История Мурочки, стр. 34
Когда приходили старшие и заглядывали через плечо, их казнили негодующим взглядом и очень невежливо просили убираться прочь.
Романы задумывались в трех и четырех частях, но останавливались на третьей главе и потом уничтожались, и писался уже совсем новый роман с другим названием и другими действующими лицами.
У каждой из сочинительниц роман выходил на особенный лад.
Лучше всех, по общему приговору, писала Валентина. Она даже подумывала о том, — хорошо ли она поступила, что бесповоротно решила быть певицей?
Но зато в её романах героиня всегда пела как соловей, даже лучше соловья. Героиня жила в голубой атласной комнате и ходила в белых платьях, обшитых кружевами. Вообще все находили, что Валентине легко писать романы, потому что она своими глазами видела, как живут такие героини.
У Мурочки и в помине не было такого блеска. Мурочка писала больше исторические романы, где самым бессовестным образом перевирала историю и заставляла молчаливого принца объясняться в любви перед Маргаритой Пармской.
Но снисходительные судьи оставались до вольны и хвалили места, где описывались замки и подземелья, рыцарские турниры, подвиги и сражения.
У Люси героями были больше итальянцы, и романы происходили во времена Лоренцо Медичи, и не было просто Иванов, Василиев и Екатерин, но дам звали деликатно и звучно Элеонора, Форнарина, Беатричи, а синьоры все решительно бедные художники или принцы.
Бедная Тимоша и бедный «Комар» не могли угоняться за такою красотой и сочиняли совсем уже чепуху.
Сначала писали просто для своего удовольствия, а потом решили сделать нечто в роде состязания, и, конечно, лучше всех написала Валентина. Она писала до одурения, и её роман оказался всего длиннее: в нем было 7 глав.
Героиня (которая пела лучше, чем соловей) была бедная уличная певица. Ее услышал из окна старик, знаменитый музыкант. Он принял ее в свой дом, учил пению, и из неё вышла замечательная певица. Случился пожар, ее спас из пламени какой-то граф, но она осталась бесчувственной к его обожанию, по тому что он был как раз сын того жестокого богача, который преследовал её бедного отца и свел его в могилу.
Здесь роман обрывался. Все сидели, слушали, и каждая придумывала свой конец.
Потом горячка эта несколько поостыла. На смену ей явилось другое.
Утро, пять часов… Едва-едва забрезжил рассвет.
Дрожа от холода, от раннего вставанья, бегут все босиком, завернувшись в одеяла, к Валентине и забираются на её постель. Тут и Люся, и Мурочка, и Тимоша, и «Комар».
Тишина. Слышно дыхание спящих. Даже Степанида еще не вставала. Начинает светать. Спальни имеют такой странный, необычный вид. И холодно как! Но все укутались потеплее, уселись в кучку и слушают.
Рассказывает Мурочка, потому что никто не знает таких страшных историй, как она. От куда они у неё — неизвестно, но просто зуб на зуб не попадает от страху, когда она начинает свои истории про тюрьмы, средневековые пытки, про ведьм и чародеев.
Чем страшней, тем лучше. Иногда рассказывают и другие, но скоро их прерывают и опять слушают Тропинину. Еще мастерица рассказывать Тимоша. Та знает целый ряд историй про то, как в наши дни сами собою вертятся столы, сам пишет карандаш, вещи летают по воздуху. Ее слушают недоверчиво, но все-таки и это страшно, и все довольны. Говорят и о привидениях, и та самая Мурочка, которая распинается за науку, тут оказывается самой верующей и так же охотно верит в привидения, как в кислород и углекислоту.
Приятно сидеть так в кучке и шепотом рассказывать и слушать истории, от которых мурашки по спине пробегают и начинаешь дрожать с головы до пяток. Страшно и оглянуться на темные, еще полные ночного мрака углы комнаты, на черный безмолвный коридор, и если где-нибудь скрипнет кровать или запоздалая мышка зацарапается в углу, так наши девицы замрут и притаятся и не дышать, а потом все обойдется, и опять пошли шептаться, и жадно слушают истории, которые рассказывает Мурочка.
Не даром успела она на своем веку проглотить столько книг.
И перепутает их, и прибавит по-своему, так что на первый взгляд будто и невероятное рассказывает, но зато такое страшное, что это не беда, и ее слушают и млеют от ужаса.
