Филипп Стил, стр. 26

Филипп громко расхохотался.

— Спасибо, Мак Джил. Клянусь богом, я поеду. Когда вы думаете тронуться в путь?

— Собаки готовы, и миссис Фалкнер тоже готова.

Филипп быстро повернулся.

— Я вернусь в город, попрощаюсь с товарищами и заберу свой багаж, — бросил он через плечо. — Я буду обратно через полчаса.

То было медленное путешествие; снег уже начал таять под первыми лучами весеннего солнца, когда они прибыли на озеро Ла Кросс. А за два дня до того, как они достигли поста на озере Манарал, Филипп начал чувствовать какое-то странное недомогание, о которым он ничего никому не сказал. Однако опытный глаз доктора заметил недомогание у Филиппа, и прежде чем они прибыли в Манарал-Хауз, он констатировал у него лихорадку.

— Вы слишком много и слишком быстро ездили, — сказал он Филиппу. — И потом еще этот ушиб головы. Вам придется лечь в постель на некоторое время.

Несмотря на протесты Филиппа, доктор уложил его, как только они достигли поста. Ухудшение наступило немедленно, и в течение пяти недель доктор и жена Фалкнера за ним ухаживали. Они двинулись дальше только в конце мая. Филипп был так слаб, что еле передвигался, и только через месяц он явился в Пренс-Альберто к инспектору Мак-Грегору, бледный, худой. Его прошение об увольнении где-то застряло, и ему пришлось ждать до августа. Мак-Грегор дал ему трехнедельный отпуск, и первым его побуждением было ехать в Этомани, Ле-Па. Полковник Беккер и Изабель были там шесть недель назад. В Пренс-Альберто они, по-видимому, не заглядывали вообще. Он помчался в Виннипег, и в результате тщательных розысков и расспросов убедился, что искать Изабель в Канаде — дело безнадежное. Он пришел к заключению, что они, вероятно, уже в Лондоне, и в соответствии с этим стал строить дальнейшие планы. Его уволят примерно к десятому августа, и он поедет в Англию.

Когда он вернулся в Пренс-Альберто, его командировали в служебную поездку по прериям, где у него было одно занятие — ждать. Он находится в Маймерене, когда первого августа трансконтинентальный экспресс слетел с насыпи в Слепую Индейскую реку.

Первое известие об этом пришло по телеграфу со станции Блик-Хауз около полуночи, когда он с агентом играл в прибоэдж. Румяный маленький Гунн, агент, телеграфист и третья часть населения Хаймеров, взял со стола мелок, чтобы отметить взятку, как вдруг его рука внезапно повисла в воздухе, и он с удивленным возгласом вскочил на ноги.

Телеграфный аппарат на столике у окна исступленно стучал, вызывая Биллингера из Блик-Хауза.

— Трансконтинентальный экспресс-паровоз, тендер, багажный вагон, два пассажирских и спальных полетели к черту, — это были первые его слова. — Убито от пятидесяти до ста человек.

Это не было катастрофой, рельсы в том месте были разобраны каким-то злоумышленником. Он же загородил путь двухтонной каменной глыбой. Ограблен ли экспресс или то немногое, что осталось от него, он не знал. С полуночи до двух часов ночи телеграфная линия не знала покоя.

С востока мчался спасательный поезд, с запада, из штаба дивизии, — другой. Штаб беспрестанно требовал информацию, мало-помалу выяснились все подробности жуткой трагедии. Немногочисленное население, жившее в районе Блик-Хауза, принимало участие в спасении человеческих жизней. А потом телеграфный провод принес новое известие. Вызывали Филиппа Стила из Хаймеров.

Именем инспектора конной стражи ему предлагалось немедленно выехать на станцию Блик-Хауз. Что ему предстояло делать по прибытии на место катастрофы, представлялось на его усмотрение.

Телеграмма Мак-Грегора вывела его из состояния тупого ужаса, в которое он был погружен с момента известия о катастрофе. Девичье лицо Гунна было бело, как бумага.

— У меня есть велосипед, — сказал он. — Можете его взять. До Блик-Хауза сорок миль пути, и вы будете там через три часа, до шести часов не будет поезда.

Филипп нацарапал на клочке бумаги несколько слов, адресованных Мак-Грегору, и сунул его в дрожащую руку Гунна. Пока тот передавал их по телеграфу, он скрутил папироску, закурил ее и ощупал пояс и револьвер. Потом Гунн выбежал во двор и вывел велосипед.

