Человек-Горошина и Простак, стр. 4
— Там… Принцесса, — запинаясь, сказал я.
Принцессу окружали эльфы с прозрачными крылышками и феи. Поодаль стояли и сидели гномы; иногда они склоняли друг к другу головы и перешептывались.
— Посмотри на другие капли!
Я снова увидел себя, но неясно. И увидел множество эльфов, фей и гномов.
— Принцесс ты тоже видишь? — спросил Учитель.
— Н-нет, — ответил я, вглядываясь изо всех сил. — Там их нет… Вероятно, она единственная?
— Да, она единственная, — подтвердил Учитель. Он взмахнул рукой, и эльфы, феи, гномы исчезли. А может быть, они исчезли потому, что солнце поднялось выше и роса испарилась?
Я испугался за Принцессу и спросил:
— Где она?
— Она там, где должна быть. А должна она быть там, где не может не быть, — ответил Учитель.
Я почувствовал, что очень устал, и сел на траву.
Метр Ганзелиус вспрыгнул ко мне на ладонь:
— Когда тебе показалось, что ты видишь одного себя, я вспомнил историю короля Жаба Девятого, — сказал он и, помолчав, продолжал: — Король этот царствовал за тридевять земель и тридесять морей от наших мест. Первые восемь королей Жабов титуловались по порядку — Жаб Первый, Жаб Второй… Жаб Восьмой, а потом, сколько их ни было — сто, а может быть, и двести — назывались "Жаб Девятый", потому что они умели считать только до девяти. Этот Жаб Девятый был злой, с уродливым лицом и кривобокий. Впрочем, слово «кривобокий» он запретил произносить, заменив его словом "вогнутовыгнутый".
У Жаба Девятого Вогнутовыгнутого были подданные и придворные, как у каждого короля. И еще жил в королевстве знакомый нам с тобой колдун Турропуто. У Жаба Девятого была плохая память, поэтому всех придворных он повелел именовать одним именем «Альфонсио». Служил при его дворе палач — Альфонсио Любезный и первый министр — Альфонсио Предусмотрительный.
Придворные думали только о том, как бы угодить королю, и понимали повелителя с полуслова; стоило королю сказать Альфонсио Любезному: "Будь любезен!" — и тот уж знал, что ему делать.
Король не любил много говорить, потому что зачем говорить, если тебя понимают и так, и еще потому, что страдал икотой.
В праздники он выходил на балкон к народу и читал поэму, которую сам сочинил:
Однажды призвав всех врачей и аптекарей королевства он приказал им составить лекарство, излечивающее от икоты.
— Такого лекарства на свете нет, — ответили они.
— Будь любезен… — шепнул король Альфонсио Любезному.
Когда стража уводила врачей и аптекарей, Жаб Девятый сказал вслед:
— Кому, ик, нужны врачи и аптекари, которые излечивают смертельно больных бедняков, но не могут помочь своему доброму королю, страдающему ик-отой.
Через некоторое время король призвал мудрецов, обитавших в королевстве, и приказал им высказать самое мудрое из того, что они знают.
Первый мудрец сказал, что он уединился в темной пещере, где ничто не мешало ему думать, и, пробыв там двадцать лет, понял, что если прибавить к девяти единицу, то получится десять.
— Совершенно правильно, — подтвердил второй мудрец; он провел в темной пещере не двадцать, а сорок лет. — Кроме того, я постиг, что при умножении девяти на десять непременно получается девяносто.
А третий мудрец, который провел в темной пещере шестьдесят лет, ничего не успел сказать, потому что, едва он раскрыл рот, король сердито крикнул Альфонсио Любезному:
— Будь любезен! Зачем мне подданные, знающие то, что неизвестно даже мне, их доброму повелителю, — сказал Жаб Девятый, когда стража уводила мудрецов.
Еще через некоторое время король призвал ко двору рапсодов, — так в древние времена именовались поэты.
Едва лишь первый рапсод, седой старик, успел прочитать первую из ста песен, сложенных им за долгую жизнь в честь народа и короля, Жаб Девятый перебил его:
— Знаешь ли ты мою поэму: "Я очень велик… Ик… И прекрасен мой лик… Ик!" А раз ты знаешь мою поэму, то должен сознавать… ик… что она самая совершенная, правильная и прекрасная из всех поэм, когда-либо сочиненных в моем королевстве или могущих быть сочиненными.
