, мы не смогли бы ни насладиться им в полной мере, ни остаться там навсегда.

Генри ван Дайк

Мак, как мог, поспешал вслед за Сарайю. Они шли по тропинке вдоль ряда елей. Следовать за ней было все равно, что пытаться нагнать солнечный луч. Свет как будто просачивался сквозь нее, а затем распространял ее присутствие на множество мест одновременно. Ее природа была в высшей степени эфирной, полной живых теней, разных оттенков цвета и движений. «Не удивительно, что многие люди опасаются общения с ней, — подумал Мак. — Она явно не из тех, чьи поступки можно предсказать».

Поэтому Мак сосредоточился на том, чтобы не сойти с тропинки. Когда он миновал елки, то увидел, что на клочке земли едва ли больше акра разбит великолепный сад с цветами и фруктовыми деревьями. По неизвестной причине Мак ожидал увидеть холеный, идеально упорядоченный английский сад. Но ничего подобного!

Здесь было буйство красок. Его глаза безуспешно пытались отыскать хоть какой-то порядок в этом вопиющем пренебрежении определенностью. Ослепительно яркие брызги цветов вспыхивали между кляксами, как попало разбросанных грядок с овощами и травами, ничего похожего на которые Мак никогда не встречал. Сад приводил в смятение и был прекрасен.

— Если смотреть сверху, это фрактал, — сказала Сарайю, с. довольным видом оглянувшись через плечо.

— Что? — рассеянно переспросил Мак, его разум все еще пытался охватить и осмыслить движение оттенков и теней. С каждым шагом узор, который в предыдущий миг он вроде бы начинал понимать, изменялся, и все становилось не таким, как было.

— Фрактал… нечто кажущееся простым и упорядоченным, но на самом деле состоящее из множества повторяющихся до бесконечности фрагментов. Фрактал бесконечно сложен. Я люблю фракталы, поэтому использую их повсюду.

— По мне, так здесь полный беспорядок, — пробормотал себе под нос Мак.

Сарайю остановилась и обернулась к Маку, лицо ее было вдохновенным.

— Мак! Спасибо! Какой чудесный комплимент! — Она оглядела сад. — Это именно то, что есть — беспорядок. Но, — она, сияя, снова посмотрела на Мака, — это еще и фрактал.

Сарайю направилась к какому-то травянистому растению, отломила от него несколько верхушек и повернулась к Маку.

— Вот, — сказала она, и голос был похож на музыку, — Папа не шутила за завтраком. Пожуй. Эти листья предотвратят «естественное движение» тех овощей, которыми ты злоупотребил. Наверное, ты понимаешь, о чем я.

Мак хмыкнул, принимая угощение, и начал с опаской жевать.

— Угу, но те овощи были такими вкусными! — В животе у него уже начинало бурчать, и хотя он был ошарашен, оказавшись среди подобного буйства зелени, впечатления нисколько не помогали забыть о пищеварении. Вкус листьев оказался очень приятным, слегка похожим на мяту и другие специи, которые ему доводилось нюхать, только он не знал, как они называются. Пока они шли дальше, бурчание в животе начало медленно утихать, и он расслабился, осознав, что до сих пор весь сжимался в тугой узел.