Банджо, стр. 12

— Предстоит очень неприятное дело. Может быть, вам сначала стоит выпить немножко медицинского спирта.

С этими словами он вытащил коричневую бутылку из своего черного чемоданчика, открыл ее, отхлебнул и передал бутылку Мартину.

— Мне это не нужно, — отказался Мартин. — Я и без этого обойдусь. — И добавил, обращаясь к Гэсу: — И тебе не нужно.

— А мне, наверное, нужно, а не то я сейчас упаду, — сказал Гэс слабым голосом, опускаясь на колени. Он взял бутылку и сделал глоток. Спирт обжег горло и внутренности.

— Эй, хватит! — крикнул Мартин.

— Нам надо поторапливаться, — сказал врач. — Скоро сюда набежит много народу, некоторые полезут помогать, а большинство будет просто глазеть.

— Да, сэр, — ответил Гэс. — А папе всегда очень не нравилось, когда посторонние совали нос в его дела.

— Тогда, ребята, беритесь за вот то колесо и разворачивайте эту штуку... Так... на ровное место... так... а теперь подальше от этого дерева... а я попытаюсь вытащить у него из живота эту проклятую железяку.

Мартин и Гэс исправно выполняли распоряжения доктора, который пытался стащить тело с вонзившегося в него изогнутого стального шипа.

— Мартин! — По лицу доктора обильно стекал пот. — А ну-ка, поддай, вот здесь, чтоб приподнять его чуть повыше.

Мартин всем весом навалился на одну сторону культиватора, а врач, покрякивая, тянул тело в разные стороны.

— Как на крючок попался.

Уперевшись коленом в грудь мертвеца, доктор всем своим весом стал давить на тело, продолжая дергать его из стороны в сторону. Наконец сошник, по форме напоминающий изогнутый кверху наконечник стрелы, был очередным сильным рывком вырван из тела, которое тяжело отвалилось в сторону и распласталось на земле. Врач громко вздохнул.

— Мне очень неприятно, что пришлось так с ним обращаться, но он уже ничего не чувствует.

Гэс с трудом сдерживал рвотные спазмы; он старался смотреть куда-то в сторону, на известняковые столбы забора, на птиц, на зеленые листья кукурузы, подымающейся из земли, недавно освобожденной от сорняков.

Доктор быстро оттащил тело подальше от культиватора, потом платком вытер лицо отца, закрыл рот и глаза и прикрыл тело куском брезента, который достал из своей машины.

— А чего это вы так торопитесь? — спросил Мартин неприятным голосом.

— Тороплюсь? Да, вы правы, тороплюсь, и знаете почему? Сюда вот-вот прибежит ваша мать, и будет все-таки лучше, если она увидит своего мужа в таком виде, а не повисшим на культиваторе.

— Да, да, вы правы, доктор, — сказал Гэс. — А вот и мама едет. Мать, Кейти и Уестпэл — ближайший сосед на запад от их центральной фермы — ехали на телеге, на которой обычно перевозили зерно. Когда они подъехали, Уестпэл снял шляпу и кивнул врачу. Потом окинул быстрым взглядом культиватор, еще мокрый от крови сошник, прикрытое брезентом тело и снова кивнул доктору. Мать обратилась к Мартину:

— Как он?

— Он мертв, мама. Он умирал с ясной головой и почти не испытывая боли. — Мартин повторял традиционную фразу — первую из тех многих фальшивых фраз, которые придется говорить.

Мать опустилась на колени рядом с телом и открыла лицо. Казалось, отец просто спит, сохраняя гордый и надменный вид. Его волосы были лишь слегка растрепаны, глаза закрыты, легкая улыбка на чистых губах. Мать поправила седую прядь жестких волос и снова прикрыла лицо брезентом. Поднялась на ноги — при этом на мгновение у нее обнажились тонкие ноги и большие, шишковатые натруженные колени.

— Приношу вам свои соболезнования, — сказал доктор.

— А я говорил ему, что эти лошади доведут до беды, говорил... — начал было Уестпэл, но тут же замолчал, сообразив, что хотя говорит он правильные вещи, момент был совсем неподходящий.

— Да, мэм, — снова заговорил он, — я всегда уважал его за христианские добродетели, и Бог свидетель — его всем будет не хватать. Мать не слушала его. Она повернулась к сыновьям:

— Положите его на телегу и отвезите к мистеру Роузвурму. А пастор Вайтгенгрубер, думаю, сделает все, что требуется. Мы с Кейти возвращаемся домой.

— Я с удовольствием подвезу вас, миссис Гилпин, — сказал доктор, — если, конечно, вы согласны поехать в моей машине.

— Спасибо, мы пойдем пешком, — ответила мать; она выглядела старой, сутулой женщиной с горящими глазами. — Идти здесь совсем недалеко. Идем, Кейти.

Кейти очень хотелось проехаться на машине, но она, опустив глаза, последовала за матерью, отставая от нее на полшага.

Миссис Гилпин шла и, казалось, осматривала стебли кукурузы, словно оценивая виды на урожай — если погода продержится и июль выдастся не очень жарким, урожай обещает быть очень хорошим...

А перед глазами Гэса постоянно стояли натруженные красные колени матери, забинтованная голова любимого брата, черная повязка на его глазу, стальная лапа, глубоко погрузившаяся в живот отца... Ему становилось все труднее дышать, тяжесть давила на сердце, внутри ворочалось что-то волосатое и страшное...

Когда Мартин, Гэс и Уестпэл ехали на телеге по дороге, Мартин сказал Гэсу:

— Может быть, слезешь и пойдешь расскажешь Маккоям, что случилось?

— А почему именно Маккоям?

— А потому, что они соседи. К тому же католики. Если им не скажем первым, нам этого не забудут.

Гэс соскочил с телеги и пошел по подъездной дороге к ферме. Перед его внутренним взором проходили события дня; он попытался расположить их в том порядке, в котором они в действительности следовали друг за другом. Но в голове у него все перемешалось, и попытки оказались тщетными. Это стало угнетать и раздражать.

И тут он увидел Сэлли. Она развешивала белые простыни на веревках. Чтобы достать до них, ей приходилось становиться на цыпочки; во рту она держала длинную прищепку, напоминавшую утиный клюв; ее спина изгибалась, груди выпячивались вперед; высоко оголялись смугло-золотистые ноги; платье из тонкой клетчатой материи плотно облегало бедра.

Откуда ждать помощи? Куда идти? Пустота и тоска... Гэс ринулся к Сэлли, как сбитый с толку бык, которому удалось вырваться с арены, выжить; он весь окровавлен, у него помутилось в голове, но он остается быком. Услышав его приближающиеся шаги, Сэлли повернулась и приветливо улыбнулась. Но улыбка ее тут же погасла, когда она увидела странный огонь в глазах Гэса и его крепко сжатые губы.

— Подожди, Гэс, подожди, подожди, — пробормотала она, — что случилось?

Произнося эти слова, она пятилась к прачечной, в которой бурлили и выпускали пар котлы, а на полу лежали кучи белья.

— Нет, нет, уже слишком поздно...

...Она, охваченная запоздалым раскаянием, плакала. И у него уже не было времени спрашивать, почему.

Глава третья

Лу так никогда больше и не пришел в полное сознание — то, что составляло его личность, ушло в темные глубины. Он не произнес более ни одного связного слова, он не понимал, что ему говорили; он так и не узнал, что отец умер. Упав, он не смог уже подняться.

Он умер легко, без мучений, без той страшной боли, которую отец испытал перед смертью. Смерти Лу ожидали, с ней смирились, его оплакивали. Он был похоронен рядом с отцом, на кладбище возле церкви Святого Олафа.

Прошло несколько месяцев. Гилпинам пришлось обсудить, чем они располагают, что реально может дать та земля, которой они владеют, насколько надежно их финансовое положение.

Конгресс принял закон Вольстеда, запрещающий продажу спиртного на территории Соединенных Штатов, отменив наложенное президентом вето. Но Гэса это не интересовало. Его значительно больше беспокоило то, что отец набрал слишком много кредитов в банке, соглашаясь на лишние проценты по займу, — он скупал землю, надеясь быть первым, кто начнет сельскохозяйственную обработку земель в Колорадо, хотя еще никто толком не знал, насколько эти земли плодородны.

Когда Мартин с Гэсом отправились к управляющему банком, мистеру Хундертмарксу, Мартин попытался блефовать, но банкир хорошо знал свое дело.