Мартовские фиалки, стр. 24

– Господин Гюнтер, – бодрым голосом начал он и на мгновение почти что вытянулся по стойке «смирно». Затем подошел ко мне, и мы пожали друг другу руки, причем я заметил, что его рука сначала была багрового, как у мясника, цвета, а когда я отпустил ее, на ней проступили белые пятна. Всячески выражая мне свое расположение, он обратился к своему худосочному секретарю, который уже закрывал за собой дверь: – Гельмут, сделай нам, пожалуйста, свой самый крепкий кофе, и побыстрее.

Говорил он быстро и четко, отбивая ритм рукой, словно преподавал ораторское искусство. Затем подвел меня к своему столу, поближе к рубину, который, как я догадался, призван был сразить меня, как «Штюрмер» – внушить клиентам-евреям должное почтение к хозяину конторы. Я сделал вид, что рубин не произвел на меня никакого впечатления, но Ешоннек не собирался останавливать спектакль, который приготовил.

– Замечательный кабошон [21], не правда ли?

– Я не люблю красного цвета, – ответил я. – Он не подходит к моим волосам.

Ешоннек оценил мой ответ по достоинству и, завернув рубин в фетровую ткань, положил его в сейф. Я уселся в большое кресло, стоявшее у стола.

– Ищу бриллиантовое ожерелье, – начал я, когда Ешоннек уселся в кресле напротив.

– Должен вам сказать, господин Гюнтер, я признанный эксперт по бриллиантам.

Он повел головой, словно скаковая лошадь на старте. И в нос мне ударил резкий запах одеколона.

– Вот как?

– Сомневаюсь, что в Берлине найдется человек, знающий о бриллиантах столько же, сколько знаю об этом я.

Он выставил вперед свой подбородок, покрытый щетиной, как бы вызывая меня на спор. Я решил ему подыграть.

– Рад это слышать.

Тем временем секретарь принес кофе, а когда он вышел, Ешоннек посмотрел ему вслед, испытывая чувство неловкости.

– Никак не могу привыкнуть к секретарю-мужчине, – сказал он. – Конечно, я понимаю, что место женщины в семье, но, видите ли, мне и на службе очень нравятся женщины.

– Я бы скорее завел себе партнера, чем секретаря-мужчину, – сказал я.

Ешоннек вежливо улыбнулся.

– Итак, я полагаю, вы хотели бы приобрести бриллиант.

– Бриллианты, – поправил я его.

– Понимаю. Просто камни или какое-нибудь украшение?

– Откровенно говоря, я ищу одну вещицу, которую украли у моего клиента. – Я протянул ему свою визитную карточку. Он внимательно изучил ее, не выказав никакого беспокойства. – Ожерелье, если быть точным. У меня даже есть с собой снимок.

Я достал фотографию и протянул ему.

– Замечательная вещь, – сказал он.

– Каждая багетта весит не меньше карата.

– Вполне возможно, но я не вижу, чем бы мог вам помочь, господин Гюнтер.

– Когда человек, который украл это, придет к вам и предложит купить, буду очень признателен, если вы мне позвоните. Естественно, за ожерелье обещана большая награда. Я имею полномочия обещать двадцать пять процентов от страховой стоимости ожерелья тому, кто поможет вернуть его владельцу.

– А можно спросить имя вашего клиента, господин Гюнтер?

– Обычно мы не сообщаем имени клиента, – сказал я, поколебавшись для вида. – Но я вижу, что вы принадлежите к людям, способным хранить чужие тайны.

– Вы слишком любезны.

– Это ожерелье индийское, и принадлежит оно индийской принцессе, прибывшей в Берлин на Олимпийские игры по приглашению правительства. – Слушая эту вдохновенную ложь, Ешоннек нахмурился. – Сам я не знаком с принцессой, но мне говорили, что это самое прелестное создание, которое когда-либо появлялось в Берлине. Она остановилась в отеле «Адлон», где несколько дней назад это ожерелье украли.

– Украли у индийской принцессы? – переспросил он. – В таком случае, интересно, почему об этом ни строчки в газетах? И почему полиция не занимается этим делом?

Я глотнул кофе, чтобы продлить драматическую паузу.

– Руководство «Адлона» стремится избежать скандала. Тем более что совсем недавно там же произошло несколько крупных краж драгоценностей, совершенных, как потом выяснилось, Фаулхабером.

– Да-да, я помню, читал об этом в газетах.

– Разумеется, ожерелье застраховано, но где дело касается репутации такого отеля, как «Адлон», не может быть и речи о том, чтобы оно пропало. Вот и все. Надеюсь, вы меня понимаете.

