Мартовские фиалки, стр. 48

Инга фыркала и не могла остановиться, а мне она особенно нравилась, когда возбуждалась и не сдерживала себя, даже если говорила при этом слишком громко, хотя в результате мы оба могли загреметь в концлагерь.

В конце концов, не исключаю, что, если бы время и терпение позволяли, она смогла бы поколебать меня в представлениях о том, что есть истинное искусство. Но сейчас приходилось размышлять совсем о другом. Я взял ее за руку и потащил к картинам, на которых были штурмовики с квадратными подбородками, а рядом стоял их автор, по виду никак не ариец.

Я говорил очень тихо. Как только мы вышли из дома Замов, мне показалось, что за нами следят.

Она осторожно огляделась. По базарчику слонялись какие-то люди, но вроде бы никто не проявлял к нам особого интереса.

– Не думаю, чтобы ты с ходу вычислила, кого мы тут интересуем. Все-таки работает профессионал.

– Ты думаешь, это Гестапо?

– Это не единственная банда легавых в городе Берлине. Где тут собака зарыта, в принципе, догадаться несложно. Они разнюхали о том, что я занимаюсь этим делом, и поняли, что я не спрошу у них разрешения, когда мне придется перебежать им дорогу.

– И как же теперь быть?

Ее лицо было озабоченным, но я улыбнулся ей.

– Ты знаешь, я всегда считал, что это неплохое развлечение – подергать кого-нибудь за хвост. Особенно если в конце аттракциона выясняется, что это хвост Гестапо.

Глава 15

Утренняя почта состояла всего из двух писем, и оба были доставлены непосредственно авторами. Скрывшись от любопытного взгляда Грубера – он провожал конверты глазами голодного кота, – я открыл их и в меньшем конверте не обнаружил ничего, кроме билета на Олимпиаду – на сегодняшние соревнования по легкой атлетике. На обратной стороне были обозначены инициалы «М.3.» и цифра «2 часа».

На другом конверте стояла печать министерства авиации, и в нем лежал листок с записью субботних телефонных разговоров между Хауптхэндлером и Ешоннеком. Был зафиксирован и еще один телефонный разговор – мой собственный, когда я звонил из кабинета Хауптхэндлера. Я бросил конверт и бланк в корзину для мусора и стал размышлять о том, успел ли уже Ешоннек купить ожерелье и как мне следует действовать, если сегодня вечером придется сопровождать Хауптхэндлера в аэропорт Темпельхоф.

С другой стороны, если Хауптхэндлер уже избавился от ожерелья, то сложа руки сидеть и ждать вечера понедельника, чтобы вылететь в Лондон, он не будет. Вероятнее всего, ожерелье он продаст за валюту, и Ешоннеку требуется время, чтобы собрать деньги.

Я сварил кофе и стал ждать возвращения Инги. Небо окончательно затянуло облаками, и я представил себе, как она будет довольна, что торжественное открытие Олимпиады пройдет под аккомпанемент дождя. Плохо только, что и я тоже должен буду промокнуть насквозь... Как она это называла? «Самый грандиозный обман в современной истории».

Когда она появилась, я рылся в шкафу в поисках своего старого прорезиненного плаща.

– Безумно хочется курить! – Она бросила сумочку на стул и достала сигарету из пачки, лежавшей у меня на столе. Мой старый плащ ее определенно развеселил. – Ты что, собираешься в этом выйти на улицу?

– А что? Фрейлейн-чемпионка все-таки решилась. Я получил по почте билет на сегодняшние соревнования. Она предлагает в два часа встретиться на стадионе.

Инга посмотрела в окно.

– Пожалуй, ты прав, – рассмеялась она. – Без плаща не обойтись. Польет как из ведра. – Она положила ноги на стол. – Ну что ж, а я посижу здесь и постараюсь все продумать.

– Я вернусь самое позднее к четырем часам. А потом нам придется поехать в аэропорт.

Она нахмурилась.

– Ах да, я и забыла. Хауптхэндлер собирается сегодня в Лондон. Прости, если я покажусь слишком наивной, но как ты собираешься действовать в аэропорту? Подойдешь к нему и к его спутнице и спросишь, сколько они получили за ожерелье? А они, наверное, откроют чемоданы и сумки и предложат тебе пересчитать купюры? И все это в зале для пассажиров?

