На дороге, стр. 40

8

Что это за чувство, когда уезжаешь от людей, а они становятся на равнине все меньше и меньше, пока их пылинки не рассеиваются у тебя на глазах? – это слишком огромный мир высится сводом над нами, и это прощание. Но мы склоняемся вперед, навстречу новому безумству под небесами.

Мы колесили по Алжиру в застарелом знойном воздухе, обратно на паром, опять к заляпанным грязью бугристым старым судам на той стороне реки, снова на Канал и прочь из города, по двухрядному шоссе на Батон-Руж в лиловой темноте; оттуда повернули на запад, переехали через Миссиссиппи в местечке под названием Порт-Аллен. Порт-Аллен – где река вся пахнет дождем и розами в едва проглядной туманной тьме, где мы вывернули с кругового разъезда и вдруг в желтом свете фар увидали под мостом эту огромную черную массу и вновь пересекли вечность. Что такое река Миссиссипи? глыба, омываемая дождливой ночью, легкое шлепанье с покатых берегов Миссури, растворение, бег прилива по вечному руслу, дань коричневой пене, путешествие вдоль бесконечных дол, и деревьев, и дамб, дальше вниз, дальше, мимо Мемфиса, Гринвилля, Юдоры, Виксбурга, Нэтчеза, Порт-Аллена и мимо Порт-Орлеана, и мимо Порта Дельт, мимо Поташа, Венеции и Великого Залива Ночи, и прочь.

Настроив радио на программу тайн и поглядывая в окно – где я увидел вывеску «ПОЛЬЗУЙТЕСЬ КРАСКОЙ КУПЕРА», на что и ответил: «Ладно, буду», – мы катили по луизианским равнинам сквозь ночь, игравшую с нами в жмурки, – через Лоутелл, Юнис, Киндер и Де-Квинси, западные рахитичные городишки, все больше напоминавшие рукава дельты по мере того, как мы приближались к Сабине. В Старых Опелузах я зашел в бакалейную лавку купить хлеба и сыра, пока Дин позаботится о бензине и масле. Сараюшка да и только – было слышно, как в задней комнате семейство ужинает. Я подождал с минуту: там продолжали разговаривать. Я взял хлеба, сыра и выскользнул из дверей. У нас едва хватало денег, чтобы добраться до Фриско. Тем временем Дин прихватил с бензоколонки блок сигарет, и мы полностью затарились на дорогу – бензин, масло, курево и провизия. Жулику всё мало. Дин направил машину прямо по дороге.

Где-то под Старксом в небе перед собой мы увидели громадное красное зарево; интересно, что это, подумали мы; а через минуту уже проезжали мимо. За деревьями был пожар; на шоссе стояло множество машин. Там могли просто жарить рыбу, но, с другой стороны, это могло оказаться чем угодно. У Дьюивилла местность стала чужой и темной. Мы вдруг оказались посреди болот.

– Чувак, ты можешь себе вообразить: вдруг в этих болотах мы натыкаемся на джазовую точку, а там клевые черные мужики стонут блюзы под гитару, потягивают змеиный сок и делают нам ручкой?

– Да!

Вокруг везде были тайны. Машины шла по грунтовке, насыпанной прямо по болотам; кюветы были сплошь увиты виноградными лозами. Мы проехали мимо привидения: то был негр в белой рубашке, он шел по дороге, воздев руки к чернильной тверди. Должно быть, молился или призывал проклятья. Мы пронеслись рядом: я обернулся и увидел в заднем стекле его белые глаза.

– Фу-у! – выдохнул Дин. – Осторожнее. В этих местах лучше не останавливаться. – Но в одном месте мы застряли на перекрестке и все равно остановились. Дин выключил фары. Нас окружали громадные леса с деревьями, оплетенными лианами; почти слышно было, как среди них скользят миллионы мокассиновых змей. Мерцал лишь красный глазок питания на приборной доске «гудзона». Мэрилу поскуливала от страха. Мы начали хохотать как маньяки, чтобы попугать ее. Мы и сами боялись. Нам хотелось выбраться из этого обиталища змей, из этой уходящей из-под ног трясины тьмы, нам хотелось снова вылететь на знакомую американскую почву, к животноводческим городкам. В воздухе стоял запах нефти и мертвой воды. Это была рукопись ночи, прочесть которую мы не могли. Ухала сова. Мы попытали счастья на одной из боковых дорог и довольно скоро переехали через старую и злую реку Сабину, из-за которой здесь возникли все эти болота. Пораженные, мы смотрели на огромные структуры света впереди:

– Техас! Это Техас! Нефтяной городок Бомонт! – Гигантские цистерны и очистители городами громоздились в благоухавшем нефтью воздухе.

