На равнинах Авраама, стр. 53

Бессильны командир, и воин, и клинок.

Взгляни на этот Крест! Победу даровал нам Бог.

Джимс помогал воздвигать крест. Его ноги трамбовали землю, и слова, вырезанные на дереве, огненными буквами запечатлелись в его мозгу. Бог! Да, именно Бог помог им отбросить врага, который в пять раз превосходил их численностью. Но за что же Бог преследует его? И почему Он позволил убить Туанетту? Джимс слышал, как молится Монкальм. Потом он слушал, как тот говорил истекающим кровью остаткам войска, что, несмотря на трагическое падение Луисбурга, Новая Франция спасена. И все же Монкальм объявил отступление, чем немало озадачил Джимса. Только когда измученные, со стертыми в кровь ногами солдаты повернули к Квебеку, им приоткрылась правда. Алчность, глупость, интриги, ложь высасывали из Новой Франции все соки и наконец подточили ее основание. Монкальм был ее единственной надеждой. Но вот пришла осень, за ней зима, и Джимсу «стало казаться, что Бог Монкальма отступился от него. Река Святого Лаврентия кишела английскими судами. Урожай минувшей осенью собрали скудный. Даже Монкальм ел конину. Но он не терял веру в Бога. Множество негодяев во главе с Водрейем наживались на крушении нации, а он молился за них.» Что за страна! — восклицал он. — Здесь все проходимцы богатеют, а порядочные люди разоряются или гибнут!«Доблестный воин, человек чести, не раз смотревший смерти в лицо, он до конца не изменил своей вере.» Если нас оттеснят с берегов Святого Лаврентия, — писал он жене, — мы спустимся по Миссисипи и дадим последний бой за Францию в болотах Луизианы «.

Так молился и строил планы на будущее тот человек, чей побелевший череп показывают теперь посетителям монастыря урсулинок в Квебеке. Весну и лето Джимс наблюдал, как все плотнее плетется паутина вокруг Квебека — последней французской цитадели в Америке. В мае 1756 года убили Туанетту; в мае 1759 года Джимс с берега Монморанси впервые увидел величавую каменную твердыню, которая многие десятилетия была жемчужиной Нового Света.

Через четыре месяца, в самый богатый событиями из отмеченных в мировой истории тринадцатый день сентября, — в то незабвенное» Завтра утром «, — Джимс стоял на Равнинах Авраама.

Бог Монкальма собирался завершить безупречную по благородству и стройности звучания скорбную песнь, которая замерла в воздухе, и ее исполнители, подобно мощному хору, ожидали едва заметного знака, чтобы взять финальный аккорд. Джимс Булэн стоял, обратив лицо к солнцу и тонкой красной полоске англичан, выстроившихся на противоположном конце луга, где когда-то паслись стада Авраама Мартэна. В то утро судьба сулила ему избавление от неопределенности и душевного разлада. Она обошла его в Форте Уильям Генри, в Тикондероге, на Монморанси, но здесь он чувствовал ее близость. Избавление… освобождение от бремени… нечто более грозное, чем железо или человеческие мускулы… Шеренги красных мундиров приближались. В душе Джимса звучали слова, сказанные на рассвете Монкальмом обреченным на гибель героям:» Я уверен, что взоры Господа нашего обращены сегодня на Равнины Авраама «.

Глава 21

В десять часов утра наступил перелом. На рассвете пал туман, в шесть часов хлынул ливень, его сменила жара — словно стоял июль, а не сентябрь. Под прикрытием ночной темноты двадцать четыре английских волонтера вскарабкались по крутому склону над берегом реки, цепляясь за кусты, впиваясь пальцами в трещины между камнями, уткнув лицо в землю, фут за футом пробираясь вперед.» Боюсь, вам не одолеть подъем «, — глядя в кромешную тьму над головой, усомнился Вольф. Но они одолели его. Не оставив своих имен истории, они уничтожили старую карту мира и заменили ее другой. В тот час двадцать четыре человека нанесли сокрушительный удар Франции, преумножили славу Англии, создали новую нацию.

