Введение в социальную философию: Учебник для вузов, стр. 34

Старый вопрос: с чего начать – с общества или с индивидов? – утрачивает свой главный методологический смысл. Если рассматривать общество не как квазиприродную, точнее квазимеханическую совокупность, выискивая в нем или привнося в него движущие силы, а исходить из общества как из динамической формы, связывающей процессы самореализации человеческих индивидов, то любой из ответов на этот вопрос будет бесперспективен. Перспективными становятся вопросы о возможности обнаружения взаимосвязи индивидов в динамике социальных форм, о представлении этой сложной зависимости, о включении этого представления в трактовку других социально-философских проблем. Как, наконец, преодолеть инерцию противопоставления коллективистского и индивидного подходов, равно простых, очевидных и бесплодных?

§ 2. Первоначальные формы разделения и умножения деятельности людей

«Хитрость» истории состоит в том, что она творится как бы сама собою за спинами людей. Подсмотреть ее движение и рост в непосредственно личностных формах бытия людей довольно трудно.

Есть, пожалуй, две возможности «наблюдения» истории, работающей в живых человеческих силах: первая, связанная со становлением личности ребенка, вторая – с реконструкцией становления специфических форм социальной организации человеческого процесса, проще говоря – со становлением общества.

Становление самой истории как истории рода человеческого и как истории личности – вот два плана анализа, по-разному показывающие, как может совпадать эволюция общественных форм и их становление в силах людей.

Особый интерес представляет выяснение переходного процесса, когда складываются особенные, характерные только для людей связи их совместного развития. Где грань, отделяющая по-настоящему человеческое от еще недостаточно человеческого? Когда начинают преобладать социальные связи в собственном смысле слова? Что является критерием выделения и определения социальности?

Ответить на эти вопросы достаточно полно еще никому не удавалось, и прежде всего потому, что фактические свидетельства искомого процесса в значительной мере зависят от наших предположений, мысленных экспериментов, надежности косвенных данных и научно-теоретических схем.

Для наших дальнейших рассуждений мы используем описание первобытной охоты, ее модельное представление, опирающееся, конечно, на предварительное исследование и на материалы, обработанные рядом исторических дисциплин.

Охота выбрана по двум причинам. Во-первых, история человечества, за исключением нескольких последних тысячелетий, была историей собирательства и охоты, была историей выработки общественных форм, позволивших в последние тысячелетия перейти к земледельческой, а затем и технологической цивилизациям. Во-вторых, охота, судя по всему, была процессом, в котором происходила интенсивная трансформация биологических связей пралюдей, их стадной коллективности в собственно человеческую социальность.

В развитии охоты особо интересен этап, когда первобытные люди, перешедшие к выслеживанию, загону и нападению на крупных животных, начали вырабатывать формы разделения совместной деятельности.

Разделение деятельности и становление ее социальной организованности в своих главных аспектах представали следующим образом [13].

Деятельность человеческой общности развертывалась в пространстве. Действия отдельных охотников совершались в разных точках пространства. Последовательность действий определяла временную логику их связи, т.е. они должны были совершаться, либо сменяя друг друга, либо одновременно (в зависимости от скорости перемещения животных). Согласованность человеческих действий в значительной мере оказывалась их одновременностью в разных «секторах» охоты.

Распределение охотников по разным позициям пространства-времени охоты, по сути, означало отделение каждого из них от общего хода деятельности и ее результата.

Ожидаемый результат охоты, таким образом, перестает быть только предметом потребности человека, только желанной пищей.

Поскольку между отдельным охотником и ожидаемым результатом совместного действия в пространстве и времени развертывается связь взаимосогласованных и индивидуализированных операций, постольку и потребности охотника оказываются отделенными от желанного результата этой цепочки операций. К тому же на «участие» в результате охотник претендует уже не в силу потребностей, а буквально в силу своей способности выполнить определенный раздел совместной работы.

Результат совместной деятельности все более зависит от определенности индивидуального действия, от его вписанности в структурность разделенной деятельности. В нем как бы закрепляется согласованность разделенных действий, «просвечивает» связь человека с человеком, с другими людьми, с развернутой в деятельность человеческой общностью.

Предметный результат деятельности начинает «двоиться»: оставаясь конкретным предметом, он становится скрытой связью людей.

Отдельному охотнику, чтобы «вписать» свое действие в организованность общности, восполнить и замкнуть ее, необходимо представить не только конкретный результат, но и скрытый ход дела, распределенную во времени связь операций. Ему нужно все это так или иначе спроецировать в организацию собственного поведения, в комбинацию своих действий и сил. Желательно также закрепить или подкрепить эту комбинацию действий каким-то предметом, дать ей какую-то вещную «органопроекцию».

Все это, естественно, оказывает стимулирующее и усложняющее воздействие на психику человека. Ведь образ желаемого предмета отделен от предмета, образ деятельности – из-за ее развернутости и раз-деленности в пространстве-времени – также отделяется от деятельности. Причем именно отделившийся образ и выступает мотивом деятельности индивида, именно он корректирует действия охотника в конкретной, непосредственно обозримой обстановке. Отвлеченный от деятельности и в этом смысле абстрагированный или идеализированный образ включается в непосредственные представления, достраивает и перестраивает их. Реальность действия оказывается глубже, объемнее непосредственного представления. Необходима соответствующая настройка психики, чтобы связать новые измерения реальности и наглядные образы.

Форма разделенной во времени и пространстве деятельности «входит» в психику человека именно через соединения идеализированных образов социальной организации с реальным, т.е. слитым с непосредственным бытием индивида, образом его действия. Способность индивида оперировать этой формой снижает значение непосредственно подражания, чувства стадности, стереотипа совместной – плечом к плечу – деятельности. Социальность, заданная смыслом разделения деятельности, начинает противоречить прямой коллективности, примитивной «стадности», просто соединяющей индивидов и их силы. Она задает перспективу роста силам индивида, предоставляя в его распоряжение развернутые во времени и свернутые в формы орудий образы возможных действий: он может их присоединить к своим силам, сделать способами реализации, превратить их в свои способности. И наоборот, он может, исходя из них, как из задачи, преобразовать их в новые комбинации сил и природного материала, использовать лишь как средства. Так или иначе здесь проявляется не зависимость людей от логики вещей, а зависимость используемых людьми вещей от логики организации людей, от разделения процесса деятельности на обособленные, но взаимообусловленные линии его осуществления.

Известна диалектическая формула о совпадении в изменении обстоятельств и самоизменении людей, характерном для переходных исторических состояний. Если воспользоваться ею, можно сказать: становление совместно-разделенной деятельности людей как процесса, организующего их социальную связь, должно быть понятно именно в качестве такого совпадения.

В этом понимании следует акцентировать пояснение понятий «обстоятельства» и «самоизменение» людей, ибо они выступают совсем не в тех функциях, которые им, как правило, приписывает и обыденное, и научное мышление.