Портрет неизвестной в белом, стр. 20

Глава 24

Кто такие журналюги

Черная «Волга» вновь неслась по омской земле. Только сейчас за рулем были не Саня и не Леша, а их однополчанин Сергей Вяткин; но мы и дальше, с позволения читателя, будем называть его Часовым.

Теперь Женя выговорила себе право устроиться наконец на переднем сиденье (чего Леша с Саней не позволяли – из соображений ее безопасности) и наслаждалась видом, открывавшимся за ветровым стеклом, не загороженным ничьей широкой спиной. Иногда она бросала искоса взгляд на водителя и видела нахмуренное, озабоченное лицо. Ему действительно было о чем подумать и чем озаботиться.

Но и Женя, не отрывая взгляда от простирающихся и влево, и вправо и далеко впереди слегка желтеющих степей, тоже была озабочена. Мысли прямо-таки толпились, налезая одна на другую.

Наконец она все-таки решилась завести с Часовым разговор: очень многое нужно было прояснить.

– Скажите, пожалуйста, а вот дети там в поселке – они вообще откуда?

– Откуда? Да тут и родились! Другого ничего и не видели.

О детях-то главным образом и думала Женя.

Уже поднаторевшая в течение последнего года в вопросах юриспруденции, Женя поняла вдруг, что, когда будут судить главарей страшного бизнеса, то многие жители поселка могут тоже оказаться под судом – как соучастники. И что же тогда будет с их детьми?.. И еще одно, едва ли не страшнее – ведь Часовой говорил, что всех приучили жевать мак. Она видела сама – дети жуют его, как жвачку ее одноклассники. И лица у них какие-то сонные…

Обо всем этом она и думала сейчас. Кое-что уже вырисовывалось в ее хорошо устроенной головке. И Женя твердо решила на обратном пути через Омск попытаться что-то сделать.

А Часовой помолчал, будто размышляя – говорить девочке или не говорить. И все-таки сказал:

– Трое ребят умерли. От мака этого. В двенадцать уже наркоманами со стажем были. В лесу и зарыли.

Женя слушала с ужасом. И с заднего сиденья напряженно вслушивался в эти речи Том, с раскрытым, как всегда, крохотным блокнотиком в руках, покусывая авторучку, по своему обыкновению не вмешиваясь в разговор без приглашения.

А Мячик сладко спал – ему, как грудным детям, явно не хватало ночного сна. Русая челка прилипла к вспотевшему лбу. Безмятежное выражение сонной физиономии и правда заставляло вспомнить малышей в колясках.

– У троих Харон отцов убил, – безжалостно добавлял Часовой. – А у матерей их вообще, по-моему, крыша давно поехала. Если бы на воле дело было – их, может, и прав материнства лишили бы, а детей в детдом бы сдали. Их бабка вон эта подкармливала, – Часовой мотнул головой в сторону заднего сиденья, где и бабка, сомлев от обилия впечатлений, задремала рядом с Мячиком, крепко вцепившись узловатыми, темными, натруженными руками в кошёлку на коленях. – Без нее вообще бы с голодухи померли.

– А как же сейчас они будут?.. – растерянно спросила Женя.

– Как-как!.. То-то и оно. Ты, я вижу, сообразительная, вот и думай. Ты сама-то из Москвы как сюда попала?

Вот и пришло время рассказать наконец Часовому страшную историю гибели Анжелики и осуждения за нее невиновного. Теперь настал его черед слушать ошеломленно, только присвистывая время от времени и почти беззвучно произнося междометия. Женя рассказывала, заново волнуясь, как по несчастному стечению обстоятельств главным подозреваемым оказался Олег, как под пытками милицейских следователей он признался в том, чего не совершал, и как, хотя на суде он от этих показаний отказался, присяжные сочли его виновным в убийстве, совершенном с особой жестокостью. Приговор – пожизненное заключение; в кассационной жалобе ему было отказано, и мать позвонила Жене в Москву из Тюкалинска, чтобы сообщить, что Олега отправили отбывать наказание в известное с советских лет место – Потьму, в Мордовии. И Женя, в этот момент неожиданно оставшаяся в Москве одна, решила кинуться Олегу на помощь.