Рапсод хотел было что-то возразить, но покосился на Альфонсио Любезного, который, улыбаясь, весело, подобно малому ребенку, играл острым топором, и молча склонил седую голову.
— Если ты все это сознаешь, — с торжеством воскликнул Жаб Девятый, — то должен понимать, что нет никакого смысла ни в твоем…ик…существовании, рапсод, ни в существовании других рапсодов. Будь любезен! — закончил Жаб Девятый изрядно утомившую его речь.
Прошло еще некоторое время, и король приказал первому министру пригласить ко двору кузнецов, лесорубов и других мастеровых людей.
Но кузнецы, лесорубы и другие мастера вместо того, чтобы выполнить повеление Жаба Девятого, построили плот, погрузились на него вместе с женами и детьми и ночью отчалили от берегов королевства.
В последнюю секунду на плот вскочил первый министр Альфонсио Предусмотрительный, поступивший так по причине своей предусмотрительности.
Утром Альфонсио Любезный доложил повелителю, что в королевствве не осталось ни одной живой души, кроме Их Величества Жаба Девятого Вогнутовыгнутого, его смиренного слуги Альфонсио Любезного, да еще колдуна Турропуто.
— Будь любезен! — по привычке пробормотал Жаб Девятый, казнить было больше некого, и Альфонсио Любезный отрубил собственную голову.
Не зная, как обходиться без подданных, Жаб Девятый обратился к колдуну Турропуто.
Запомнив его советы, он вышел росистым утром на луг и увидел свое вогнутовыгнутое отражение в бесчисленных каплях росы.
Он сказал колдовские слова, и из всех капель росы вышли его, Жаба Девятого, бесчисленные двойники.
Они были так похожи друг на друга и на Жаба Девятого, что король потерялся среди новых подданных. До сих пор все они бродят по лугу и, встречаясь, спрашивают друг друга:
— Ты, Ваше Величество Жаб Девятый Вогнутовыгнутый? Или это я, Наше Величество Жаб Девятый Вогнутовыгнутый? Или это он, Их Величество Жаб Девятый Вогнутовыгнутый?
Больше они ничего не делают, и королевство впало в запустенье.
— Берегись о д и н а к о в ы х ч е л о в е ч к о в! — такими словами метр Ганзелиус закончил рассказ.
Хотя я не очень хорошо понял — чего же бояться этих одинаковых человечков, если они бродят где-то за тридевять земель по неведомому королевству и только пристают друг к другу с бестолковыми вопросами? — но, конечно, записал поучение в тетрадку и вытвердил наизусть. И это вскоре очень пригодилось.
…Со стороны нашего дома доносились чудесные ароматы жареного мяса и картошки.
Когда мы открыли дверь, Ворон и Голубь накрывали к обеду — мне на большом дощатом столе, а метру Ганзелиусу в его комнате на столике из листа земляники с ножкой — ежиной иглой.
Мое заветное желание
Исполнился год с той счастливой ночи, когда я встретился с метром Ганзелиусом, поселился у него и стал учеником сказочника.
С утра до вечера мы занимались языками птиц, зверей и жуков, прыжками, плаваньем, основами летного дела и другими предметами, необходимыми в сказочном ремесле. Особенно плохо мне давались языки птиц — у меня вообще плохие способности к языкам, — но, вновь и вновь повторяя уроки и пользуясь бесконечным терпением Учителя, я и здесь достиг известных успехов, так что мог утром спросить Ласточку: "Какая будет погода?", а Клеста: "Что нового на луне?"
В тот день, перед ужином, метр Ганзелиус продиктовал:
Не надо удивляться, когда видишь удивительное, но удивления достойно, если, взглянув окрест, ты ничего удивительного не встретишь.
И еще:
Иные рапсоды и сказочники тоже вкладывают свою душу в слова, как скульптор в мрамор, а кузнец в настоящие флюгера и подковы (только поэтому настоящие флюгера показывают путь к счастью, а подковы предвещают его появление).