Но времени так мало! Не успеют часы пробить шесть, как уже заслышать они шаги Степаниды в столовой. Она ступает тихонько, чтоб не разбудить детей, но эти-то девицы от лично слышать, как она шмыгает в своих мягких войлочных туфлях. И вот поскорее доканчивается история, все тихонько плетутся по домам, и стараются согреться под холодными казенными одеялами, и даже иногда ухитряются подремать, пока в 7 часов звонок не поднимет их своим резким, противным звоном.
XXI
Прощание
На мокрую землю падал мокрый, густой снег, который тут же таял и распускался в слякоти и грязи. По обнаженным камням мостовой громыхали дрожки с поднятым верхом, мокрым извозчиком и продрогшей, вымокшей лошаденкой.
Мурочка и Люся, бледные и похудевшие, сидели у окна в лазарете и смотрели на улицу.
Лазарет был флигилек в три окна, наискось от гимназии. Там по случаю эпидемии кори набралось с десяток больных. Одни посту пали, другие выздоравливали.
Люся и Мурочка захворали почти одновременно и теперь, поправившись, уже расхаживали по комнате, играли в карты и в домино с теми, кто еще лежал, и ждали того счастливого дня, когда докторша позволить им вернуться в гимназию.
Мурочка, уже болевшая зимою сильною простудою, после кори чувствовала себя очень слабой и стала вялая, точно разбитая.
В общежитии им оставалось пробыть не долго. По случаю эпидемии ученье в гимназии прекращалось до осени, и родителям было предложено взять детей еще до Пасхи.
Обе девушки сидели у окна и говорили о скорой неожиданной разлуке.
В такие минуты всегда сильнее чувствуется привязанность к человеку, и становится жалко того, что прошло, — как будто видишь, что можно было бы лучше прожить умчавшееся время, меньше тратить его на пустяки, наполнить чем-нибудь прекрасным и важным. Мурочка смотрела на Люсю и вспоминала, сколько раз она из-за мелочей (так казалось теперь) спорила и сердилась на нее, и как мало, в сущности, показывала ей свою любовь. Любовь-то ведь была, запрятанная где-то далеко в сердце, да мало, скупо она продлялась, и похоже было на то, что вовсе и недороги были для Мурочки её старшие подруги.
Люся, такая справедливая и рассудительная, всегда смягчала вспышки и не давала им разрастись до крупной ссоры, а Мурочка только кипятилась, отстаивая то, что считала правдой, и как будто не замечала этих стараний.
Но она замечала их, — и теперь, перед расставаньем, все вспомнилось вдруг и встало укором в её памяти.
Разлука, — какое печальное слово! Жили-жили вместе, виделись каждый день, знали мысли, желания и привычки каждой, были близки, будто родные сестры, делили и радости и тревоги, — и вот теперь разойдутся, разлетятся все, кто куда, на пять длинных месяцев.
И, что всего удивительнее, Мурочке не придется и в этом году ехать с Люсенькой в Сибирь. Отец писал начальнице, что просил брата своего взять Мурочку на это время к себе в имение, и уже был получен ответ от Григория Степановича, который сообщал, что приедет за племянницей на Вербной неделе.
Мурочка смутно припоминала дядю, как он в том доме приезжал не надолго к свадьбе тети Вари. Она с затаенною тревогой ждала предстоящего знакомства с дядей и его семьей. В её памяти еще сохранились обрывки печальных рассказов отца, как богатая и властолюбивая старуха-бабушка оторвала мальчика от семьи и поселила между ним и его сестрою и братом зависть и вражду, в то время, как сердце одинокого ребенка жаждало только дружелюбных совместных игр. Мурочка думала о том, как-то встретят ее там, и не будет ли она рваться назад в свое любимое общежитие.
Хорошо было делиться своими мыслями с Люсей потому, что она умела рассеять тревогу и внушить симпатию к незнакомым родственникам.
А Люся была счастлива и спокойна. Она знала, что ее встретят мать и братья, что отец скоро вернется с приисков и вновь их семья, разбросанная по широкому лицу земли, соберется в родном гнезде и пойдут веселые разговоры и гадания о будущем. Она радовалась, что каникулы затянутся долее обыкновенного и что ей придется еще застать пышный расцвет сибирской весны.