Тень. Голый король., стр. 6

При этом Шварц ничего не писал в стол.

Все свои тексты писатель на самом чистом, что называется, голубом глазу открыто предъявлял миру и обществу, и цензуре, которой официально в стране никогда не было, в том числе и «Дракона», и «Голого короля», и «Тень», и вот он уцелел.

А другие, еще только подумали о чем-то похожем, и тут же исчезали.

Нет уж, что ни говори, а без волшебства тут не обходилось.

Неслучайно даже кот у Шварца был не такой как у нормальных писателей-соцреалистов. В конце сороковых, утверждает легенда, у Евгения Львовича проживал кот, который по своим неотложным делам ходил в туалет на унитаз, и не просто исполнял свой долг перед природой, как положено всем котам, но еще и спускал за собой воду. Как утверждали многие очевидцы, в те времена не все члены тогдашнего Союза Писателей, особенно поэты, могли похвастаться подобными подвигами. Ну, чтобы спускать за собой... Один критик даже явился домой к Шварцу, чтобы лично удостовериться, что этого не может быть никогда. А когда убедился, что вопреки марксизму-ленинизму такие коты все-таки бывают, тут же от страха, на всякий случай хлопнулся в обморок.

А как очухался, незамедлительно написал заявление на буржуазного сказочника и его невозможного кота в компетентные органы.

И что?

И ничего!

Легенда утверждает, что один критик, на котором клейма ставить было негде, только начал сочинять донос на аморальный облик Шварца, и у него, у критика, отнялась рука. Левая. А он как раз левшой и был.

А одна дама – из разведенных драматургесс, вечных комсомолок с тысячелетним стажем дореволюционной партийной работы, – уже совсем было собралась написать заявление, чтобы вернуть Шварца в свою семью, а тут у нее чернила кончились. А потом она передумала.

А еще был случай:

отправили коллективный донос двое детских писателей, а их письмо потеряли на почте при сортировке, и теперь эти писатели проходят по всем книгам воспоминаний о Шварце по графе «лучшие друзья писателя Шварца».

Или вот совсем запредельная история:

письмо одного очень бдительного читателя-гражданина уже дошло куда надо, уже лежало на столе у кого надо, но хозяин того важного стола накануне поссорился с женой, завтрак сам себе готовил и на работу опоздал, а уборщица Клавдия Моисеевна после вчерашней пьянки по случаю Дня Красной Армии смахнула этот донос в корзину для мусора.

Как показывает жизнь, легенды обычно не врут.

Да, они не говорят всей правды, но они на это обычно и не подписываются.

И потому, легенды, как им и положено, просты.

Жизнь – сложна.

Потому что в жизни, особенно в жизни такого удивительного персонажа, как Евгений Львович Шварц, как обычно, «все замечательно и великолепно перепутано».

А теперь на прощанье снова вернемся на пятый этаж питерского Дома Книги, где в трех комнатах размещались редакции двух детских журналов.

Однажды приходит в редакцию Корней Чуковский и говорит, вот я оставляю свой адрес для детей, вы его напечатайте в журнале, пусть дети напишут отзывы на мои книжки.

Ушел Корней Иванович по своим многочисленным делам, а писатель Евгений Шварц, изнывая от безделия, смешил, как всегда, друзей и приятелей, для чего взял и под видом детского отзыва написал такое стихотворение своему бывшему работодателю:

– Ну вот, – сказали друзья Шварцу, – без утешительного финала ты даже в пародии обойтись не можешь.

– Не могу – сокрушенно признался писатель – Не получается. Себя не переделаешь!

Николай Чуковский

Высокое слово – писатель

На одном писательском собрании в Ленинграде, в середине тридцатых годов, выступил Евгений Львович Шварц и между прочим сказал:

«Конечно, никому не возбраняется втайне, в глубине души надеяться, что он недурен собой и что кто-нибудь, может быть, считает его красивым. Но утверждать публично: я – красивый – непристойно. Так и пишущий может в глубине души надеяться, что он писатель. Но говорить вслух: я – писатель – нельзя. Вслух можно сказать: я – член Союза писателей, потому что это есть факт, удостоверяемый членским билетом, подписью и печатью. А писатель – слишком высокое слово...».

Он так действительно думал и никогда не называл себя писателем. В советской литературе проработал он лет тридцать пять, но только к концу этого периода стали понимать, как значительно, важно, своеобразно и неповторимо все, что он делает. Сначала это понимали только несколько человек, да и то не в полную меру. Потом это стали понимать довольно многие. И с каждым годом становится все яснее, что он был одним из замечательнейших писателей России.

Мне трудно рассказывать о нем, потому что я знал его слишком близко и слишком долго. Я познакомился и подружился с ним сразу после его приезда в Петроград, в 1922 году, и был у него в последний раз за месяц до его смерти, в 1958 году. Я столько пережил с ним вместе, столько разговаривал с ним, наши согласия и разногласия носили такой устойчивый, привычный, застарелый характер, что и относился к нему скорее как к брату, чем как к другу. А никому еще не удавалось написать хороших воспоминаний о собственном брате.

Он родился в 1896 году в Казани и, следовательно, был старше меня на восемь лет. <...>

Жизни в Казани Евгений Львович не помнил совсем – двухлетним ребенком родители перевезли его на Северный Кавказ, в город Майкоп. <...>

Годы гражданской войны Женя Шварц прожил в Ростове-на-Дону. Там он начал писать стихи – по большей части шуточные. Там он служил в продотряде. Там он стал актером. Там он женился.

Первая жена его была актриса Гаянэ Халаджиева, по сцене Холодова, в просторечии – Ганя, маленькая женщина, шумная, экспансивная, очень славная. Она долго противилась ухаживаниям Шварца, долго не соглашалась выйти за него. Однажды, в конце ноября, поздно вечером, шли они в Ростове по берегу Дона, и он уверял ее, что по первому слову выполнит любое ее желание.

– А если я скажу: прыгни в Дон? – спросила она.

Он немедленно перескочил через парапет и прыгнул с набережной в Дон, как был – в пальто, в шапке, в калошах. Она подняла крик, и его вытащили. Этот прыжок убедил ее – она вышла за него замуж.

Они приехали в Петроград в октябре 1921 года. Петроград был давнишней мечтой Шварца, он стремился в него много лет. Шварц был воспитан на русской литературе, любил ее до неистовства, и весь его душевный мир был создан ею. Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Лесков и, главное, Чехов были не только учителями его, но ежедневными спутниками, руководителями в каждом поступке. Ими определялись его вкусы, его мнения, его нравственные требования к себе, к окружающим, к своему времени. От них он унаследовал свой юмор – удивительно русский, конкретный, основанный на очень точном знании быта, на беспощадном снижении всего ложно торжественного, всегда тайно грустный и всегда многозначный, то есть означающий еще что-то, лежащее за прямым значением слов. Русская литература привела его в Петроград, потому что для него, южанина и провинциала, Петроград был городом русской литературы. Он хорошо знал его по книгам, прежде чем увидел собственными глазами, и обожал его заочно, и немного боялся, – боялся его мрачности, бессолнечности.