Золотой плен, стр. 56

Он наклонился и лизнул языком ее опухший сосок. Потом попробовал на вкус ямочку на шее.

– Пожалуй, пора отнести тебя в постель, сладкая сильфида.

Она рассеянно кивнула, блуждая руками по его телу. Разомкнула ноги, и он крепко прижал ее к груди. Она помотала головой, выходя из забытья.

– И как я выдержа... – начала она, но под его поцелуями снова провалилась в бездну.

Катье все таяла, таяла в его объятиях, и наконец он уложил ее на мягкую накрытую одеялом солому.

Они еще дважды поднимались к вершинам блаженства. Их страсть была медленной и раскованной. А когда Бекет наконец заснул, ему снились золотые волосы, алебастровая кожа и любимый непокорный нрав.

Но Катье снов не видела.

Она пробудилась очень рано. Гроза миновала; на востоке брезжил рассвет. Бекет дышал рядом – глубоко и ровно. Перед его теплом отступала предутренняя прохлада. Сильная рука лежала у нее на талии. Она тихонько высвободилась. Он пошевелился, но не проснулся.

Сырость и холод окутали ее, рассеивая остаточный жар страсти. Она торопливо натянула на себя одежду, как можно тише собрала в мешок осколки часов.

Уже у двери остановилась, зажмурила глаза, борясь с соблазном обернуться и посмотреть на него в последний раз.

И все же обернулась. Поласкала взглядом мускулистое тело, запоминая дорогие очертания. Он вытянулся на соломенном ложе, которое они делили этой ночью; руки еще хранили форму ее тела. Подарив ей себя, он пробудил в ней женщину.

Катье чувствовала, как душу переполняет свет этого драгоценного дара. И так трудно, так трудно не расплескать его.

– Я люблю тебя, мой англичанин, – почти беззвучно прошептала она спящему. – Люблю тебя, Бекет. – Повернулась и вышла.

На тропинках после ночного ливня остались глубокие лужи, под ногами скользила липкая грязь. Заброшенный за спину мешок с осколками пригибал ее к земле. Справа маячили темные руины церкви, и Катье направилась к ним.

Высокие каменные стены без крыши возвышались над ней, преграждая путь ветру и сиянию неба на востоке. Тишина обступала ее со всех сторон, когда она прошла вдоль нефа к зияющему пролому, где когда-то стоял громадный алтарь.

Сзади послышался царапающий звук. Холодея, она повернулась на него. Толстенная надломленная ветка старого дуба стучалась в западную стену аббатства, опасно упираясь в один из расшатанных монолитов.

– Не падай, – прошептала Катье, нарушая царящую вокруг тишину. – Не падай. Докажи, что можно удержаться на краю пропасти.

В ответ со стены посыпались камешки. Катье выбежала и заскользила по грязной тропинке, оставив позади свое сердце.

Бекет проснулся от визгливого скрежета камней. В следующую секунду он был уже на ногах со шпагой в руке. Ее нет! Мешок тоже исчез.

Ушла, бросила!

Осознание потери вонзилось в него, как удар шпаги. Господи Иисусе! Минувшей ночью в душе сиял свет, зажженный ею. Даже в юности, до Вены, он не ощущал такого счастья. А теперь...

Ледяной покров внутри опять окреп.

Бекет натянул ботфорты и выбежал. Ее следы четко виднелись на тропинке, пересекающей сад. Он пошел по ним. Вот здесь она поскользнулась, здесь оступилась, а тут свернула к церкви аббатства. Размахивая шпагой, он влетел внутрь.

– Мадам!

Тишина. Шорох ветки и камешков.

– Ты думал, это будет так просто? – повторил он ее слова, сказанные давным-давно у повозки на дороге в Ауденарде.

Громкий надтреснутый скрип дуба ответил ему. Глыба отвалилась от стены нефа и рухнула, проделав трещину в фундаменте. Потом упала другая, третья – с ужасающим грохотом и шипением пыли. Бекет отскочил. Дубовая ветвь в мужскую ляжку толщиной грянулась об пол в нескольких сантиметрах от него. Он яростно взмахнул шпагой и одним ударом рассек ее надвое.

Глава XVIII

Где же Онцелус? Лиз теребила оборки платья, сидя в темном углу музыкальной гостиной и слушая, как мужской голос в сопровождении клавесина исполняет «Младой пастух Тирсит». Час поздний, в гостиной почти никого не осталось.