Наверху французский офицер Верго и его караул крепко спали. Именно этому офицеру могла выпасть честь сохранить в неприкосновенности старую карту Америки. Но его убили, прежде чем он успел протереть глаза ото сна. Англичане, как тонкая вереница красных муравьев, поднимались по пути, проложенному отважным авангардом. Губернатор Водрей, первостатейный негодяй, потерявший для Франции пол континента, лежал совсем рядом в своих апартаментах — прибежище всех пороков, мечтательно вспоминая блаженные дни, проведенные в объятиях неверной мадам де Пеан, и строя планы на близость с любовницей самого короля, маркизой Помпадур. А на противоположном берегу реки Карла Святого, ожидая англичан совсем с другой стороны, стояло измученное бессонницей войско Монкальма, из-за слабости и тупости фаворита королевской любовницы лишенное малейшего шанса на победу.

Джимс находился в батальоне Гиення, который в шесть часов утра снялся с лагеря на берегу реки Карла Святого. Солдаты в белых мундирах столпились на гребне Батт-а-Неве, наблюдая, как английская муха превращается в слона.

Перед Джимсом раскинулись Равнины Авраама. Он смотрел на них, и сердце его щемило при мысли, что земля предков Туанетты, носящая имя ее прапрадеда, вскоре покраснеет от крови. На широких, гладких Равнинах здесь и там зеленели островки кустарника, куны деревьев, желтели поля. Являя глазу панораму мира и благоденствия, они служили своеобразным палисадником Квебека, раскинувшимся между крутым берегом реки Святого Лаврентия и лениво извивающейся рекой Карла Святого.

Лежа с солдатами Гиення и наблюдая за англичанами, Джимс вряд ли догадывался, что эта дивная пастораль скоро превратится в сцену, на которой разыграется одна из величайших эпических трагедий всех времен. Его охватил глубокий покой, словно миновали душевное смятение и горе, преследовавшие его три года, и он ощутил близость невидимых таинственных сил. Джимс принадлежал той эпохе, когда люди свято верили во вмешательство потусторонних сил в земные дела, и он твердо знал, что Туанетта совсем рядом и ее уста шепчут слова, внятные только его душе. Он пришел домой.

Шесть часов… семь… восемь… наконец — девять. Перед Джимсом — выстроенная в боевом порядке армия Англии. Позади Монкальм, обманутый и посрамленный англичанами, превзошедшими его в военном искусстве, миновав мост через реку Карла Святого, мчится к северному валу Квебека, чтобы через дворцовые ворота попасть в город. На краю Равнин Авраама по-юношески восторженный Вольф, поэт и философ, готовится принять венец славы или погибнуть. В узких улочках города собираются орды раскрашенных индейцев с длинной прядью волос на бритой голове; регулярные части голодных, обманутых канадцев, готовых дать последний бой за родные дома; батальоны Старой Франции в белых мундирах и с блестящими штыками — покрытые шрамами ветераны Сарре и Лангедока, Русильона и Беарна. Уже не одну неделю они перебиваются с хлеба на воду и тем не менее рвутся в бой за Монкальма. Впереди, там, куда смотрит Джимс, — невозмутимое спокойствие, порядок и стоическая твердость боевого духа Британии. У него за спиной — мужество, благородство, стальные мускулы и боевой азарт героев, объятых мучительным нетерпением броситься на врага.

Ничего этого Джимс не видел. Его внимание было приковано к далеким красным шеренгам англичан. Яркое солнце заливало Равнины. В воздухе поблескивали крылья птиц, вороны клевали зерно в полях. Земля лежала, словно окрашенный теплыми красками осени громадный восточный ковер, обрамленный золотисто-желтым лесом. Из Самоса и Силлери с судов, стоящих на реке, доносились глухие, навевающие сон удары орудий, и Джимс, казалось, задремал, убаюканный их монотонным гулом, теплом солнца, синевой неба, покоем Равнин. Он закрыл глаза и окунулся в золотисто-серебряную дымку, которая на закате окутывала Равнины в те дни, куда перенесло его воображение. Равнины вновь ожили: сперва появился Авраам Мартэн со своими коровами, которые паслись здесь сто тридцать лет назад, затем Туанетта, мать, отец, Хепсиба Адамс… и, наконец, он сам. Его окружали знакомые места, хранившие следы его ног, места, где обитала его душа. Обо всем этом шептала Джимсу земля, земля, которую он сжимал в ладонях, словно руки Туанетты.