– Ну что ж, господин Гюнтер, я сразу же свяжусь с вами, если что-нибудь узнаю, – сказал Ешоннек, доставая из кармана золотые часы и демонстративно глядя на них. – А сейчас прошу меня извинить, я должен идти.

Он встал и протянул мне свою пухлую руку.

– Спасибо за то, что смогли уделить мне свое драгоценное время. Провожать меня не надо.

– Не будете ли вы так добры сказать моему секретарю, чтобы он зашел ко мне?

– Конечно.

Он попрощался со мной, вскинув руку в нацистском приветствии.

– Хайль Гитлер, – неразборчиво пробормотал я в ответ.

Его худосочный секретарь сидел в приемной и читал журнал. Я начал объяснять ему, что он должен зайти к боссу, и тут на глаза мне попались ключи, лежавшие на столе рядом с телефоном. Он заворчал, с неохотой поднялся с места, а я задержался у дверей.

– У вас есть лист бумаги? – спросил я.

Он показал на блокнот, сверху которого как раз и лежали ключи.

– Можете оторвать отсюда, – сказал он перед тем, как скрыться в кабинете Ешоннека.

– Спасибо.

К связке ключей был прикреплен ярлычок «Кабинет». Я вытащил из кармана портсигар, в котором у меня был пластилин, и сделал по три оттиска для каждого ключа: два с боков и один с торца. Вы, наверное, считаете, что я в это время следовал какому-то безотчетному импульсу, так как размышлял о своей беседе с Ешоннеком. Но дело в том, что у меня всегда при себе кусок пластилина, и если есть возможность пустить его в ход, грех не воспользоваться. Вы бы очень удивились, если бы узнали, как часто помогал мне пластилин.

На улице я нашел телефонную будку и позвонил в «Адлон». С «Адлоном» у меня связано много приятных воспоминаний, и там у меня остались еще друзья.

– Здравствуй, Эрмина, это Берни. – Эрмина работала на коммутаторе «Адлона».

– Куда ты пропал? Ты у нас тысячу лет не появлялся.

– Занят был.

– Фюрер тоже занят, но он все-таки находит время, чтобы заглянуть к нам и помахать рукой.

– Тогда мне нужно купить себе «мерседес» с открытым верхом и ездить в сопровождении двух всадников. – Я закурил. – Эрмина, сделай мне небольшое одолжение.

– Какое?

– Если вам позвонит один человек и спросит тебя или Бениту, есть ли среди гостей индийская принцесса, скажи, что есть. Хорошо? Но если он захочет с ней поговорить, скажи, что она не отвечает на звонки.

– И это все?

– Да.

– А у этой принцессы есть имя?

– Ты знаешь какие-нибудь индийские имена?

– Знаю. На прошлой неделе я видела индийский фильм, и героиню звали Мужми.

– Не возражаю, пусть будет Мужми. Спасибо, Эрмина. Я тебе вскоре позвоню.

Я отправился в ресторан в «Пшорр-Хаус», где взял тарелку бобов с беконом и, конечно, пару кружек пива. Ешоннек либо совсем ничего не понимает в бриллиантах, либо что-то скрывает. Я же говорил ему об индийском ожерелье, тогда как любой специалист без труда определит, что оно фирмы Картье. Кроме того, он не поправил меня, когда я назвал камни ожерелья багеттами. Ведь всем известно, что багетты – это прямоугольные камни или квадраты с правильными гранями. Ожерелье же Сикса состояло из бриллиантов округленной формы. Я сказал, что каждый камень весил не меньше карата, но в действительности они весили в несколько раз больше, и это было заметно.

Итак, разузнал я не очень много и сделал несколько ошибок. Ну что ж, не всегда удается взять палку сразу и за тот конец, который тебе нужен. Однако у меня возникло предчувствие, что когда-нибудь мне снова придется побывать в кабинете Ешоннека.

Глава 8

Из «Пшорр-Хаус» я отправился в «Дом Отечества», в котором кроме кинотеатра, где я должен был встретиться с Бруно Штальэкером, размещались бесчисленные бары и кафе. Здесь всегда полно туристов, но огромные уродливые – почему-то здесь предпочитали серебристую краску – залы и бары с миниатюрными фонтанчиками и игрушечными железными дорогами всегда казались мне ужасно старомодными. Все тут напоминало причудливый мир довоенной Европы с его механическими игрушками и мюзик-холлами, силачами в трико и дрессированными канарейками. «Дом Отечества» отличался от других увеселительных заведений еще и тем, что здесь требовали плату за вход. Это вызвало недовольство Штальэкера.