Завещание поручика Зайончковского, стр. 29
– Слушай, и правда – дрожь пробирает! – признался Ваня.
– А то! – удовлетворенно сказал Фурсик.
Читал он, правду сказать, артистически, и, конечно, безо всяких запинок. Ваня Грязнов подумал, что ему так ни за что не прочесть. В их классе, может, одна только Арзамасцева так читает. А хорошо бы для брата такую книжку достать. Сам он, похоже, из нее уже вырос.
– Ну вот, слушай, дальше что было. «Гульда не двигалась. Тогда Вулли бесшумно подкрался к окну, уперся носом в перекладину легкой рамы и протиснулся наружу. Опуская раму, он придерживал ее спиной и хвостом с ловкостью, говорившей, что он проделывает это не в первый раз. Очутившись за окном, Вулли исчез в темноте». Хозяйка, конечно, изумлена, ничего не понимает. Думает – неужели их Вулли правда загрыз овец вдовы? Да не может быть! Что-то не то. Ну вот, проходит еще часа два. Она слышит за окном шорох, снова притворяется спящей. Ну, я лучше прочту, мне так не пересказать.
Фурсик стал читать, слегка завывая для создания тревожной атмосферы:
– «Опять поднялась оконница, и через минуту Вулли снова очутился в кухне, опустив за собой окно. При мерцающем свете горящих дров Гульда заметила какой-то странный, дикий блеск в его глазах и увидела, что его морда и белоснежная грудь обрызганы свежей кровью. Он несколько запыхался, но, сдерживая дыханье, стал всматриваться в девушку».
Фурсик захлопнул книжку:
– Ну а дальше самое интересное, только некогда уже. Могу дать тебе почитать, – великодушно предложил он Ване.
– Да мне уже в Златоуст ехать. В библиотеке, может, найду.
– Правильно. А вообще – тут понимаешь, в чем дело: Сетон-Томпсон и Чехов первые в мире – врубился? – стали писать рассказы, где главными героями были звери, животные и птицы. Ну, у Чехова только два, кажется, таких рассказа – про собаку и про волчонка. И еще у Мамина-Сибиряка один – про уточку Серую Шейку. Но они оба про людей гораздо больше писали. А Сетон-Томпсон – в основном про животных. Вот в чем разница.
Просветительская жилка была у Фурсика все-таки сильна. И он заключил:
– После его рассказов охотиться на зверей и птиц вообще, по-моему, невозможно. Они у него все под именами – хотя и не домашние совсем, а дикие – куропатки, лисы, оленихи… Как людей описывает.
…И вот Ваня Грязнов на пути в родной город. Разные чувства переполняют его. Жалел он о двух вещах – о том, что не мог участвовать вместе со Скином в задержании Мобуты, а также и о том, что не был в Омске, когда Том Мэрфи и незнакомый Ване кадет Петр Волховецкий, можно сказать, голыми руками брали беспощадного убийцу Харона. Но Ваня-опер не унывал. Он не терял надежды, что у него – все впереди. Ведь он все-таки будет учиться на милиционера. И не для того, чтобы брать с людей деньги, а чтобы защищать их от преступников.
А еще Ваня беспокоился о своем брате. Он считал, что без него воспитывать Семку некому. Было у Вани и еще одно беспокойство, но об этом – позже.
До Златоуста он добрался, прилетев из Москвы в Курган, не без приключений. Но их мы опускаем, так как жизнь наших героев и так ими перегружена. Там Ивана ждали новости. В первый же вечер, узнав про приезд Вани, Семка прибежал к его тетке и выложил эти новости старшему брату – с трагическим не по возрасту выражением лица. Впрочем, кое-что заподозрил Ваня и раньше – по нескольким Семкиным эсэмэскам весьма туманного содержания.
Новости были такие: брат Сёмка влюбился. Впервые в жизни, но, как говорится, до потери пульса. Предмет его страстной любви был старше его на десять лет.
Это была восемнадцатилетняя Алиса. Она работала помощником менеджера в магазине, который виден был Семке из окон квартиры. Магазин назывался «Все для сада». Когда Семка по своему теперешнему обыкновению обивал пороги этого магазина, один хорошо одетый покупатель, поглядывая на красотку Алису, сказал непонятную фразу:
– Все для маркиза де Сада!