– Так просто и так гладко, конечно, не бывает. Жизнь не настолько любезна, чтобы предложить нам заранее подумать о том, что произойдет, если...

– Ты говоришь об этом с такой грустью!

– Однажды у меня в запасе был – я так полагал – козырной король, я на него рассчитывал...

– И карта оказалась битой?

– Что-то в этом роде.

Я замолчал, услышав шаги в приемной. В дверь постучали, и мотоциклист в чине капрала авиационного корпуса национал-социалистов вручил мне большой конверт цвета буйволовой кожи – близнец того, который я чуть раньше отправил в корзину для мусора. Я расписался в квитанции, после чего капрал поднял руку в нацистском приветствии и быстро вышел из комнаты.

В конверт было вложено несколько листков машинописного текста с изложением телефонных разговоров Ешоннека и Хауптхэндлера за предыдущий день. Ешоннек, торговец бриллиантами, оказался особенно активным собеседником, ему пришлось обсуждать с разными людьми проблемы, связанные с покупкой большой суммы американских долларов или английских фунтов.

– В яблочко, – резюмировал я, знакомясь с последней беседой Ешоннека и Хауптхэндлера. У меня в руках было доказательство, которого я так ждал, – подтверждавшее мое предположение относительно связи между личным секретарем Сикса и торговцем бриллиантами:

они обсуждали время и место встречи.

– Ну, что там? – Инга уже не в силах была сдерживать любопытство.

– Мой главный козырь. Мне его все-таки подбросили. Сегодня Ешоннек и Хауптхэндлер встречаются в пять часов вечера в Грюневальде. У Ешоннека должна быть с собой сумка, набитая валютой.

– И кто, черт возьми, тебя информирует? – Инга нахмурилась. – Сам Хануссен – Великий ясновидец?

– Этого человека правильнее называть импресарио. Он предлагает нашему вниманию очередной номер программы, представление назначается на сегодня, на пять часов.

– И при этом у него есть друзья-штурмовики, которые будут сопровождать тебя до места, указанного в билете? Я правильно понимаю?

– Тебе этот спектакль не понравится.

– А если я рассержусь, у тебя начнется изжога, так?

Я закурил. Мысленно я подбросил монету и проиграл. Правильнее все ей рассказать.

– Ты помнишь этот труп в лифте?

– Ну как это можно забыть?

Инга поежилась.

– Меня нанял Герман Геринг, чтобы я нашел этого человека, живым или мертвым. – Тут она не могла не изумиться. – Вот так, и я попросил его поставить подслушивающие устройства на телефоны Ешоннека и Хауптхэндлера. Он мою просьбу исполнил. – Я помахал этими листочками у нее перед носом. – Вот результат. Помимо всего прочего, это означает, что теперь я могу позволить себе сообщить его людям, где искать фон Грайса.

Ответом мне было молчание. Разозлившись, я глубоко затянулся, а затем раздавил сигарету в пепельнице.

– Я хочу тебе кое-что пояснить, Инга. От предложений Германа Геринга так просто не отказываются. Особенно если хочешь сохранить в целости собственную голову.

– Разумеется.

– Поверь, мне бы не хотелось работать с клиентом, у которого служащие – головорезы с автоматами.

– Почему ты раньше ничего не говорил мне об этом, Берни?

– Когда Геринг доверяет информацию такому человеку, как я, значит, ставка в игре очень и очень высокая. В интересах безопасности тебе и не следовало знать об этом. Ну, а теперь я вынужден был ввести тебя в курс дела.

И я снова помахал перед Ингой машинописными листками.

– Конечно, ты не мог ему отказать. Я не хотела обидеть тебя. Просто я была, скажем так, несколько удивлена. Спасибо, что ты обо мне заботишься, Берни. И еще я рада, что ты уже можешь кому-то сообщить о том бедолаге.

– Именно это я сейчас и сделаю.

Голос у Ринакера был усталый и раздраженный.

– Ну что, наглец, ты что-нибудь раскопал? Мне сдается, что терпение Толстого Германа тает стремительно – как слой варенья в еврейском бисквите, когда он попадает тебе в рот. Если ты звонишь просто так, для порядка, я приеду к тебе сейчас и принесу собачья дерьмо на ботинках.