— Телеграфируйте Биллингеру, что я еду, — крикнул Филипп Гунну, стояявшему на пороге и смотревшем вслед.

Глава XVI. ЗОЛОТАЯ ПРЯДЬ

Когда жаркое солнце вставало из-за края прерии, Филипп увидел невдалеке перед собой хибарку, сколоченную из некрашенных досок и именуемую станцией Блик-Хауз. Еще через несколько секунд он увидел, как какой-то человек выбежал на середину дороги, остановился и стал смотреть на него, приложив ладонь щитком к глазам. То был Биллингер. Его обычно багровое лицо было так бледно, как лицо Гунна несколько часов назад. Рубашка была разорвана в клочья, руки обнажены, белокурые усы растрепаны и опалены огнем. У станционного здания, привязанные к столбам, стояли две верховые лошади. Вдали на расстоянии мили виднелся легкий дымок.

Филипп соскочил с велосипеда и подал Биллингеру руку:

— Я Стил, Филипп Стил из конной стражи.

— А я — Биллингер, — сказал мужчина. Филипп заметил, что его рука порезана и окровавлена.

— Я получил извещение о вашем приезде, а также инструкции из управления быть в вашем распоряжении. У аппарата сидит моя жена. Я напал на след, и у меня есть две лошади. Но я не знаю, сможете ли вы выдержать это зрелище. Ужасно. Два часа назад с того места, где вы сей час стоите, были слышны стоны раненых.

Миловидная молодая женщина появилась на пороге, и Биллингер подбежал к ней.

— Ну, будь здорова, — сказал он ей, заключая ее в мощные объятия. — Следи за аппаратом.

Он продолжал говорить, садясь на лошадь.

— Это было ограбление… — Лошади побежали быстрой рысью. — В поезде везли двести тысяч долларов наличными, и они исчезли. Сегодня утром я нашел след злоумышленников, и он ведет на север. Негодяи хотят скрыться в Гиблом месте. Так мы называем горную цепь за Койотом, милях в двадцати отсюда. Я полагаю, вы должны поторопиться.

— Да, — сказал Филипп, — сколько их человек?

— Четверо, а может больше.

Биллингер перевел лошадь на галоп. Не отставая, Филипп начал разглядывать своего спутника. Он вспомнил основное правило Мак-Грегора: приглядываться к людям и изучать их.

Биллингер был без шляпы. Его песочные волосы были коротко острижены, а усы торчали в обе стороны, точно рога. Рубашка была изодрана, один рукав был оторван начисто, и на предплечье виднелась глубокая царапина. Филипп понял, что он как следует поработал на месте преступления. В эту поездку он снарядился основательно. Тяжелый кольт висел у него на поясе, а к луке седла был приторочен карабин. И в том, как он сидел в седле, и в его воинственном виде было что-то такое, что удовлетворяло Филиппа. Такой человек сумеет использовать и револьвер, и карабин. Филипп почувствовал к нему доверие, и так они ехали некоторое время рядом. По дороге им попался холм. Биллингер поднялся на его вершину и указал на ложбину, находящуюся на расстоянии четверти мили от них.

— Мы зря потеряем время, если станем спускаться туда, — сказал он, — а пользы от этого никакой. Видите вон ту штуку на реке, похожую на полузатонувший плот? Это крыша пассажирского вагона. Он прямо перекувырнулся в воду. Проводник, он уцелел чудом, говорит, что в нем было двадцать пассажиров. Мы стояли на берегу и ничем не могли помочь, а те там умирали, как крысы в клетке. Другой пассажирский вагон сгорел, а вон та куча обломков — это все, что осталось от пульмановского вагона и от багажного. Вдоль по полотну лежит двадцать семь трупов и множество раненых. Ох, господи, послушайте.

Он содрогнулся, и Филипп содрогнулся тоже, услышав протяжный мучительный стон оттуда, снизу.

— Мы зря потеряем время, если спустимся, — повторил агент.

— Да, мы зря потеряем время, — подтвердил Филипп. Кровь клокотала в его жилах, когда он перевел взгляд на лицо Биллингера. Каждый фибр его тела жаждал борьбы, и когда он увидел в глазах Биллингера тот же огонь борьбы, он стремительно протянул ему руку.