Дар юной княжны, стр. 39

Поручик Зацепин между тем смотрел на отрешенное лицо его доброй феи. Что с нею? Чем обеспокоена эта милая, добрая девушка, в которую, кажется, он втюрился с первого взгляда?.. Он украдкой потрогал ноющие ребра и невольно поморщился: вот напасть-то! Постыдная хвороба. Куда ни шло ещё боевое ранение, к примеру. А то — избили! Сапоги у этих мерзавцев кованые, били, точно лошади копытами… Зацепин опять поймал устремленный на него женский взгляд: теперь на него проницательно смотрела жена баро, Татьяна. Не жалость была в её взгляде, а просто сочувствие. Странное, с точки зрения поручика. А ещё говорят: цыганский глаз — волчий глаз. Мол, ничего они без выгоды для себя не делают. Тогда откуда это?..

Ольгу же мучило самое обычное чувство зависти: почему она не может так же самозабвенно, без оглядки на условности, броситься в вихрь эмоций пусть даже это просто танец у костра? Почему постоянно помнит свое княжеское происхождение вместо того, чтобы жить, как хочется?!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Сказались ли врожденная воинственность Янековых предков, крестьянская сметливость или желание не отстать от других новичков, но красноармеец Поплавский сдал экзамен по огневой подготовке на "отлично". Иона гордился лучшим учеником и охотно рассказывал всем желающим слушать, что давно не встречал такого талантливого хлопца.

Его новый друг — Яков, с которым они теперь почти не разлучались, так что, с легкой руки Савелия, их стали прозывать Ян-Яки, — ворчливо сетовал Яну:

— Везет тебе, кореш, спасу нет! Я, конечно, не очень верю в твои россказни про замок, про встречи с графами и панами, про девушек-красавиц, но умеешь ты в жизни устраиваться. Думаю, есть в тебе что-то: вон, Иона от тебя без ума, Савелий в миску больше моего накладывает…

— Что ты придумываешь! — возмутился Ян. — Глядел бы лучше в свою миску, чем в чужие. Ты даже не всегда съедаешь то, что тебе дают. Кто вчера просил доесть кулеш, потому что сил больше нет?

— Что поделаешь, друг, мне всегда хочется запихнуть в рот больше, чем я могу прожевать. Сказывается голодное детство бедного сироты!

— Как — сироты? Ты же говорил, что родители живы, а ты просто из дому сбежал.

— Я это говорил? Значит, правда.

— Что правда: первое или второе?

— Ох уж эти мне крестьяне! Нудные скучные люди, до всего им нужно докопаться. Жизнь тебе — не огород, её украшать надо, чтобы жить было интересней.

— Выходит, врать напропалую?

— На себя посмотри! Я, между прочим, и слова не сказал, когда ты тут пел, будто Юлия тебя за плечо, как волчица, грызла!

Ян покраснел.

— Смеешься? Все, больше ничего тебе рассказывать не стану! Слышишь, Яшка, никогда!

— Зря ты на меня сердишься: кто тебя, темного, ещё уму-разуму научит? Ведь если разобраться, в Одессе тебя наколет любой мелкий фраер. Да ты на Привозе и куска мыла не купишь из-за своей жуткой доверчивости. Хочешь, ещё фокус покажу?

Он вытаскивал из кармана старые замусоленные карты, показывал Яну очередной фокус и покатывался со смеху, глядя на его детское изумление.

— Ты шо, никогда не был в цирке? Не видел иллюзиониста? — в свою очередь удивлялся он.

— А кто это?

— О, это такой человек! Мне бы его руки — можно было бы всю жизнь не работать.

— А на что жить?

— Чудак, а я тебе о чем толкую? На эту самую ловкость рук! "С одесского кичмана сбежали два уркана", — напевал Яков. — Видел бы ты, как работает Миша-щипач! Я видел — это симфония! Мы жили с ним на одной улице, и в детстве он был худой, как удочка, Сопливый шкет. А сейчас? Профессор. При часах, брючки отутюжены, шляпа с полями, — все в лучшем виде. Он может стянуть с тебя подштанники, а ты даже не заметишь!

— Выходит, он вор, твой Миша?

— Я же тебе сказал: профессор. Пусть и воровского дела, но у каждого своя работа.

— А мне такая работа не нравится!

— Вот потому Миша кушает в дорогих ресторанах, а ты своей девушке не купишь и стакан семечек!

— Заработаю и куплю!

— Темнота. Чем ты заработаешь? Дрова колоть, ножи точить? Кстати, даже ножи точить и то умение нужно. К нам во двор ходил Степка-точильщик. Как он точил ножи! Симфония.

— Подумаешь, ты-то что умеешь! — с опозданием обиделся Ян.

— Я тоже мало что умею, но я сообразительный. Я вот нашего Голуба послушал и понял: комиссаром быть нетрудно. Главное-хороший голос иметь, чтоб с народом говорить. Из меня выйдет-таки неплохой комиссар.

Яков выдвинул ногу вперед, одной рукой подбоченился, другую вытянул ладонью вверх:

— Товарищи, мировая революция в опасности! Все к оружию!

— Вот я сейчас возьму тебя за задницу да всыплю по первое число, сразу забудешь, как к оружию народ призывать! — донесся из кустов голос Ионы, отдыхавшего после обеда.

"Комиссар" понизил голос.

— Ну как, чувствуешь подъем?

— Вроде, чувствую. Значит, ты решил на всю жизнь стать комиссаром?

— Может, не сразу получится… С грамотой у меня слабовато. Оттого, что я ленивый. Как подумаю: за книжку садиться, всякие задачи-примеры писать, — так желание комиссарить пропадает. Тогда начинаю думать, а не остаться ли мне рядовым красноармейцем? Накормят, напоят, что делать расскажут. А за это иной раз пострелять придется, — вот и все дела!

— Яшка, никогда не пойму, шутишь ты или всерьез говоришь?

— Какая разница? — Яков сладко потянулся. — В каждой шутке, как говорят, есть доля правды. Так и понимай.

— Все равно, я тебя до конца понять не смогу, — признался Ян. — Думать вслед за тобой — мозги испекутся, как в печке. То ты к мировой революции призываешь, то вору завидуешь. Разве революционеры не должны быть честными людьми?

— Ничего ты не понял. Миша — хоть и вор, а человек честный: ему можно было деньги на хранение как в банк отдавать! А что ворует, — так ты рот не разевай!

Ян присвистнул, невольно копируя Яшку.

— Ну ты даешь!

— А что, жизнь такая: будешь слабым — любой тебя схарчит, будешь сильным — сам любого слопаешь.

— Да не хочу я никого лопать! — рассердился Ян.

— Знаю-знаю, для тебя главное — чтобы в брюхе не урчало. Примитивный ты, Поплавский, человек… А вот я хочу многого! К примеру, чего я за большевиками потянулся? Они всем столько обещают! По секрету тебе скажу: даже если половина из этого — брехня, то и от оставшейся половины голова закружится, — как красиво! Я люблю все красивое. "Мир хижинам, война дворцам!" Здорово?

— Значит, дворцы разрушать будут?

— А на кой нам дворцы? У буржуев дворцы были для праздной жизни. По двадцать комнат! Дай тебе такой дворец — кто его убирать будет? Придется слуг нанимать. И ты, простой бедняк, станешь гнусным эксплуататором чужого труда. Хорошая жизнь любого испортит. Потому дворцы надо снести, а на их месте построить бараки. Жить в них всем вместе, и все, что заработано, делить поровну.

— Тогда непонятно, как же с красотой? Дворцы — это ведь красиво.

Яшка почесал в затылке.

— Наверно, я послушаюсь командира и поеду в Москву на учебу. Сам чувствую, не дотягиваю до комиссара.

— А я бы хотел быть врачом. Врачи и лечить могут, и по латыни разговаривают. Вот послушай: дум спиро, спэро [29]. Если дышишь, живешь. Здорово?

— Здорово. У нас в порту иностранцев, как собак нерезаных. Как начнут лопотать: уно барка — квадро маринеро [30].

— А как это по-нашему?

— Черт его знает! Но красиво. Вот ты не любишь, когда я про Мишу рассказываю, а слышал бы ты, как он с этими моряками разговаривает! Остановит, сигаретку попросит, а попутно и бумажник стырит.

— Хороший, нечего сказать, будет из тебя, Яшка, комиссар. Соберешь красноармейцев на митинг и скажешь им: учитесь, чтобы сподручнее было людей грабить…

— Прямой ты, Янек, как столб. Никакой в тебе хитрости, хоть ты и крестьянин! Я к чему тебе про Мишку рассказывал? Чтобы ты понял: он человек талантливый, а революция таким дорогу открывает. Он теперь может быть кем угодно, хоть и государством управлять.