Трое в машине, стр. 7
Вздохнул, хотел сказать: «Ну, что будем дальше делать?», тем же спокойным тоном спросить, как будто ничего, ровным счетом ничего не изменилось в их положении, как ехали они, так и дальше поедут, но его перебил Жареный, прохрипел:
— А-а, сука, красючка мазаная, не успел я тебя разложить!
Он толкнул ногами в переднюю стенку кабины и полез всем телом назад, она опять вскрикнула, и Демин ударил Жареного рукояткой нагана по колену. Жареный замычал, застрекотал матерками, как из автомата.
— Не кричите, Таня, — попросил Демин. — Не кричите.
От ее крика, испуга Демин терял самообладание, едва удерживал себя, чтобы не схватить монтировку из-под ног и не переломать Жареному все, что можно, ноги, руки, череп с хрустом.
— Не успел я тебя, стерву, пожалел вчера, — продолжал рычать Жареный.
— Уберите его! — закричала она.
— Спокойно, Жареный, спокойно, до рощи полтора километра, — сказал Демин. — Все идет по плану, как вы задумали.
— Самосуд устроишь, мусор? Без суда и следствия? — проговорил Жареный без тревоги, но и без злости — ладно, мол, пока твоя взяла. — Тебе же самому срок дадут за самосуд, советские законы гуманные. — И снова к ней с остервенением: — А тебя, падла, я еще успею!
— Уберите его, уберите... — в изнеможении попросила она. — Хоть куда. В багажник.
— Пожалуй, идея, — согласился Демин. — Поднимайтесь, Долгополов.
Демин взял наган, вышел, огляделся. Машин на дороге не было. Открыл багажник, открыл дверцу, вытащил Жареного. Тот сделал шаг, припадая на ногу, и прислонился к машине.
— Ты мне колено разбил, сука, рукоприкладство, наши законы гуманные.
— А я с тобой по вашим законам. Давай-давай, быстро!
«Жестче, Демин, жестче! — приказал он себе, — И понаглее!».
Жареный прошкандылял к багажнику.
— Что я тебе, сука, меч-кладенец, как я тут помещусь? — Говорил он без прежней ненависти, без тени отчаяния, так, ворчал слегка. — Слушай, отпусти душу на покаяние, ты же не мусор. Ну, забери чемодан, там четыре косых и золото. Ну, шевельни мозгой.
— Заберу, — пообещал Демин.
— Высади ее и ехай своей дорогой. Слушай, ну ты же человек, — Жареный приложил связанные руки к груди, принял позу великомученика. — Я завязать хотел, клянусь, казну забрал, значит — все, урки меня пришьют, жениться хотел, честь по чести, слушай, отпусти.
— Не могу!
— Вижу, падла, она тебе самому нужна!
— Давай-давай, лезь! — Демин подтолкнул Жареного, тот перевалился боком через край багажника, Демин перекинул его ноги — большой, однако, багажник у «Волги» — и захлопнул крышку.
Все-таки удивительно — Жареный ничем не выказал своего отчаяния, не сопротивлялся, будто его каждый день связывали по рукам, грузили в багажник, везли куда следует. Как будто он признавал не только свою правоту — грабить, но и правоту тех, кто этому противостоит. Ну не получилось, дескать, и не надо, я и не очень того хотел, как-нибудь в другой раз, на досуге. Он просчитался, думая, что Демин как сидел, так и будет сидеть сиротой казанской. И от просчета своего сразу сник. Дубина и есть. Не гнется — ломается.
Она сидела, скрестив руки на спинке сиденья перед собой и склонив голову на руки. Демин подумал, плачет, но нет, застыла, не шевелилась, будто спала. Демин открыл дверцу, мягко сказал:
— Надо поговорить... Вы можете пересесть вперед?
Она молча вышла, опустив голову, обошла машину спереди, ее покачивало, и она придерживалась за капот.
Сели. Демин на свое место, она рядом. Прикрыла платьем колени, скрестила на коленях руки и смотрела на руки, вниз.
— Отпустить просит, — сказал Демин, кивая на багажник.
— Он убьет меня, — ответила она, не поднимая головы. Лицо усталое, бледное. Без боязни сказала, тупо отмечая факт.
Помолчали. Двигатель тихо рокотал, пофыркивал, как аккомпанемент ситуации, фон времени. Трое в одной машине. Три судьбы в машине времени, три детали в системе. И ни одна в отдельности не дает представления о машине в целом.
— Что теперь, Таня, что будем делать?
— Будто не знаете... Что у меня спрашивать? — она не подняла головы, не обернулась, сидела как восковая, смотрела на руки, погруженная в безразличие. — Решайте сами...
— Я хотел с вами вместе решить.
Она слабо шевельнула плечом.
— Так вышло, — попытался оправдаться Демин. — У вас ведь были какие-то планы?
Она не ответила. Какие теперь могут быть планы, думай, Демин, что говоришь.
— Жареный говорит, завязать хотел. И жениться на вас.
— Бред... Чем еще порадуете?
— Прошу меня извинить. Как-то так получилось, не все гладко.
Она помолчала, о чем-то думая, и сказала:
— Меня удивляет...
— Что вас удивляет?
— Вы говорите со мной... будто я... как будто это не я, а кто-то. Вы так специально? Прием такой?
— Нормально говорю. Не притворяюсь, мне кажется, не лицемерю. Какие тут могут быть приемы?
— Вы даже с Жареным вежливы.
— Дурно воспитан, — попытался Демин шутить и пожалел — не к месту, не вовремя. Она сдвинула брови. — Никаких у меня приемов, Таня. Я не лгал вам, я действительно знаю о вас больше, чем вы могли бы подумать. И если попятиться в прошлое...
2
Спокойным летним днем 1970 года вкладчик Д. шел в сберкассу номер двадцать четыре, что на улице Гоголя возле Военторга. Ходил он туда уже третий год, раз в месяц после получения пенсии. И приурочивал свой визит к самому перерыву. Когда в сберкассе уже пусто, не надо стоять в очереди и никто не видит, как вкладчик Д. вносит всего-навсего десять рублей. Зато регулярно. Десять да десять, да еще десять и так уже третий год — простая арифметика.
Он уже знал и контролера Елену Ивановну, молодую и насмешливую, и кассира Нину Ивановну, постарше и тоже насмешливую. Обе Ивановны звали его Тютелькой. Д. приходил точно без пятнадцати два и говорил, не то оправдываясь, не то подчеркивая свою аккуратность: «Я всегда тютелька в тютельку».
Сегодня он шел в сберкассу, неся десять рублей, и поторапливался, поскольку встретил по дороге другого пенсионера и они минут пять поговорили на тему, кому и как помогают дети. Разошлись на том, что пока — никак, что есть еще порох в пороховницах, и что детям они помогают сами.
Д. спешил, подходя к сберкассе, было уже без десяти, они могли запереть дверь, а ждать Д. не мог. После перерыва обычно набиваются вкладчики, не протолкнешься, не поговоришь, да и настроение себе ненароком испортишь. Он еще раз посмотрел на часы, посмотрел на дверь — неужто заперта? — но дверь отворилась и вышел молодой человек с портфелем. Значит, еще не поздно. Д. ускорил шаг, поднялся по трем ступенькам и увидел на двери новую табличку с черными буквами «Закрыто». Экая, однако досада, день пропал. Потянуть за дверную ручку он не решился — невежливо, постоял в раздумье и повернулся на тесном крылечке, чтобы уйти, но тут дверь сама. отворилась и вышел еще один вкладчик, быстро вышел, будто его попросили оттуда, быстро и так неосторожно, что чуть не сбил Д. с крылечка. Дверь осталась открытой, и Тютелька облегченно вздохнул. Перешагнул порог. Вежливо прикрыл дверь. Глянул за стойку. и услышал крик: «А-а-а!...»
Д. прожил шестьдесят три года и никогда еще такого вопля не слышал. Он застыл у двери, опешил. Всего на миг, как ему показалось. А Елена Ивановна, контролер, та, что помоложе, стояла далеко от стойки, у самой стены, и показывала на место кассира, которое пустовало.
— Звоните! — кричала она. — Звоните!
Минуты, наверное, через три вкладчик Д. смог опомниться от первого ее крика, оторвался от двери, подошел к стойке и увидел на полу Нину Ивановну. Из-под ее головы растекалась кровь. Тут он снова опешил и снова на какой-то миг, как ему показалось, а Елена Ивановна кричала одно и то же:
— Звоните!.. Звоните!..
Она была в шоке. До телефона на столе Д. не мог дотянуться, а пройти за стойку нельзя, там святая святых, да и куда звонить-то? Поэтому Д. выбежал на крыльцо и стал кричать направо и налево: