Расчудесный Хуливуд, стр. 18

Фэй, должно быть, ухитрилась оскорбить своим появлением все население Рысцы Собачьей. Старики нахмурились, девица угрюмо замолчала, владелец бензоколонки разорался вовсю.

Сью-Сью, подавшись вперед, забрала у Свистуна коробок.

– У Джона Боя тоже есть такой. Если вам нужно, попробуйте уговорить его отдать вам.

Глава шестнадцатая

У Боско был выходной. И у Айзека Канаана тоже был выходной. Они бы могли отправиться в зоопарк или на один из океанских пляжей, могли бы покататься верхом в Гриффит-парке или просто-напросто погулять по сосновому бору. Могли бы завернуть в клуб для игры в поло или в один из ресторанов на Беверли-Хиллз.

Но в любом из этих мест они чувствовали бы себя непривычно и неуютно, чувствовали бы себя пришельцами из одного мира в другой.

Поэтому они уселись за столик в нише "У Милорда". Канаан был в летних брюках и в безрукавке, в туфлях из крокодиловой кожи, но тем не менее при галстуке, а на голове у него красовалась неизменная шляпа.

Боско был в слаксах и в летней рубашке, один из рукавов которой был заколот булавкой.

Оба они пили кофе. Оба читали газеты. У Боско была при себе и книга – "Игра в бисер" Германа Гессе.

– Ну, и какого черта, – сказал Боско.

– Про что это ты?

– Про убийцу, которого сегодня досрочно освобождают.

– Где ты это выискал?

Боско показал ему соответствующую страницу, Канаан пробежал глазами обе колонки, увенчанные рисунком, на котором был изображен Дюйм Янгер.

Затем детектив прочел заметку внимательней, шевеля при этом губами.

– Ну и ну, – пробормотал он.

– Ты ведь знавал этого ублюдка? Ты ведь был как-то связан с этим делом?

– Я там работал. В венисском отделении полиции нравов. Работал, когда все это произошло. И мне пришлось основательно покопаться в этой истории.

– Малые мира сего, – сказал Боско. – И мир малых сих. Ну, и как это выглядело?

– Что именно?

– То, до чего ты докопался?

Скулы Канаана дрогнули, что для него служило признаком глубокого отвращения.

– Здесь написано, что, согласно собранным доказательствам, Янгер был членом секты сатанистов, – заметил Боско.

– Да, тела были осквернены.

– Осквернены чем именно?

– Тремя шестерками.

– Понятно. – Закрыв глаза, Боско процитировал по памяти. – "Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть".

– Как тебе это удается? – спросил Канаан. Если бы он был способен испытывать восхищение, то можно было бы сказать, что в его голосе прозвучало восхищение.

– Удается что?

– Помнить такое наизусть.

– Я много читаю.

– Я тоже читаю, но ничего не запоминаю наизусть.

– Кое-что застревает в памяти, – скромно сказал Боско. – Ну, и что еще?

Какое-то время Канаан пристально смотрел на Боско, словно бы прикидывая, хочется ему самому продолжать разговор на эту тему или нет. А может быть, он просто-напросто пытался все вспомнить. Но в отличие от Боско не закрывал при этом глаза. Наконец он достал из нагрудного кармана авторучку и взял из держателя одну из бумажных салфеток.

– Было нечто вроде этого. – И, продолжая рассказ, он набросал на салфетке некую схему. – Согласно отчету коронера, на теле Карлз Пойнтер было семь или восемь – я уж точно не помню – рваных ран. На груди и на животе. Плюс число 666 и под ним – примерно такая вот звезда.

Он указал на схему.

– Пятиконечная, – заметил Боско.

– Совершенно верно. Так ее и называют. А у второй женщины – ее звали Джанет Струм – было вырезано на груди нечто в этом роде.

Он нарисовал нечто, похожее на пятиконечную звезду, только ее концы были соединены между собой черточками, так что все выглядело как пять переплетшихся букв.

– В таком роде, – сказал Канаан.

– Пентаграмма, – пояснил Боско. – Используется при предсказаниях судьбы и при заклинании духов.

– Ну вот. – Канаан вновь принялся что-то рисовать. – У одной из них были отрублены по плечо обе руки и уложены между расставленных ног следующим образом. – На рисунке возникло нечто вроде алмаза. – Голова была отрублена. Следующая жертва – Джанет Струм – не была раздета догола: на ней оставались лифчик и трусики. На руках и в особенности на ладонях у нее оказалось около двадцати пяти резаных ран, свидетельствующих о том, что она отчаянно сопротивлялась. И две колотые раны в шею. На руке у нее был отрублен палец. Его нашли в четырех футах от самого тела. Ноги были отсечены на уровне колена. Левая нога была отсечена и выше – на уровне бедра, – однако не отделена от тела окончательно. Судя по всему, ей собирались отрубить и голову, но не довели это дело до конца.

– Кто-то его спугнул.

– Именно так это и выглядело.

– Здесь речь идет о трех жертвах, – заметил Боско.

– Третьей была официантка. Она оказалась в одежде. Или, вернее, в том, что от одежды осталось. Кто-то перерезал ей горло, однако ни малейших признаков того, чтобы ее тело хотели осквернить. Множественные порезы на руках и в особенности на ладонях. – Он развернул салфетку с рисунком так, чтобы Боско было лучше видно. – Вот как были разложены тела. Причем официантка, Глэдис Трейнор, оказалась последней.

Он нарисовал трех бумажных кукол, словно бы взявшихся за руки и пляшущих под дуновением ветерка, однако руки, ноги и головы всех трех кукол были отделены от тел, причем конечности частично накладывались друг на друга.

– Ты все время говоришь о резаных ранах, Айзек. Но почему только резаные?

– Потому что орудие убийства не могло наносить колющих ран. Это был нож для резки линолеума, причем и лезвие, и рукоять оказались в засохшей крови. Знаешь ножи такого типа? Длиной примерно в пять дюймов, острие изогнуто в форме крючка. Именно нож в конце концов и изобличил Янгера Потому что это был его нож. И на пластмассовой рукоятке раскаленным гвоздем были выцарапаны инициалы «ДЯ». Дюйм Янгер. Он утверждал, что потерял этот нож, выполняя какой-то заказ, но так и не смог вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах. И ему, разумеется, никто не поверил.

– Прошло пятнадцать лет. Как ты все это помнишь через пятнадцать лет?

– Кое-что застревает в памяти, – сказал Канаан.

Глава семнадцатая

Гранни Ауэрс от роду могло быть и сто лет. А уж за восемьдесят ей было наверняка. Годы, которые, согласно некоторым утверждениям, имеют у горцев особый счет, четко отпечатались на ее лице, да и тело оказалось им подвластно. И при всем при этом, на горной тропе она запросто оставит далеко позади любого горожанина, подумал Свистун. Заруби и выпотроши курицу на рассвете. Спеки каравай домашнего хлеба в полдень. Наруби дров после ланча. Вымой стены хижины и заготовь сорок квартовых банок домашних консервов, пока не стемнело. И прочитай главу из Библии на сон грядущий.

Она раскурила трубку, не какую-нибудь там самоделку, а фирменную трубку, мундштук которой она, правда, успела прожевать едва ли не насквозь четырьмя оставшимися у нее зубами.

Здесь, под деревом возле своей хижины, с головой, закутанной шалью, она почему-то напомнила Свистуну своей внешностью одного из второстепенных, но замечательно красивых американских писателей. Благородные лица попадаются в самых неожиданных местах.

Когда Свистун с Хоком приехали к ее хижине, Гранни Ауэрс сидела в кресле у самого порога, покуривая трубку и греясь на солнышке. Они прошли половину пути по тропинке, ведущей к хижине, когда старуха, выставив костистый, похожий на птичий коготь, палец, ткнула им в Свистуна.

– Только ты.

Хок, ничуть не обидевшись, отошел в сторонку и присел на пенек.

– А почему вы не хотите пустить сюда моего водителя? – удивился Свистун.

– Человека из Джонсон-сити? Да ни за что на свете! Вы ведь наверняка прибыли сюда за помощью, и пусть вы сами, должно быть, готовы выболтать свои секреты всем и каждому, я-то не такова.