Он рассердился? Уже три дня прошло с тех пор, как он послал ее поговорить с Катье. Когда она вернулась к себе, его уже не было, и с тех пор он не появлялся.

Он не может знать, что она пока не сказала сестре о его новом условии: лекарство для Петера в обмен на голову английского полковника. Она не хотела и боялась его ослушаться, но что же делать, если он не понимает Катье? Сестра беспрестанно шлет ей записочки, но она оставляет их без ответа и старательно избегает ее.

Англичанин ничего для нее не значит. Прикажи ей Онцелус, она бы нарезала ремней из его кожи. Но Катье... Лиз пожала плечами. Может, оттого что однажды, очень давно, еще до отчима, до того, как внутри у нее разгорелся этот огонь, они были сестрами.

Не заставляй меня страдать! Ах, я попался в сети...

У певца был приятный тенор, но сентиментальные слова вызвали у нее на губах горькую усмешку. Она поерзала на неудобном стуле и подумала об Онцелусе, о том, что он может с ней сделать. Вспомнила его силу и содрогнулась от сосущего голода. Между ног ощущался непроходящий зуд, и она крепко сжала колени, отчего зуд только усилился. Она не видит, не слышит, не чувствует ничего, кроме Онцелуса... Mon dieu! [6] Ее тело томится по тому, что он с нею творит. В дверь тихонько вошел лакей. Поклонился Лиз и на серебряном подносе подал запечатанное письмо.

– Мадам Д'Ажене?

Лиз схватила письмо, сорвала печать и прочла. Дыхание ее участилось, и она нетерпеливо замахала лакею, чтоб уходил.

Шурша атласной юбкой, она поспешила из музыкальной гостиной на призыв Онцелуса. Звуки пасторали следовали за ней. С подсвечников на галерее ее провожали взглядами херувимы, точно знали ее секрет – это горящее между ног плотское желание. Ее глаза прощупывали каждого встречного. Лиз мысленно проклинала их длинные сюртуки, прикрывающие то, к чему она стремится всем телом. Да что мне в них? Все вялы, слабы, неумелы. Только Онцелус знает ее. Только он умеет ее любить. Нет, Константин, конечно, тоже ее любит, даже теперь, но...

Она зацепила каблуком кружевную оборку и споткнулась. Закусила губу и на миг сомкнула трепещущие веки. За собой она слышала придушенный смех, но не обращала на него внимания. Подхватила юбки и полетела. Ничто не имеет значения, ничто и никто, кроме Онцелуса.

Отперев засов, она толкнула дверь и резко захлопнула ее за собой.

– Онцелус! – выдохнула она. И увидела его у холодного камина; волосы и лицо прикрыты темными одеждами. – Онцелус, я так спеши...

Он шевельнулся, и позади него со стула поднялась еще одна мужская фигура.

– Рулон, – презрительно выговорила Лиз.

Ее кольнула тревога. Онцелус явно привечает этого француза. Рядом с ним на низком столике стояли стакан вина и ваза свежей малины.

– Что ему здесь нужно?

– О, мадам Д'Ажене, я, кажется, впервые вижу вас не в горизонтальном положении. – Рулон насмешливо поклонился ей.

– Довольно, – сказал Онцелус.

От его тягучего голоса у обоих перехватило дыхание. Высунувшаяся из-под черного шелка рука с такой силой опустилась на плечо французу, что граф не удержался и упал на колени.

– Довольно, не обращай внимания на женщину. Она того не стоит. Расскажи мне снова про твоих людей на берегу Геспера. И чтоб без обычного вранья.

То, как небрежно он отозвался о ней, задело Лиз, и она повернулась к нему спиной. Ревность терзала ей душу. Она проклинала Рулона, вспоминая его неуклюжесть в постели. От обиды и унижения она не находила себе места. Руки невольно потянулись к животу: там ощущалась знакомая блаженная слабость. Она незаметно потерла рукой то место.

Рулон что-то возражал на замечания Онцелуса, но его жалкие протесты были тут же подавлены властным голосом турка. Скорей бы этот француз ушел!

Она услышала, как Онцелус приказывает Рулону удалиться и как тот шелестит бархатным сюртуком. Повернувшись, увидела, что граф склонился перед Онцелусом в глубоком поклоне и направился к двери.