И сам захохотал, а Алиса покраснела.
Любовь свою Семка выражал доступными ему средствами. Целыми днями, забросив учебу, рисовал для Алисы картиночки, главным образом разнообразных любимых зверьков, которые, надо отметить, получались у него замечательно – пушистыми и жутко обаятельными.
На первом месте у Семки шла белочка – его самый любимый зверек. В самых разных видах: и в полете с ветки на ветку, и бережно держащая своими лапками шишку, и прижимающая к себе крохотного бельчонка. На втором месте – тушканчик. Нельзя было без умиления смотреть на изображенного Семкой зверька с длинными задними лапками и короткими передними, с блестящими – не знаем, какими именно художественными средствами достигал Семка этого блеска, – черными глазками. Правду говорят, что любовь творит чудеса.
Каждую такую картинку, выполненную в формате открытки, Сема надписывал с мужественным лаконизмом – «Алисе от Семена», клал в конверт и отправлял по адресу. Проделывал он это не менее трех раз в день. Какое впечатление это производило на Алису и знала ли она вообще, какой именно Семен посылает ей эти произведения искусства, – остается неизвестным.
Что касается самого Вани, то его волновало, не забыла ли его одна длинноногая, с толстой косой до пояса (Иван одобрял, что у девчонок косы после многолетнего перерыва вновь вошли в моду) одноклассница. А если забыть ей помог известный любимец девчонок Карнаухов, то он должен был получить за это то, что ему причитается. Но тут, как быстро выяснилось, к счастью для Вани, а также и для Карнаухова, как раз все оказалось в порядке.
И он мог целиком сосредоточиться на том, как предотвратить нанесение каким-либо неосторожным движением пока еще неведомой ему Алисы сердечной раны его Семке – самому близкому Ване человечку.
Глава 29
Горный Алтай. И один в поле воин
За окнами уже стемнело, но Женя все сидела в Степином музее, все слушала и слушала его.
Заглянула еще раз смешная Дуня, молча положила на колени Жене портрет своей Туатары, срисованной ею из газеты.
Тося выскулила себе право войти в дом и тоже молча, не шевелясь, лежала у Жениных ног. А Степа все рассказывал о своем герое. И показывал фотографии на стене.
– Вот, с большим трудом достал. Вадим Силантьич, наш учитель истории, своего знакомого в Америке просил – чтоб тот сфотографировал и прислал. Это памятник Раулю в Лос-Анджелесе. На постаменте надпись длинная – про его заслуги. И подпись тех, кто памятник поставил: «Спасенные». Видишь – он идет энергично, его фигура во весь рост в профиль. Но без третьего измерения, не объемная… Из гнутых золоченных полос, и внутри – прорези… Вроде призрака – прозрачный. Как бы память, воспоминание о таком замечательном человеке. Прошел по земле, сделал свое дело – и исчез… Еще в Будапеште есть. Но пока не достал хорошее фото.
– А у нас в России есть такой памятник?
– Вот как раз хотел тебя попросить. У вас в Москве открыли недавно – правда, не на площади почему-то, а во дворе. У вас там есть такая Библиотека иностранной литературы – так в ее внутреннем дворике. Из белого камня, делал итальянский скульптор Джанпьетро Кудина. Сфотографируй, пожалуйста, и пришли мне, а? Можно по электронной почте, но лучше бы фотографию готовую…
И Женя твердо обещала это сделать, как только окажется в Москве. Только она уже что-то начала сомневаться в том, что когда-нибудь попадет домой, в свою комнату…
А Степка продолжал с тем же жаром:
– Рауль придумал специальный шведский охранный документ для евреев. Вот, смотри, – он показал указкой на стене, – он похож на шведский паспорт. Видишь, на желтом фоне три голубые короны. Те, кто его получал, больше не носили звезду Давида. Они могли теперь днем и ночью свободно перемещаться по городу. Могли иметь радио и телефон. Могли покупать товары в любых магазинах – все это евреям было запрещено. Ты вот знала, например, что гитлеровцы запрещали евреям иметь собак, кошек?