– Я рада, что мы оттуда выбрались, – сказала Мэрилу. – Давайте опять включим программу с детективами.

Мы пронеслись сквозь Бомонт, над рекой Тринити в Либерти и прямиков на Хьюстон. Теперь Дин взялся рассказывать о своих хьюстонских деньках в 47-м:

– Хассел! Этот безумный Хассел! Я ищу его везде, куда бы он ни забредал, и никогда не нахожу. Здесь, в Техасе, он, бывало, вставал таким зависшим. Мы с Быком ехали за продуктами, а Хассел исчезал. Нам приходилось ездить его искать по всем тирам [11] в городе. – Мы въезжали в Хьюстон. – В большинстве случаев, нам приходилось его искать вот в этой пиковой части города. [12] Чувак, он вдвигался с каждым безумным кошаком, которого только мог найти. Как-то ночью мы его потеряли и сняли номер в ночлежке. Мы должны были принести Джейн льда – у нее еда портилась. Хассела мы искали два дня. Я сам завис – шарил по карманам у женщин в магазинах, прямо средь бела дня, в центре города, в супермаркете… – Мы неслись по городу в пустой ночи. – …и нашел совершенно клевую тупую девку, она была не в своем уме и просто шаталась по улицам, пытаясь стырить где-нибудь апельсин. Она была из Вайоминга. Ее прекрасному телу соответствовали только ее дурацкие мозги. Она чего-то лопотала, и я взял ее с собой в ночлежку. Бык был сам пьян и пытался еще этого пацана-мексиканца напоить. Карло по героину писал стихи. Хассел объявился только к полуночи, прямо в джипе. Когда мы нашли его, он спал на заднем сиденье. Весь лед давно растаял. Хассел сказал, что съел примерно пять таблеток снотворного. Чувак, если бы память мне служила так же, как работает мой ум, я бы рассказал тебе все, что мы делали, в подробностях. Ах, но мы познали время. Все само о себе заботится. Я мог бы закрыть глаза, и эта старая машина ехала бы дальше сама.

По пустым улицам Хьюстона в четыре утра вдруг проревел пацан на мотоцикле, весь осыпанный блестящими пуговицами, украшенный зипперами, в мотоциклетных очках, в тесной черной куртке, техасский поэт ночи, девчонка цеплялась ему за спину как ребенок индейцев, волосы развевались, они мчали вперед, распевая: «Хьюстон, Остин, Форт-Уорт, Даллас – иногда Канзас-Сити – а иногда старый Энтоун, ах-хаааа!» Превратившись в точку света, они исчезли из виду.

– У-ух! Врубитесь в эту клевую девчонку у него на ремне. Дунули. – И Дин попытался их догнать. – А ведь четко было бы, если б можно было всем нам собраться и вжарить со всякими милыми, четкими и славными людьми – и никаких разборок, никаких детских протестов, никаких неверное понятых детских обид, ничего? Ах! но мы познали время. – Он склонился перед этой мыслью и прибавил скорости.

За Хьюстоном вся его энергия, какой бы неистощимой она ни казалась, выдохлась, и за руль сел я. Только я за него взялся, как пошел дождь. Теперь мы были на огромной техасской равнине, и, как сказал Дин: «Все едешь и едешь – а назавтра ночью опять в Техасе». Лило. Я проехал сквозь запущенный скотоводческий городок по его грязной главной улице и оказался в тупике. Эге, дальше-то что делать? Они оба спали. Я развернулся и пополз обратно. На улицах ни души, не горит ни один фонарь. Вдруг в свете моих фар возник всадник в дождевике. Это был шериф в десятигаллонной шляпе с обвисшими под потоками воды полями.

– Как проехать в Остин? – Он мне вежливо объяснил, и я отъехал. За городом неожиданно увидел пару фар, светивших мне прямо в лицо. Оп-ля, подумал я, да мы не по той стороне едем; отвернул вправо и оказался в грязи; снова выехал на дорогу. Фары по-прежнему светили навстречу. В последнее мгновение я понял, что это другой водитель едет не там и не знает этого. Я сбросил скорость до тридцати и съехал в грязь: слава Богу, там было ровно, никаких канав. Под проливным дождем машина-нарушитель сдала чуть назад. Четверо хмурых полевых рабочих, сбежавших от своей работы покуражиться в питейных полях, все в белых рубашках и с грязными бурыми лапами, тупо пялились на меня сквозь ночь. Водитель был пьян как сапожник.