Она рассказывала, как еще в Москве сумела убедить свидетельницу алиби Олега Лику дать письменные показания. И, добравшись на машине (которую предоставил ей для такого неотложного дела – вместе с водителями – отец ее друга Димы, генерал-лейтенант Шуст) через пол-России до Оглухина, Женя по указаниям Лики нашла в куртке Олега важнейшее вещественное доказательство, которое должно теперь помочь оправданию Олега, – записку…

С изумлением слушал Часовой, как подростки из разных мест России съехались в Оглухино не на тусовку какую-нибудь с наркотой, а ради доброго дела – чтобы общими силами искать то, что могло помочь освободить Олега. Часовой узнал, что сидящий молчком сзади подросток – Том Мэрфи, родившийся в Вязьме от русской мамы и американца-папы. И легко сообразил, что парнишка-то мог колесить сейчас совсем даже не по Сибири, а по Америке, и не как турист, а как полноправный американский гражданин…

Не так потрясла Часового история несправедливого осуждения хорошего человека (в справедливость он давно перестал верить), как рассказ Жени о том, сколько доказательств в пользу Олега удалось за короткое время собрать этим ребятам, трое из которых сидели сейчас у него в машине. Тут-то и связались у Часового концы с концами – он уверенно сообщил Жене неопровержимые доказательства того, что Харон был прямым участником убийства девушки в Оглухине. Женя, похоже, в этом и не сомневалась.

«Ну и ну! – думал Часовой. – Во дела! Взрослые парня засадили зазря, а дети стараются правды добиться! И добьются, глядишь. А девчонка эта у них, значит, заводилой. Не слабо!»

– Так как же все-таки дети вот сейчас там будут жить? – настойчиво вернулась Женя к судьбе поселка «Победа социализма».

– Ну, сейчас-то продуктов там полный склад – Хозяин сегодня утром на месяц завез. Ключ я оставил. Там одна бабенка есть головастая, она, по-моему, вообще от мака этого уклонялась, не жевала совсем – тайком, конечно. Она и за детьми присмотрит. Несколько дней проживут, а там надо будет что-то решать. На обратном пути из Омска и будешь решать. Уж если ты парня из тюряги собираешься вытаскивать, то тут тебе и флаг в руки. А кое-кого из них, конечно, заметут – если за Хозяина сумеют всерьез взяться. Хотя, если честно, я не очень в это верю – откупится он.

Помолчали. «Волга» неслась и, едва касаясь руля, Часовой уныло думал о том, как бы, несмотря на обещание однополчан, не замели и его. И что тогда будет с Лидкой, с сеструхой?

Погрузившись в свои мысли, Женя оцепенело смотрела вперед, видя только серую широкую ленту шоссе, стремительно бегущую под черный нос «Волги». А колеса знай шуршали по ровной дороге – шур-шур-шур…

…За год до описываемых событий восемнадцатилетний петербургский студент Олег Сумароков и двенадцатилетняя москвичка Женя Осинкина задумали соединить группу подростков, отдыхавших в то лето вместе в молодежном лагере на черноморском побережье, в Братство, – для осуществления Главной Идеи. Сейчас Женя знала, что до освобождения Олега говорить и даже думать о ней – бессмысленно. Но увиденное ею в поселке незримыми нитями оказалось связано с тем, о чем так горячо говорил в то лето Олег, увлекая за собой их всех…

Идея прямо касалась и тех, о ком только что шла речь у них с Часовым. И жизнь незнакомых ей троих ребят – как она поняла, сирот при живых матерях, – представала в ее воображении во всей своей грустной безнадежности. Ясно было, что впереди скорей всего маячит детский дом.

…Сотни тысяч сирот в Домах ребенка и детских домах России будто взирали на нее в этот утренний час серыми, голубыми, карими глазами – и ждали помощи. Какой же? Одной и главной. Той, что для ребенка, живущего в этом доме, гораздо важней еды, сладостей, игрушек, новой одежды, – хотя все перечисленное ему, конечно, необходимо.

Про это – одно и главное – знал каждый, кто когда-либо заходил в такой дом. Потому что всегда ему навстречу бежал впервые увиденный им ребенок, обнимал за ногу и говорил, задрав головку: